"Мистер Рипли" + Отдельные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-12

Два дня у Фолкнеров прошли в ощущении жгучего стыда. Ему было стыдно, что пришлось остаться, стыдно, что с утра в понедельник он пошел в комнату Анны и проглядел почту, которую горничная всегда клала на стол. Письма от Бруно не было. Анна уезжала на работу рано, до того, как приходил почтальон. Гай быстро перебрал четыре или пять доставленных в этот день писем и выскользнул из комнаты, как вор, боясь попасться на глаза прислуге. Хотя он нередко заходил в комнату Анны в ее отсутствие. Например, иногда сбегал сюда передохнуть, когда в доме было много гостей. И Анне это очень нравилось. На пороге он прислонился затылком к дверному косяку, вбирая в себя картину привычного беспорядка. Незаправленная постель, торчат с книжных полок корешки больших художественных альбомов, к зеленой пробковой доске на стене приколоты эскизы, а на столе забыт стакан, в котором она смывала синюю краску с кисти. На спинке стула висит желто-коричневый шелковый платок — видимо, она собиралась надеть его, но передумала. Аромат гардении в воздухе — Анна всегда наносила каплю духов на шею перед выходом. Он так мечтал жить с ней одной жизнью…

Во вторник утром письма от Бруно все еще не было, и Гай уехал в Манхэттен. Накопилась куча работы, тысяча мелочей требовала его внимания. Контракт на офисное здание с компанией «Шоу Риэлти» никак не утверждали. В его жизни сейчас было больше хаоса и неразберихи, чем сразу после смерти Мириам. От Бруно за всю неделю пришло одно письмо, в понедельник, когда Гай находился у Фолкнеров. Бруно коротко сообщал, что его мать три недели болела пневмонией, но теперь, слава богу, поправляется, так что скоро он сможет уехать из дома.

В четверг вечером, когда Гай вернулся с собрания в клубе архитекторов, хозяйка дома миссис Маккосленд доложила, что ему звонили три раза. В тот же миг телефон снова затренькал. Бруно, злой и пьяный, спросил, готов ли Гай поговорить по делу.

— Нет? Ну, я так и думал. Анне я уже написал. — И он повесил трубку.

Поднявшись к себе, Гай тоже выпил. Он сомневался, что Бруно выполнил свою угрозу и вообще ее выполнит. Около часа он провел, пытаясь читать, позвонил Анне и наконец, не находя себе места, пошел в кино.

Во второй половине дня в субботу они с Анной решили встретиться на выставке собак в Хэмпстеде. Гай ехал туда с мыслью, что если Бруно отправил письмо, Анна его уже получила. Но она так беззаботно замахала ему из автомобиля, что стало ясно: никакого письма не было. Гай спросил, как ей понравилась вечеринка — накануне ее кузен Тедди праздновал день рождения.

— Очень понравилась! Никто уходить не хотел. Мы так засиделись, что поздно стало ехать домой. Я сюда прямо от Тедди, даже не переоделась.

И она, не сбавляя скорости, проскочила узкие ворота и выехала на дорогу.

Гай стиснул зубы. Значит, письмо дожидается ее на столе. Теперь он был в этом уверен и почувствовал себя совершенно беспомощным. Неотвратимость беды лишила его дара речи.

Бродя между рядами собак, он отчаянно придумывал тему для разговора.

— Из «Шоу Риэлти» с тобой больше не связывались? — спросила Анна.

— Нет.

Гай смотрел на перепуганную таксу и пытался вникнуть в щебетание Анны о том, какая такса была у кого-то из ее родственников.

Пока Анна ничего не знает, однако узнает очень скоро. Пусть даже не сегодня, но скоро, это лишь вопрос времени, возможно, нескольких дней. А что узнает? Гай много раз задавал себе этот вопрос — то ли успокаивая, то ли намеренно терзая себя, — и ответ был всегда один. Прошлым летом в поезде он встретил человека, который впоследствии убил Мириам с его, Гая, молчаливого согласия. Именно так Бруно все и представит, добавив немного деталей, чтобы история звучала убедительней. В суде их с Бруно беседа, совсем чуть-чуть приукрашенная, вполне сойдет за преступный сговор. Гай вдруг с необыкновенной ясностью вспомнил часы, проведенные в купе Бруно, в этом маленьком аду. То, что он там нес, было продиктовано ненавистью, той самой жалкой ненавистью, которая заставила его нелицеприятно высказаться о Мириам в парке Чапультепек в прошлом июне. Анна тогда очень рассердилась — не столько на его слова, сколько на злобу, которую он носил в себе. Ненависть тоже грех. Христос предостерегал от ненависти так же, как от прелюбодеяния и убийства. Именно в ненависти корень всего зла. Если бы Гая судил христианский суд, разве не признали бы его хотя бы частично виновным в смерти Мириам? И разве не согласилась бы с этим Анна?

— Анна… — начал Гай.

Он подумал, что ее надо подготовить. И ему нужно было знать ее ответ.

— Анна, если бы меня обвинили в причастности к смерти Мириам, что бы ты… Ты бы…

Она замерла и посмотрела на Гая. Он почувствовал, что мир вокруг них прекратил движение.

— В причастности? В каком смысле?

Гая толкнули — они с Анной остановились посреди прохода.

— Ну, просто если бы обвинили.

Она явно не знала, как реагировать.

— Если бы меня обвинили. Я просто хочу знать. Ну вот обвинили безо всяких причин. Это ведь ничего не изменило бы?

Он хотел спросить: «Ты бы все равно вышла за меня?» Но вопрос был таким жалким, таким униженным, что Гай не мог его произнести.

— Зачем ты говоришь такие вещи?

— Я хочу знать.

Она увела его в сторону, чтобы не мешаться на дороге.

— Гай, тебя что, кто-то обвиняет?

— Нет! — воскликнул Гай в досаде и смущении. — Это предположение! Если бы кто-то меня обвинил и…

В ее взгляде промелькнуло разочарование, удивление, недоверие — она смотрела на него так всякий раз, когда Гаем двигал гнев или неприязнь.

— Ты считаешь, кто-то может тебя обвинить?

— Я просто спрашиваю!

— В такие минуты, — тихо проговорила Анна, — мне кажется, что я совсем тебя не знаю.

— Я не хотел тебя расстраивать, — буркнул Гай, чувствуя, что она разорвала между ними невидимую связь.

— Если бы не хотел, так бы себя не вел! — Анна не повышала голос и смотрела на него прямо. — Тогда в Мехико ты тоже позволил себе отвратительную тираду в адрес Мириам. — Ее глаза наполнились слезами. — Мне это не нравится! Я не такой человек! И порой у меня создается впечатление, что я вообще тебя не знаю!

Я тебя не люблю — вот что услышал Гай. Она отказалась от него, отказалась от попыток узнать и полюбить его. В отчаянии он застыл, не в силах пошевелиться или вымолвить хоть слово.

— И раз уж ты спрашиваешь, — продолжала Анна, — если бы тебя обвинили, для меня это имело бы значение. Мне было бы интересно, почему это не стало для тебя сюрпризом. Почему ты ожидаешь обвинения?

— Я не ожидаю!

Она отвернулась, отошла в конец дорожки и встала там в тупике, опустив голову. Гай догнал ее.

— Ты меня знаешь. Ты знаешь меня лучше всех на свете. Я не хочу, чтобы между нами были секреты. Я задал вопрос, который случайно пришел в голову!

Для Гая все это было признанием, и, как водится, признавшись, он испытал облегчение. Теперь он вдруг уверился, что Бруно не станет ей писать.

Анна быстрым движением смахнула слезу.

— Скажи мне одно. Ты когда-нибудь перестанешь ожидать худшего — от всего и от всех?

— Да. Господи, ну конечно!

— Пойдем в машину.

Они провели остаток дня вместе и поехали ужинать в дом Анны. Никакого письма от Бруно не было. Гай выбросил угрозу из головы, как будто пережил кризис и выздоровел.