Мистериум

Когда вступили в силу законы против идолопоклонства и прокторы пришли за её отцом, он пошёл с ними, не сказав ни слова. Через месяц они пришли за матерью Линнет, которая непрерывно кричала, когда её вели к угловатому чёрному фургону. Прокторы забрали и Линнет и отправили её к ренунциатам, пока тётя-христианка из Бостона не выкупила её и не дала её образование — лучшее, что можно купить за деньги.

Декс Грэм рассказывал о совсем другом детстве: в предместье большого города, беспокойном и залитом светом телеэкрана. То была жизнь более свободная, чем Линнет могла себе вообразить, но, во многих отношениях, и более ограниченная. Там, откуда пришёл Декс, никто много не рассуждал о смерти или добре и зле — кроме, как указала Линнет, мистера Марка Твена, но он принадлежал к более старой традиции. Возможно ли, удивлялась она, задохнуться в банальностях? В мире Декса можно было провести всю свою жизнь в сиянии наиболее кричащих банальностей. Они слепят, говорил он, но не греют.

Она спросила, был ли он женат. Он сказал, да, жену звали Абигаль, а сына Дэвид. Они умерли. Погибли в огне. Их дом сгорел.

— Ты был там, когда это случилось?

Декс уставился в потолок. После долгого молчания он ответил:

— Нет.

Потом добавил:

— Нет, это неправда. Я был там. Я был в доме, когда он загорелся. — Ей пришлось наклониться к нему, чтобы слышать. — Я тогда пил. Иногда очень сильно напивался. И вот однажды я пришёл домой поздно. Лёг спать на диване — не хотел беспокоить Абби. Когда я через пару часов проснулся, дом был полон дыма. Пламя поднималось вверх вдоль лестницы. Абби и Дэвид были наверху. Я пытался до них добраться, но не смог. Опалил волосы. Огонь был слишком горяч. Или я слишком его боялся. Соседи вызвали пожарных, и тип в кислородной маске выволок меня наружу. Но вопрос остался — никто так и не смог понять, как возник пожар. Страховая компания провела расследование, но ничего не выяснила. Так что я до сих пор думаю — а не я ли опрокинул лампу? Или не загасил окурок? Сделал что-то, что обычно делают пьяные. — Он покачал головой. — Я до сих пор не знаю, не я ли их убил.

Он посмотрел на неё так, словно пожалел о сказанном или боялся того, что она может сказать в ответ; так что она ничего не ответила, лишь взяла его за руку и приложила ко лбу холодный компресс.

Она приходила к нему каждый день, даже когда стало очевидно, что он идёт на поправку, и её присутствие не требуется. Но ей нравилось быть здесь.

Комната, которую занимал Декс Грэм, была скудно обставлена, но производила неожиданно приятное впечатление, особенно сейчас, когда карательная неделя прошла и снова дали электричество. Это было аскетичное место, пузырь тепла среди снега, который, казалось, уже никогда не перестанет падать. Декс терпел её присутствие и даже вроде бы радовался ему, хотя часто был замкнут и молчалив. Там, где пуля вошла в его руку, образовалось углубление в розовой плоти.

Рана всё ещё болела. Он оберегал раненую руку. Ей нужно будет это учесть, когда она окажется в постели с ним.

Наверное, это будет грех; но грех не леса, не чрева и не сердца. Ренунциаты назвали бы это грехом. И идеолог Бюро, Делафлёр, тоже. Ну и пусть, думала Линнет. Это неважно. Пусть они называют это, как хотят. А мне придётся гореть в Аду.

Глава тринадцатая

В первый вечер той холодной недели, когда окна стали непрозрачными от изморози, а улицы заполнились солдатами, Клиффорд порвал свои карты и записи в клочки и спустил их в унитаз. Карты были свидетельствами его вины. Они, может быть, ничего и не доказывали, но у него, несомненно, были бы неприятности, если бы, к примеру, Люк их нашёл.

Избавиться от радиосканера было не так просто. Он похоронил его под стопками энциклопедий в дальнем углу шкафа в своей комнате — но лишь до тех пор, пока не найдёт лучшего решения.

Его настроение металось между скукой и паникой. В те первые дни после пожара ходили всевозможные слухи. Их пересказывала мама Клиффорда, рассеяно, но в мельчайших подробностях, во время скудных ужинов, на которых, по её настоянию, должен был присутствовать и Клиффорд. (Скоропортящиеся продукты она хранила в снегу на заднем крыльце, потому что холодильник не работал. По большей части на столе был хлеб и сыр, да и тех не так чтобы много.)

Люди видели странные вещи, говорила мама. Кое-кто утверждал, что видел той ночью Бога, или, может быть, то был Дьявол — хотя что тот или другой могли делать в ту ночь на бензоколонке на Бикон-стрит, она не могла даже предположить. По словам мистера Фрейзера несколько солдат погибли при взрыве. По словам ещё кого-то погиб проктор, и Боже помоги нам, если это правда. Мистер Кингсли, живущий по соседству, сказал, что причиной взрыва был какой-то новый эксперимент на военном заводе… но Джо Кингсли был не в своём уме с тех пор, как в августе умерла его жена; это было заметно по тому, что он перестал стирать свою одежду.

И так далее. В пятницу Клиффорд взял свежий выпуск «Глашатая Ту-Риверс» из стопки на углу Бикон и Арбутус. Газета сообщала о «хулиганстве на главной улице», но утверждала, что никто серьёзно не пострадал, и Клиффорд решил ей поверить, хотя тому, что печатали в «Глашатае», веры больше не было. Наложенные на город санкции оказались довольно мягкими, если принять во внимание возможные альтернативы, и количество солдат на улицах через неделю снова уменьшилось; так что, по-видимому, отсутствие жертв всё-таки было правдой. Если бы погиб солдат или проктор, думал Клиффорд, всё было бы гораздо хуже.

Было здорово знать, что он никому не навредил. И всё же он по-прежнему нервничал из-за спрятанного в шкафу сканера. Он потерял сон, думая над этим. Мама даже спросила:

— Клиффи, ты что, заболел? У тебя мешки под глазами.

Вечером в пятницу снова пришёл Люк. Он принёс рис и полфунта жирного говяжьего фарша, плюс неизбежную кварту казарменного виски. Мама приготовила мясо и рис на ужин, всё за один раз. Виски она поставила на дальний край стола за микроволновку, обращаясь с бутылкой так бережно, будто это был кусочек Истинного Креста.

Клиффорд хорошо поел за ужином, хотя разговор за столом не клеился. Как всегда, по-настоящему он начался, когда Клиффорд ушёл в свою комнату. Они всегда отсылали его в свою комнату после ужина. Клиффорд поднимался только до половины лестницы — достаточно близко к кухне, чтобы слышать, что там говорится, и достаточно близко к спальне, чтобы успеть убежать, когда они поднимутся из-за стола. То, что мама говорила Люку и то, что он ей отвечал, иногда ставило его в тупик, а иногда заставляло краснеть. Мама словно становилась другим человеком, незнакомкой с непонятным прошлым и совсем другим лексиконом. Солдат звал её Элен. Ему от этого было не по себе. Клиффорд никогда не думал о маме как об «Элен». Когда она пьянела, то начинала ругаться. Она говорила «Вот дерьмище!» и «Да в жопу!» И Клиффорд каждый раз вздрагивал.

Люк тоже пил, а в промежутках рассказывал о работе. Именно эти рассказы Клиффорд и хотел услышать больше всего. Ему казалось, что катастрофа на Бикон-стрит должна была излечить его от привычки подслушивать. Подслуживание с помощью сканера едва его не убило. Но он продолжал слушать рассказы Люка. Это казалось важным. Он не мог сказать, почему.

Сегодня был хороший тому пример. Сегодня Люк рассказывал о бульдозерах, приехавших из Фор-ле-Дюка и о том, что эти бульдозеры делают на окраинах города.

Во вторник был первый день выдачи еды после возобновления подачи электричества, и Клиффорд вызвался сходить за пайками. Мама согласилась. Что было не удивительно. Она редко выходила из дома, если этого можно было избежать. Бывали дни, когда она даже из своей комнаты не выходила.

Воздух на улице был сырой и холодный. Бледного полуденного солнца едва хватило на то, чтобы растопить слой свежевыпавшего снега и наполнить стоки ледяной водой. Во время долгого пути к пункту раздачи пайков Клиффорд развлекался тем, что пытался оставить чёткие следы в ломкой снежной корочке. Когда он опускал ногу строго вертикально, ботинок оставлял чёткий отпечаток, похожий на печеньку.