Мистификация

Вернувшись в "Элизиум", я застал там Нину. Ее самолет на Лондон улетал в семь часов вечера.

– Ты, похоже, взволнован, – сказала она.

– Так и есть. "Макгро-Хилл" передало одно из писем Хьюза на экспертизу.

– Но тогда... – Нина побледнела. – Они могут все выяснить.

– Я не знаю. Просто понятия не имею. – Я метался по комнате, выкуривая одну "Галуаз" за другой. – Я мог бы признаться в мошенничестве. Или изобразить полное непонимание. Выдвинуть теорию, будто бы встречался с самозванцем. Не знаю, что я сделаю. Конечно, остается еще шанс, что эксперт подтвердит подлинность письма.

Нина, казалось, впервые за последнее время была озабочена чем-то кроме своей карьеры.

– Боже мой, – повторяла она. – Я сегодня не усну. Позвонишь мне в Лондон, когда все прояснится?

– Конечно. – Я был тронут.

– Обещаешь?

Я пообещал, и час спустя мы вызвали такси до аэропорта Кеннеди, где попрощались.

В самолете до Майами я вытащил из своего портфеля конверт от "Макгро-Хилл" и нацарапал адрес Швейцарского кредитного банка в Цюрихе. На чистом листе желтой бумаги я написал записку в банк, прося осуществить клиринг вложенного чека, причем как можно скорее. Самолет был переполнен, занято каждое кресло, но мои соседи полностью погрузились в свои почтенного вида выпуски "Нью-Йорк таймс" и "Плейбой". Если бы хоть кто-нибудь из них уделял меньше внимания спортивным страницам или обложкам журналов, то заметил бы чек на триста двадцать пять тысяч долларов, выписанный на имя самого богатого из всех затворников в мире. Шариковой ручкой я написал на чеке: "Перевести только на счет Х.-Р. Хьюза", – потом заверил его. На манипуляции с письмом, чеком и конвертом ушло десять минут. Почерк стал окончательно походить на каракули. Ховард старел. Он болел, я устал. Я заклеил конверт и затолкал его в портфель как раз тогда, когда надо мной навис стюард, улыбающийся во все тридцать два зуба и предлагающий мне стакан свежевыжатого апельсинового сока.

К тому времени аэропорт в Майами уже стал для меня знакомой территорией. Я взял в "Нэшнл" машину и направился на север, свернув с шоссе только для того, чтобы опустить в почтовый ящик письмо и одолжить печатную машинку. Мне было все равно, где останавливаться, так что я поехал по дороге А-1А вдоль линии берега и остановился у первого же приличного вида мотеля, отдаленного от полосы причудливого вида владений и других архитектурных изысков, составляющих так называемый Золотой берег. "Ньюпорт-Бич" оказался достаточно большим, самодостаточным заведением, со своим рестораном, кафе, аптекой, газетным лотком, бассейном и вполне приличных размеров пляжем. Сезон еще не закончился, и цены были высокими, но мне удалось снять отличный номер с двумя террасами, выходящими на пляж и бассейн. В семь часов следующего утра я уже работал в гостиной, пристроив бумаги на всех пригодных для этого поверхностях. Мне так и представлялась кислая мина на лице Дика, улицезрей он весь этот бедлам. Он физически не переносил беспорядок, а я, похоже, напротив, не мог без него жить.

После недельной работы пришла пора подводить итоги. Финальная часть биографии Хьюза – жизнь в Лас-Вегасе и на Багамах, поездки в Мексику, последняя большая любовь к Хельге, которую Ховард попросил переименовать в Ингу, – все это надо было напечатать. Введения, дополнения и изменения к уже сделанным восьмистам восьмидесяти двум страницам я передал в "Макгро-Хилл". Оставалось только продумать окончательную форму вступления и подать Ховарду на подпись. Самую большую проблему представляло мое собственное вступление к книге, из которого "Лайф" собирался сделать статью на пять тысяч слов. Нужно было включить краткую историю наших встреч, описать, каким образом биография постепенно преобразилась в автобиографию, упомянуть проблемы, с которыми я столкнулся при ее издании, и лаконично передать свое собственное впечатление о Ховарде как человеке.

– Нужен жизненный материал, – подчеркнул Роберт Стюарт. – Читатели хотят знать именно это. Ты собираешься показать текст Хьюзу?

– Так, дань вежливости. По контракту я могу говорить все, что мне вздумается. Никакой цензуры.

– Потрясающе. Ты расскажешь во всех подробностях о той поездке в Мексику, совместном поедании бананов в Пуэрто-Рико и о том человеке с палкой, что следил за твоим домом в Палм-Спрингс.

– Помпано-Бич, – поправил я.

– И сокращенную историю Дика. Не вздумай ее выбросить.

– Как можно! – согласился я.

Кроме всего прочего, я добавил кое-что к описанию нашей последней встречи во Флориде. В аэропорту меня якобы встретил Джордж Гордон Холмс, тот самый человек, который забрал у меня рукопись в Лос-Анджелесе, когда Ховард был слишком болен, чтобы прийти на встречу. Он втолкнул меня в машину, завязал глаза и повез на север, как я догадывался, в Палм-Бич. У какого-то частного дома с меня сняли повязку. Мой герой лежал в постели, еще более худой, чем обычно, бледный, задыхающийся – кислородная установка поставлена за кроватью, – упорно сражающийся за свою жизнь. Будучи слишком больным, чтобы прочесть всю рукопись целиком, он, тем не менее, дал ей свое последнее благословение и попрощался.

– Я не смогу с тобой больше видеться, по крайней мере, в течение долгого времени. Узнав, что мы вместе с тобой, Клиффорд, сделали эту книгу, они будут на меня охотиться, преследовать повсюду, выйдут на меня через тебя. Я не могу этого допустить! Ты понимаешь? Не знаю, сколько еще протяну, но хочу прожить свои оставшиеся дни в мире и покое. Так что я удалюсь. Очень далеко.

Прощай, Ховард, было здорово познакомиться с тобой. Мы встретимся снова в лучшем мире.

* * *

Все выходные я проработал в номере с отличной системой кондиционирования, но и тогда, и позднее меня бросало в жар при одной мысли о человеке, работающем в Нью-Йорке, – об эксперте, нанятом "Лайф". Он проверял одно из тех писем, которые я написал Хэрольду Макгро. Я делал его в большой спешке, но в запасе у "Лайф" было только одно оригинальное письмо Хьюза, не слишком богатый материал для сравнения. Я оттягивал момент истины сколько мог, пока наконец в понедельник утром не решил, что держать меня в неведении и далее просто непростительно, поэтому позвонил в Нью-Йорк Альберту Левенталю. С тех пор как я перестал звонить за счет издательства, там не имели понятия, где я нахожусь, поэтому Левенталь, как обычно, беседовал со мной с большой неохотой. Из-за нашей одиссеи шпиономания проникла на все уровни "Макгро-Хилл". Однако на этот раз я предлагал информацию, хотя и прибавил:

– Будь осторожен с телефоном. Мне пришлось приехать сюда по желанию Октавио. Возможно, линия прослушивается.

– Ты его видел?

– Он одобрил предисловие. Но он болен. – Я вкратце изложил байку о поездке вслепую неизвестно куда.

Альберт спросил, не беспокоится ли Хьюз по поводу предстоящего анонсирования, я засомневался, громко закашлялся и ответил, что ни в чем не уверен.

– Но ты же видел его. Как это понимать – "ты не уверен"?

– Альберт... – Я старался быть деликатным. – Строго между нами. Он... слушай, я же сказал, что он болен. Не хотелось бы вдаваться в детали по незащищенной линии. Он многого не понимает, достучаться до него довольно сложно. Понимаешь?

– Больше ни слова, – ответил Альберт. – Я понял. В любом случае, официальное заявление мы делаем завтра в час дня.

Он прочитал мне несколько изменений, а затем переключил на Беверли.

– Мы получили заключение от эксперта, – сказала она. – Думаю, тебе захочется узнать его мнение. Нет никаких сомнений: письмо действительно от Октавио. Он сказал, что отличия – одно на миллион.

Я фыркнул:

– Мне следовало удивиться?

– Слушай, я всего лишь подумала, что тебе будет небезынтересно это узнать.

– Мне и было, Бев. Прости, не сдержался. Думаю, теперь вам всем в Нью-Йорке будет немного легче.

– Мы никогда не сомневались, – настаивала она, – но это может пригодиться, если возникнут какие-нибудь проблемы после заявления.

– Какие могут быть проблемы?

– С Октавио? – Она искренне рассмеялась. – Не забывай, я прочла его автобиографию и знаю, на что способен этот человек. Он может отрицать, что вообще когда-либо встречался с тобой.

На это я мог ответить лишь долгим смехом, который означал только одно: лично я в этом сомневаюсь, но все возможно, и обещал позвонить Беверли в среду, через день после объявления, в том случае, если возникнут проблемы.