Mix fight поэзии

Изо рта вырывается пар,

в небесах растворяя свой почерк.

В состоянии сон человека

вдоль по улице движется прочь,

тяжелы его ноги и веки,

имя – Лермонтов им или ночь.

Не говядина станет коровой.

Я не умер, а только бреду,

натянув свою шапку на брови

по холодному снегу и льду.

Птицы черные на проводах,

как прищепки сидят, а над ними:

«Слава тем, кто скончались живыми», –

развернулся плакат на столбах.

Тихо бьются о память они,

постоянно каспийские дни,

и, ступни омывая, ложатся…

Умирать не страшней, чем рождаться.

* * *

Мой горний лик подернут небом,

мой клип не снят еще к стихам.

Бомжей капканы, батонебо,

разбросаны по городам.

Мой звездный час еще не пробил,

мой крест склоняет на весу

то к прямоте рубленой гроба,

то к белке жизни, колесу.

По жилам кровь – трамвай по рельсам –

подвозит сердцу без числа

цветы любого вида зла,

со скрипом в плоть входя, железом;

ему дарует, батонебо,

не распростертое вдали

ворон считающее небо,

а зубы сжатые земли.

* * *

Разборки, воровство и голод –

вот все, что видел ты вокруг.

За голубя убитый друг.

За просто так убитый голубь.

За гамбургер и кока-колу –

один с Нью-Йорком на один.

Привод в милицию. Спецшкола.

Спортзал. Д'Амато Константин.

…Весь мир любовь, ты в ней – гроза.

За поясом взмывался пояс,

пока толпы шумел вокзал,

который прорезал твой поезд.

Без музыки и без халата,

в боксерках черных и трусах,

ты нес на ринг огонь и страх,

как завещал тебя Д'Амато.

Удары голову кружили.

Сквозной, не в мозг ведущий глаз –

ты понял мир, когда, пружиной

сломавшись, рухнул на канвас.

В последнем раунде – как в первом.

Сводила заповедь с ума,

когда бы не сама по неграм

с ума сходившая тюрьма.

На небе сгинет твой подельник.

С тех самых пор твой бокс, Клондайк,

стал зарабатываньем денег,

и заржавел железный Майк –

с тех самых пор, когда казалось,

что проиграть не в силах бой.

Но грянул гром над головой.

И мир, гигантский Бастер Даглас,

встал над поверженным тобой.

* * *

Паром, таможня, паспортный контроль,

какая цель приезда, Украина

витает нас, российский три колор

отстал, с закатом слившись воедино.

Огнями полыхающая Керчь.

Стекая по ступеням Митридата,

неспешно пламя продолжает течь

по улицам, в честь праздника поддатым.

Открытые: кафе, аптека, рана

на месте стыка суши и воды,

на месте, где причален Амирани

предвестьем или памятью беды…

День Украины. Пьяная толпа

вокруг меня расходится кругами.

Отсчитываю сорок два столба

у входа на вокзал, что у кургана.

А что сказать о смерти? – Я живу,

на данный час – в стенах автовокзала,

сижу, о чем-то говорю с менялой,

про Киев, Ереван или Москву…

Над головами – муха на стекле

то ползает, то, встрепенувшись, бьется…

Вот так и я, пока распродается

закат на небе, небо – на земле.

* * *

Прими развалины мои,

в формате word, а не avi –

слова в трагическом порядке.

Умру – красиво: без оглядки.

Я испытал на сердце счастье,

одно из двух разорвалось.

Я в бытие вколочен, гвоздь.

Автобус встал, и донеслось:

«Алло, привет, узнал, я Настя…»

В моих глазах стихает бой

живых и мертвых, переменных.

Промчит такси по мостовой,

в последний раз мелькнет на стенах:

«Зло, излученное тобой,

к тебе вернется непременно».

Я права жизни не имею,

я труп, а значит, холодею

и покидаю естество.

Теперь давление сильнее,

к несчастью – неба, моего.

Дожить до смерти бы, а с ней

я призову тебя на тризну:

спеши, поздравь меня с моей

прошедшей стороною жизнью…

Поздравь меня с моей прошедшей жизнью.

* * *

Цой уходит, и падает снег,

завершается с фильмом эпоха,

обрывается, будто во сне,

а с похмелья, с утра, будет плохо.

Затуманено снизу стекло.

Windows грузится. Жду его, верный,

вспоминая слова из Сало:

хорошо только то, что чрезмерно.

Сколько можно сидеть за компом,

становясь постепенно безногим.

Интернет стал печальным итогом:

я живу, захороненный в нем.

Жизнь на годы, на месяцы, дни

поделилась, рассыпалось царство…

Чингисхан возродит государство.

Крики, ржание, топот, огни.

* * *

Как много выпито страданий,

не запиваемых ничем, –

паленых, за полтинник, дряни,

дешевле, чем

монетка солнца, что лаская

теплом, легла за горизонт.

Играет доля воровская.

Вдыхая «Бонд»,

шагаю, соткан из вещей