Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025
Шрифт:
Однако еще больше я был потрясен другим событием. Как-то корабельным утром меня разбудили звуки музыки, "Серенады Солнечной долины". В кают-компании стулья были отодвинуты к стене, а посередине под "Чаттануги-чучу" азартно отбивал чечетку Барт. На нем были лакированные ботинки с толстыми каблуками. И изящный кремовый костюм в полоску - я такой давно хотел купить в Париже. Гугиня скользила вокруг кота в легком танце. Она улыбалась! И кому!..
– Ах ты, морда кошачья! Какого дьявола здесь происходит?!
– я поискал было, чем швырнуть в Барта, но ничего не попалось под руку, и в сердцах выскочил вон, хлопнув дверью.
Вообще, отрывисто размышлял я, Барт уже мало походил на кота. Не в ботинках, конечно, дело... Явно не кошачьи пропорции
Противоречивые чувства охватили меня. Неприятно, что она так ему улыбалась. Но одновременно я с приязнью думал, что теперь смогу сыграть с Бартом в шахматы и выпить с ним коньяку. Барт-кот в шахматы не играл и от коньяка виновато отказывался, не мог удержать в лапе пешки и рюмку - после драки с гугой-девочкой у него стала заедать трансформация конечностей. Да и потом - не пить же мне с котом, в конце концов!
"Фотонный мотылек" миновал последнее реденькое скопление очень старых галактик, напоминающих бордовые шары, состоящие словно из капель загустевшей крови.
Мрачные мысли одолевали меня. Источник сигнала, за которым я гнался, уводил все дальше и дальше в черную мертвую пустоту. Так далеко я еще никогда не забирался. Но я, Радий Мирный, не мог повернуть назад.
Что-то плохое стало происходить со временем. Оно перестало течь равномерно. То и дело нарушалась причинность, следствия событий предшествовали самим событиям: я постоянно хотел есть после обеда, мучился бессонницей, а настенные часы с кукушкой иногда шли в обратную сторону. Однажды я стал свидетелем энтропийного чуда - разбитая Гугиней фарфоровая тарелка вновь собралась из осколков.
Гуга постарела. Она все больше сидела в моем плюшевом кресле и что-то тихонько вязала. А еще она молчаливо варила мне борщи и жарила треску с картошкой на старенькой титановой сковородке.
Барт тоже менялся. Он стал выглядеть моим ровесником. Лицо его, уже совершенно человеческое, смотрелось обрюзгшим, как от долгих лет перегрузок, болезни всех пилотов. Спина стала сутулой. Взгляд некогда блестящих зеленых глаз потускнел, выцвел. Носил Барт линялый свитер в серую полоску. Я не без удовольствия отметил, что на его фоне я еще очень даже ничего! Я теперь старался гладить рубашку каждый день и чистил ботинки до блеска. Как ни странно, эта нехитрая процедура не давала мне упасть духом.
Как-то после обеда Барт сел за стол и, положив голову на скрещенные пальцы рук, некоторое время рассматривал тарелки.
– Знаете, Радий, - вдруг улыбнулся он.
– Я только сейчас заметил, что Гуга иногда меняет на сервизе узор - сегодня вот божьи коровки...
– Опять рыбы захотел, Барт? Сколько раз тебе говорить, что ее и так мало осталось. Она ведь не нужна тебе. Ты ж не кот, ты вообще не живой, - беззлобно пожурил я его, не отрываясь от чтения бортового журнала.
Барт промолчал. Слез со стула. Рассеянно потеребил руками уголок скатерти и потопал прочь. Я почему-то глянул ему вслед. На макушке Барта я заметил лысину. А у меня вот с волосами все в порядке, несмотря на возраст.
Мы приближались, наверное, к краю Вселенной. Гироскопы больше не работали. С утра, вглядываясь в беспросветную тьму, я включил последний фотонный двигатель. Теперь при всем желании мы не могли лететь быстрее. И только сигнал вел нас нитью Ариадны. Я чувствовал себя одиноким рыцарем, верным данному слову, принятому решению, я стремился к важной для себя цели, несмотря ни на какие препятствия.
Время разрушалось. Теперь мой "Фотонный мотылек" был единственным островком упорядоченности посреди бесконечного хаоса, торжества энтропии, тепловой смерти Вселенной. Уж не ошибся ли мой приятель с координатами? Поворачивать было поздно. Иначе время станет сингулярным и мгновенно уничтожит даже гугу, властительницу атомарной структуры. Сингулярность могущественнее всего. Хотя кто ее, гугу, знает...
"Властительница" опять жарила рыбу. А я поймал
себя на мысли, что за все время нашего знакомства так и не расспросил ее, как она меняет эту самую структуру. Впрочем, даже не это... А как она живет с этим, обладая безграничной мощью? Зачем она вообще здесь, на моем корабле, чего хочет? Раньше я как-то боялся спрашивать. Гуга была в потертом домашнем халатике, ее морщинистые полные руки были как всегда деловиты.Барт, перебирая длинными пальцами струны гитары, тихо запел старинную английскую балладу. Его редкие волосы падали на худое опущенное лицо.
– Зло есть везде В каждом городе. Порой из-за туч Упадет солнца луч. Но не на Ноттингем. Если бы мы могли, Давно бы ушли. Нам бы крылья, Тогда бы мы улетели в небо Ведь никто здесь счастлив не был. Плачь, не плачь, Тюрьма нам да палач. Жестокий Ноттингем.{3}У меня защемило сердце от непонятной тоски. Смерть меня не пугала - я много раз смотрел ей в лицо. Нет, тут что-то другое... Я снова погружался в беспокойный сон. Мне снилась старенькая гуга в этом ее халатике. Снилось, как она проходит мимо меня, тяжело шаркая стоптанными тапочками, согнутая трудами еще одного длинного дня. Я видел это так давно, кажется, сотню жизней назад.
Когда еще была жива мама.
Снился Барт-человек. Он тоже шел мимо. Молча собирал вещи. Укладывал в чемодан рубашки, кремовый костюм в полоску, электробритву, часы с кукушкой и томик Мопассана в покрытом рыбьей чешуей переплете. Он надел черные лакированные ботинки. Возле самой двери обернулся. Улыбнулся. Зеленые усталые глаза в сеточке морщин, набрякшие веки. Сказал, глядя мне в глаза: "Всего хорошего, и спасибо за рыбу". Он распахнул дверь - за ней виднелась шумная, радостная, яркая толпа. Мощеные улочки Кракова. Булочная, куда я с мамой ходил за сдобными сахарными колечками. Они, горячие, словно таяли во рту...
Разбудил меня негромкий голос Барта:
– Помилуй, Боже, стариков, Их головы и руки. Я слышу стук их башмаков На мостовых разлуки... ...Их каблуки, их башмаки - Как призраки надежды. И пожелтевшие листы забытого романа, И золотые корешки Мюссе и Мопассана...{4}– Заткнись, ты, паршивая кошачья морда!
– я вскочил с дивана, на котором задремал, и с остервенением швырнул в голову Барта бронзовым подсвечником. Робот, по обыкновению, не двинулся места, острое навершие разорвало ему губу, обнажив холодный ровный металл.
– Меня зовут Барт, - медленно сказал он, глядя мне в глаза. А я вдруг вспомнил, что в инструкции ничего не было сказано о соблюдении трех законов роботехники, и не без брезгливой опаски дернулся в сторону.
С этого дня Барт больше не напоминал человека. Он перестал разговаривать и стал обычным полосатым котом. Любил спать на коленях Гуги, когда она заканчивала хлопоты с обедом.
"Наверное, в Барте что-то испортилось", - решил я. И решил отложить этот вопрос на потом. Если оно будет у меня, это "потом".