Млечный путь (сборник)
Шрифт:
Немцы наступали. Дважды легко раненный Наумов подал команду отходить. Увлекшись работой, Анюта не слышала команды, а санитарка в это время была далеко. Опомнилась, когда пробегавший мимо партизан больно ткнул ее прикладом.
— Оглохла, что ли?! Отходи!
Этот же боец подхватил под мышки раненого, которого она перевязывала, и почти побежал с ним наискосок через дорогу к спасательному оврагу. Анюта последовала за ним, но на какой-то миг задержалась и в последний раз оглядела село. Ей показалось, что где-то стонет раненый.
И увидела Любку.
Девочка бежала вдоль улицы, быстро перебирая босыми ногами,
— Тетя Аня! Тетя Аня! Возьмите Зайку!
При этом она показала что-то зажатое в ладонях.
— Остановись! Ложись! — не помня себя, закричала Анюта.
Несколько бойцов наперерез бросились к девочке, но было уже поздно. Впереди Любки разорвался снаряд. Девочка остановилась, вытянула вперед руки и, как подкошенная, повалилась на землю.
— Любка! Любушка! — плача, говорила Анюта, подхватив на руки легкое тельце ребенка. — Зачем же ты? Ну зачем же так?
Она не понимала, что стоит во весь рост посреди улицы, что в нее стреляют и только случайно не могут попасть.
Вихрем налетел Зяблов. Он разыскивал Анюту с самого начала боя и только сейчас заметил. Вероятно, все продолжалось несколько секунд, но Никите показалось, что прошла вечность, пока он бежал несколько метров, отделявших его от Анюты.
Подоспел он в тот момент, когда в конце улицы показались фигурки в серо-зеленых мундирах.
Только перенеся Любку в овраг, Анюта пришла в себя, огляделась. На краю оврага Наумов с горсткой партизан с трудом сдерживали натиск карателей. На противоположной стороне оврага под деревьями стояла лошадь, запряженная в волокушу. Несколько бойцов и санитарка Зина торопливо грузили раненых.
На коленях Анюты, словно уснув, лежала Любка. Старенькое, много раз стиранное платьице было залито кровью. Правой рукой девочка по-прежнему крепко прижимала пучеглазого плюшевого зайца.
Анюта осторожно разжала ее пальцы и взяла игрушку. Одно ухо зайца было в крови.
— Спасибо, родная, — сказала Анюта, — теперь он всегда будет со мной.
Она опустила Любку на землю, сняла шинель и накрыла девочку с головой. Потом подняла винтовку убитого парня, приладила на место штык и стала подниматься по склону оврага.
Навстречу ей сверху сыпались люди. Некоторые неслись до самого низа без остановки, другие останавливались, делали несколько выстрелов и тоже бежали вниз. Четверо партизан помогали спускаться Наумову. Между ними и карателями оставалась только грива оврага.
Увидев медсестру, Наумов закричал:
— Спускайся вниз! Садись на лошадь! Быстрее!
Она не обратила на него никакого внимания. Он оттолкнул бойцов, крикнул громче:
— Беги вниз! Приказываю!
И опять она не ответила. Когда до края оврага оставалось несколько метров, Анюта упала, запнувшись за корень, и сейчас же над ее головой хлестнула по кустам пулеметная очередь.
Она поползла вперед, но кто-то схватил ее за ногу, и оба скатились в расщелину.
— Сумасшедшая! Куда ты? Убьют!
Никита еле переводил дух.
— Командир приказал тебе вернуться! Говорит, за невыполнение приказа — под трибунал!
Она медленно приходила в себя, остывая не сразу.
Внезапно на той стороне оврага, где, она видела, грузили раненых и куда стремился
уйти отряд, раздались пулеметные и автоматные очереди, послышались разрывы гранат.— Обошли, гады! — проговорил Никита, грузно оседая на землю.
Одновременно пулемет, что стоял наверху, начал поливать огнем оба склона оврага, заперев оставшихся с Наумовым партизан в узкой щели на самом дне в русле ручья. Никиту и Анюту пулеметчик тоже заметил, но ему мешали поваленные деревья, поэтому трассы его пока что шли через их головы.
— Зяблов! — сказала вдруг Анюта. — Убей его!
Безбородое лицо Зяблова вытянулось, посерело.
— Ты что, девка, сдурела? Давай отсидимся здесь, а наши подойдут, тогда уйдем…
Она хотела сказать ему, что наши уже не смогут подойти к ним и им самим не выйти из этой мышеловки, но Зяб-лов неожиданно вскрикнул тоненько и жалобно, и Анюта, обернувшись, с удивлением увидела, что он совсем еще мальчик, что он ранен, что у него дрожит подбородок, и руки странно мечутся возле горла…
— Ладно, я сама! — сказала она. — Ты только прикрой меня немного. Мне бы чуть ближе подобраться! Боюсь, издали не смогу…
Она усадила Зяблова в ямку, сунула в руки винтовку, сняла с его пояса гранаты.
— Никита, милый, потерпи! Подержись еще немного! После я тебя перевяжу! А сейчас некогда! Прости…
— Хорошо, — проговорил он тихо, — я все сделаю, не сумлевайся…
Потерявший надежду выбраться из оврага, раненный в третий раз командир отряда лежал в воде в самом глубоком месте ручья и с тоской прислушивался к звукам боя на той стороне оврага в лесу. Слух не обманывал его; партизаны отступали, уводя за собой карателей в сторону, противоположную той, в которой оставался Наумов. Из бойцов рядом с ним оставался один старик Котков. У командира с Котковым договор: в случае чего Котков стреляет командиру в голову, а сам подрывается гранатой не раньше, чем на него, лежачего, навалятся фашисты… До этого они несколько раз пытались выйти из ручья в ту или другую сторону, но всякий раз возвращались обратно: пулемет наверху не давал им выйти.
Неожиданно он замолчал. Наумов полежал немного, послушал, приказал Коткову выставить свою фуражку на колышке… Пулемет не отозвался. Полежали еще немного. Первым не выдержал Котков.
— Попробую, командир! Двум смертям не бывать, а одной все равно не миновать! Если останешься один, не вылазь, лежи. До ночи они тута не будут сидеть. А ежели и подойдут, виду не подавай. Кровищи на тебе — страсть! За мертвяка примут… Ну, пока!
Но и Коткова пулеметчик не тронул. Трофимыч осмелел, встал во весь рост, отряхнул зачем-то колени, осторожно позвал:
— Анюта! Никита!
Ему ответило только слабое эхо. Перестрелка на той стороне оврага отдалилась на столько, что даже разрывы гранат были еле слышны. Котков спустился в ручей, ухватил командира за рукав, взвалил на спину.
Смерть могла встретить его за каждым деревом, поэтому особого выбора у Коткова не было. Он пошел вправо к селу. Тропочка, что вела по крутизне, сбегала вниз к самому ручью и рассыпалась там мелкой галькой, местами укрытая снегом, чтобы возродиться снова на том берегу. У самой воды лежало несколько убитых партизан. Только один, самый маленький, был накрыт шинелью, к остальным, должно быть, никто не подходил.