Млечный путь
Шрифт:
— Пошляк… — шепчет она ласково. — Ты что, боишься Геворкяна?
— Не то слово.
— Раньше ты не был таким трусом.
— Я им стал.
— Ну, ты и свинья…
— Дело не в этом. Просто я не могу заставить себя обманывать хлебосольного армянина, который угощает меня такими вкусными обедами.
— Святоша! Я думаю, все куда проще: у тебя не стоит.
Подошел Геворкян. Он склонился над нашими головами и вдруг выпалил:
— Однажды одну из своих самых любимых и самых верных, по моему ошибочному представлению, жен я застукал с мужиком. Вернее, с другом. А если еще точней, с бывшим другом. Выпивали у меня дома. Как водится, нарезались. Друг остался на ночь. Часов в пять утра
— Какая мерзость… — скривилась Вика.
— Как говорится, все помутилось в голове. Потерял сознание. Очнулся у себя на кровати. Как в тумане увидел озабоченные лица друга и жены. «Экий ты слабонервный! — воскликнули они радостно, увидев, что я пришел в себя. — Глупенький, ничего серьезного, это был всего лишь секс».
Аня бывает здесь и без Цюрупы. Авдеева, похоже, взяла ее под свое крылышко. Они часто сидят вместе, потягивают шерри и о чем-то шепчутся.
Лейбгусаров и Геворкян тоже шепчутся, и тоже неизвестно о чем.
Глава 28
За Геворкяна всерьез взялась подагра, и ему нравилось сидеть дома и греть, хотя это и противоречит всем медицинским предписаниям, кости у камина. Вика, не переносящая затворничества, поворчала, поворчала, но потом нашла выход.
— Я решила заняться собой, — сказала она, оглаживая бедра пополневшими руками, — я начинаю терять форму.
— Напротив! Ты ее обретаешь! Кавказ в лице одного из лучших своих представителей смотрит на тебя во все глаза и восхищается! — вскричал Геворкян, приложив руку к своей груди. — Наконец-то ты станешь похожа на настоящую женщину!
— Нет-нет, мне необходимо сбавить вес.
— Для этого ты завела себе тренера по теннису? Как же это бездарно, дорогуша, — укорил ее Генрих Наркисович. — Ах, милый мой Сапега, — он повернулся ко мне, — не питайте иллюзий! Женщины, все до единой, — создания низменные, своекорыстные, лживые. Умные люди им не верят. Женщина, — сделал он открытие, — женщина — это ухудшенный, по сравнению с мужчиной, вариант гомо сапиенс.
— Поэты слагают оды в честь женщин! — загорячилась Авдеева.
— Это лишь доказывает, что среди поэтов полно дураков, — безмятежно заметил Геворкян. — Поэты слагали и слагают в честь дам восторженные вирши, славя вымышленные женские добродетели и вознося до небес их несуществующие моральные достоинства. А на самом деле в каждой бабенции от дьявола стократ больше, чем от бога. Ах, эти женщины… Мужчины! не верьте им, они в одном ряду с аллигаторами, пауками, крысами и жабами. Вы скажете, а как же секс? Я отвечу словами лорда Честерфилда: удовольствие это быстротечное, поза нелепая, а расход окаянный.
— Циник! — выкрикнула Авдеева.
Геворкян, словно бодаясь, замотал головой и продолжил:
— Человек состоит из пороков и добродетелей. Это известно всем. Но в мужчине все это перемешано примерно поровну, так сказать, гармонично, женщина же целиком состоит из пороков. Всецело и всеобъемлюще! И главный порок, которым они завлекает нас, доверчивых и влюбчивых мужчин, это непредсказуемость. Никогда не знаешь, какой номер эта чертовка выкинет через мгновение.
— Прекрати, Генрих! Ты плохо знаешь женщин! — одернула его Авдеева. Лейбгусаров с одобрением посмотрел на жену.
— Если бы я плохо знал вашего брата, то не разводился бы семь раз, — пробурчал Геворкян.
— Потому и разводился, что плохо знал…
— Черт с тобой, может, ты и права, — неожиданно согласился он. — Наверно, я действительно плохо знаю женщин. Но
что я усвоил хорошо, так это то, что все вы — смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости. Самое характерное в женщинах — это непоследовательность.«Эге-ге, — подумал я, — да этот мерзавец не так-то прост: цитирует Сомерсета Моэма!»
Геворкян вдруг повернулся к жене и стал в упор ее разглядывать.
— Он что, хорош собой, это твой тренер? — спросил он.
— Чудо мое! Тренера зовут Наташей! — смеясь, ответствовала Вика.
— Доиграешься, голуба, — пригрозил он, — возьму вот и поеду в свадебное путешествие один! Или с Цинкельштейном!
И тут Геворкян резко переменил тему разговора:
— Приснился мне тут сон. Будто мне двадцать лет. Моя родная Сретенка. Мама стоит на балконе второго этажа. Я бегу по двору, за мной гонится страшный мужик с топором. «Мама, не жди меня к обеду!» — успеваю я крикнуть. Мама спокойно отвечает: «Я все-таки подожду».
— Он тебя догнал? — с надеждой спросила Вика.
— Титаническим усилием воли я заставил себя проснуться. Если бы не это, ты была бы вдовой.
Что-то темное, мрачное мелькнуло в глазах Вики. Но заметил это только я. В хорошую же компанию я попал!
Глава 29
Со временем у Геворкяна стали играть чуть ли не каждый день.
Понять, чем занимаются мои новые друзья в свободное от игры время, было сложно. Сами они об этом не говорили. Ясное дело, Цинкельштейн не печатал доллары на принтере. Да и Геворкян не торговал на толкучке смарагдами из ограненного бутылочного стекла. Могло показаться, что они ушли на покой. То есть перестали активно заниматься узаконенным отъемом денег у населения и государства. Но частые визиты мужа Авдеевой, высокопоставленного госчиновника, заставляли думать, что это не совсем так.
— В стране бардак. Бардак во всем. В полиции, в медицине, в спорте, в образовании, в искусстве, в промышленности, в политике, в финансах. Только у нас, в нашем сообществе, царят правильные порядки, покой и равновесие, — говорил Геворкян, сгребая выигранные фишки. И все, соглашаясь, дружно закивали головами.
Чуть позже, после очередной игорной виктории, он принимается горько сетовать на судьбу.
— Деньги, особенно большие деньги, — это смерть для интеллектуала. А я, как вам известно, интеллектуал. Мне душно в мире золотого тельца. Мне плохо! Мне хочется свободы, воли, чистого воздуха! Вернее, я даже не знаю, чего мне хочется. Вика, ты не знаешь, чего мне хочется и почему мне так плохо?
— Ты третий день сидишь на овощной диете… — рассеянно сказала Вика. — Вот и не знаешь, чего тебе хочется.
— Ах, если бы я знал, что ты так прозаична, я бы никогда…
— Ты бы никогда не женился на мне?..
— Я бы никогда не сел на диету. Это ведь ты заставляешь меня питаться только овощами и фруктами, чтобы я был строен, как твой тренер по теннису. А того не знаешь, — сказал он, оглаживая свой обширный живот, правда, немного опавший, — а того не знаешь, что для настоящего армянина любая диета смертельно опасна. От этой твоей жратвы меня, простите, пучит.
— Пойми, любимый, — проворковала она, — я хочу, чтобы ты выглядел моложаво. С завтрашнего дня ты переходишь на сыроедение.
— Этого только не хватало! Жрать сырое мясо?! Что я, тигр, что ли?!
Когда Геворкян в одной из десяти комнат, которые больше напоминали дворцовые залы, установил два игровых автомата, три рулетки — европейскую, американскую и французскую, и выписал из Лас-Вегаса чернокожего крупье, и при этом никто не удивился, я понял, что все они близки к помешательству.