Млечный путь

Пляж был полон, и поэтому на меня никто не обратил внимания. Я лег животом на песок и тотчас уснул.

Я спал, наверно, часа два. Сон освежил меня. Продрав глаза, я сел, огляделся. К этому времени пляж почти опустел. День клонился к вечеру.

Спортивные брюки, бутылку с водой, плед, халат, бумажник, шлепанцы — никто не тронул. Словно на пляже перевелись воры. А ведь не далее как три дня назад здесь обокрали чету из Англии. А у меня никто ничего не тронул. Даже красивый камушек, подарок сына, в кармане брюк был на месте. Не было только сына и Ани. Я опять ощутил сильнейший приступ жажды. Я припал к бутылке, вода оказалась горячей, но меня это не остановило. Я отпил не меньше половины, оделся и отправился на поиски.

Нашел я их сразу. Прибрежный ресторанчик. Терраса. Столики под навесом. Илюша и Аня сидели спиной ко мне, лицом к морю.

…Недавно я получил ответ из лаборатории. На этот раз он касался Илюши. Плотный конверт. Письмо на мое имя. Официальное. С печатями. Не вскрывая, я смял его и положил в пепельницу. Поднес зажигалку. Смотрел, как сгорают мои сомнения и мой стыд. Налетевший порыв ветра разметал пепел по воздуху.

…Мой сын с увлечением поедал мороженое. Его пополневшие щеки лоснились. Глаза сияли, даже отсюда видно.

В какой-то момент Аня оглянулась, что-то произнесла. Клянусь, она смотрела на меня, меня не видя. Словно меня и не было. Словно я пустое место. Но я знал, что она сказала. «Еще не время…»

Потом Аня придвинулась к Илюше. Илюша, продолжая уплетать мороженое, повернул к ней радостное лицо. Потом оба снова принялись смотреть в сторону закатного моря. Они смотрели туда, где совсем недавно я боролся со смертью.

Вокруг меня текла жизнь, сновали официанты, галдели посетители. Несколько раз меня толкнули. Никто и не подумал извиниться.

Я постоял минут пять. Или десять. Или сто лет.

Господи, кто я? Что я здесь делаю? Где тот шутник, что играючи отправлял людей на тот свет? Куда он подевался? А что, если пошутить, вспомнив дни золотые? Для этого надо было себя чем-то взбодрить. Я подошел к бару.

Водка подействовала так, как я и ожидал. Самое время увенчать эту часть жизни чем-то экстраординарным. Ведь до полного краха полшага. Самое время для шутки. Шутка. Ну, конечно, шутка! Хорошая, надежная. Шутка не циркового фокусника или пароходного шулера, а работа великого мастера. Надо было поразить мир выдающейся, высококачественной шуткой. Этаким шутовством класса люкс, буффонадой буффонад. А что, если ускориться? Да так, чтобы весь мир остановился окончательно и бесповоротно — навек? А я буду как ни в чем не бывало ходить и рассматривать замершие, как изваяния, человеческие фигуры, без опаски накручивая им уши, строя «козу» и взъерошивая куафюры.

Мысли в голове выровнялись. Двинулись в одном направлении. В какой-то точке они совместились. Началось самое интересное. В какой-то момент разнородные звуки вокруг меня объединились в единый мощный поток и стали напоминать рокот океана. А потом наступила гудящая тишина.

Неведомая сила подняла меня над землей и швырнула в небесные просторы. Напитавшись эфиром, я разбух, как воздушный шар размером с аэростат, я плыл над притихшей, застывшей землей и видел людей, замерших в самых разнообразных позах. Так они будут стоять, пока мне не надоест.

Все в этом мире, пусть на краткий миг, было подчинено мне. Все живое будет бездействовать, я же буду витать в ноосфере, наслаждаясь одиночеством и своей кратковременной, но безраздельной властью.

Но очень быстро мне все это стало приедаться. Чувствовать, что все вокруг тебя замерло, чуть ли не умерло, а ты остался на всем белом свете один, не подчиняясь законам, по которым живет большинство, было невыносимым испытанием. Один во всем мире! Это ужасно! Одиночество тогда приятно, когда оно рукотворно и кратковременно, когда оно питает иллюзию, в которой нет места унынию. А тут вселенское одиночество, даже не одиночество, а мировая скорбь, подкатившая ко мне с неожиданной стороны. Если я усилием воли сейчас же не прекращу это хулиганство, носиться мне над землей, как ведьме на помеле, до скончания века. Добром это не кончится: поносишься так, поносишься и рано или поздно, не дожидаясь скончания века, околеешь. Я отдал своим необычным талантам приказ спуститься на бренную землю. Воображаемый аэростат бесшумно обмяк, и я снова оказался среди людей.

И тут же разнородные шумы нахлынули на меня: словно я вынул из ушных раковин ватные затычки. Я расправил плечи и осмотрелся. Я стоял на прежнем месте, возле барной стойки.

Никто не заметил моих полетов и моего одиночества: все были заняты своими делами. Под Джея Хокинса на ресторанной веранде извивалась в причудливом танце парочка малолеток, улыбался, сияя белоснежными зубами, бармен, молодящиеся американки утоляли жажду крепкими напитками, дремал в кресле бородач с дымящейся трубкой, пепел сыпался ему на волосатую грудь. Мир праздных людей навалился на меня. Но никто не заметил, как изменился я. И это было прекрасно. Пусть шутку никто не оценил, хватит и того, что оценил ее я. Шутка вышла чудо как хороша, мозги мне прочистила.

Все мы, родившиеся, живущие и умершие, избранники Бога. Глубокое осознание того, что ты не мог не родиться, что все то, что живет и дышит вокруг тебя, это тоже часть тебя, — все это вдруг наполнило меня покоем и тихой печалью. Мне уже было не страшно умереть. Я понял, какая мне выпала удача — родиться. Моя жизнь — это дар Божий, аванс, который мне отпустили, еще не зная, кто из меня вылупится, святой или мерзавец. Слова истрепанные, но если ты пришел к ним сам, путем долгих мучительных размышлений наедине со своей душой, значит, ты постиг одну из ипостасей истины.

Умирать, конечно, не хочется. Но когда придет печальная минута расставания, хорошо бы к этому мгновению проникнуться оптимистичной мыслью о том, что все-таки тебе несказанно повезло, и некогда тебе была дарована жизнь. Что ты был извлечен из небытия, что ты выиграл по жребию у кого-то, от кого это везение отвернулось, кому не повезло родиться, а ты прожил-таки какую-никакую жизнь, в которой кроме напастей, болезней и переживаний было немало счастливых часов, полных довольства и любви.

Прежде все было глухо во мне, все намертво закрыто на все застежки; ни луч света, ни потрясения, ни сострадания, ни любовь, ни восторги — ничто не проникало внутрь, ничто! Душа моя, как душа Кощея, прохлаждалась где-то за горами, за долами.

Почему у человека, еще вчера взвешивавшего за прилавком колбасу или считавшего чужие деньги в банке, вдруг возникает желание покорить Северный полюс, завоевать сердце поп-звезды, поджечь свой дом или отравить соседа крысиным ядом?

Какова здесь роль среды, воспитания и еще чего-то, придуманного социологами и психоаналитиками? Два моих сокурсника, дети почтенных и благонамеренных родителей, не буду называть их имен, однажды под покровом ночи проникли в актовый зал института, спустили люстру, накакали в нее и подняли снова. Кстати, оба в дальнейшем сделали успешную карьеру. Сейчас они известные в научном мире ученые и какают, наверно, там, где положено. Другой мой сокурсник, Мишка Андреев, также сын почтенных родителей, после успешной сдачи летней сессии, на радостях в аллеях «Эрмитажа» пустой водочной бутылкой крушил уличные фонари. Ныне он уважаемый университетский профессор, без пяти минут академик и автор монографий по истории каких-то западноевропейских литератур.

Я не утверждаю, что гадить в хрустальные люстры и колотить фонари — хорошо, а двигать вперед науку — плохо. Я просто хочу напомнить, что говорил Набоков о том, что лежит в основе формирования личности. Наследственность, среда и некое «Х». Так вот, говорил Набоков, во всей этой триаде среда играет второстепенную роль. А вот наследственность и это загадочное «Х»…

Если выкинуть из триады еще и наследственность, то останется загадочное «Х». Что это такое?..

Может, все коренится в человеке? В той неизведанной его части, что находится в сердце?