Мне - 85

Я же родился еще до нее, я прятался с дедушкой и бабушкой в погребе при налетах немецкой авиации, помню бомбежки, захвативших Харьков немцев, помню их отступление...

Выходит, я вообще доисторический человек?

Стареет человек не день ото дня и даже не год от года, а довольно большими блоками. Это открытие я сделал, как наверняка и другие мои ровесники, на собственной шкуре.

К примеру, у меня в юности были гири, с которыми я охотно упражнялся. А уже в Москве, когда разделался с долгами, купил квартиру, а потом и загородный домик, то приобрел такие же гири, с которыми и жонглировал во дворе.

Так вот высший результат, которого достиг достаточно быстро, держался примерно лет десять. И чувствовал я себя все десять лет одинаково. Одинаково хорошо.

Потом был какой-то сбой, сейчас уже не вспомню суть, но внезапно гири стали тяжелее, результат снизился почти на треть. И никакие усилия не помогали достичь прежнего. Да и в зеркале увидел некоторые неприятные изменения, имя которым «старость».

Но потом снова в этом же облике жил и не тужил, все хорошо, все хорошо, пока вдруг снова не… Вроде бы все так же, но однажды ощутил, что гири какие-то очень уж тяжелые. Двойное сальто уже не получается, как ни стараюсь, только одиночные, да и то после десятка-двух бросков запыхиваюсь так, что если не ухвачусь за опору, в глазах темнеет, сердце колотится, как у воробья, в ногах слабость, вот-вот рухну.

Уменьшил нагрузку, снова все хорошо, все хорошо, плывем дальше. Возможно, у кого-то иначе, но вот общался с себе подобными, тоже подтверждают, что и у них старость приходит без всякой там ожидаемой плавности и постепенности. Не гладкий скат, а ступеньки.

Не знаю, можно ли это как-то использовать себе в пользу, но знание лишним не бывает.

Что еще точно неизвестно человеку юному, т.е., еще не достигшему и пустяковых семидесяти лет?.. К примеру, наша лень и желание полежать на диване перед телевизором, доставая горстью из коробки чипсы, будет все мощнее.

Знаю по себе. Всю жизнь борюсь с ленью и нежеланием двигаться, потому отчетливо вижу, как становлюсь слабее, а лень сильнее.

На диване, правда, не лежу и чипсы не употребляю, но для меня лежание на диване это баймы, особенно рилтаймовые. Там я король, строгий, но справедливый, из обычной деревушки постепенно делаю могучее королевство, даю отпор захватчикам, в отместку захватываю их земли и правлю мудро и праведно…

Выныривать из этого сладкого состояния так же тяжко, как из любой другой дремы, вызванной хоть алкоголем или наркотой, хотя живым воображением. Увы, в реальном мире не все по нашей воле, этот мир несправедлив, ясно, а в воображаемом так тепло и сладостно.

Во «Мне 75» описал подробно, как незаметно подкрадывается старость, вкрадчиво показывая, как можно экономить силы, опираясь о поручни или мелко передвигая ступни, так что подошвы шаркают по полу, а здесь вот отчетливее видна следующая стадия «сохранения сил», ведь в самом деле с возрастом устаешь больше.

Но, если пересилить себя, заставить встать с дивана или выйти из баймы, то «не хочу и не буду», постепенно выветривается, втягиваешься в процесс с гантелями или жгутами, а через несколько дней чувствуешь себя, как ни странно, заметно посвежевшим, а нагрузка уже не кажется такой уж тяжкой. Придирчиво рассматриваешь себя в зеркало и отыскиваешь признаки появления хоть каких-то мышц или хотя бы уменьшения французских ручек.

А так до тех пор, пока снова не… даже не устанешь физически, а придут откуда-то умные мысли типа: а на хрена это мне надо, да лучше полежу, вон в холодильнике сколько вкусностей, а еще гости принесли роскошнейший торт, не знают, что такое не ем, но не пропадать же добру…

Если удается удержаться, то все прекрасно, через пару дней работоспособное настроение восстанавливается, но если поддаться, то… выходить будет куда труднее, чем в предыдущие разы.

Потому старайтесь поддаваться такой напасти как можно реже. И будете молодыми и сильными намного дольше.

А там и обещанное Курцвейлом бессмертие в 2030-м?

Юная учительница литературы, которая первая заметила, что я вообще-то парень начитанный, сдружилась со мной, хотя правилами школы это строго не рекомендовалось, познакомила с коллегами, тоже молодыми девушками-преподавательницами в той же школе заочного обучения, те отметили мою начитанность, и некоторое время общались довольно плотно. Я был еще интересен, как представитель самой романтической на то время профессии, геолог, о которых пели песни и снимали фильмы.

Почти все одногодки, я всего на год старше, и хотя поглядывали свысока, у всех высшее образование, а у меня семь классов, но в целом сошлись и даже сдружились.

Все превосходили университетской программой литературы, искусства, в то время как у меня знания были хаотичными, хоть и часто очень обширными, с огромными зияющими пробелами, из-за чего выглядел деревенским лохом, что меня, естественно, задевало.

К тому же да, еще чем отличаются дети из приличных семей, так это хорошим воспитанием, чего я был лишен начисто.

Это потом, уже когда заканчивал ту школу, три года за год, сделал потрясшее меня открытие, что хорошо воспитанный человек легко сходит за умного!

Я же, понимая, что умнее их на порядок, часто смотрелся дурачком, не зная каких-то обыденных правил общения, которые дети из «хороших семей» усваивают от «хороших родителей» с пеленок.

Не потому, что поняли, это обязательное условие для такого бунтаря, как я, а потому что так принято, так нужно, так прилично, так сказали старшие.

Я же, пропуская все через себя, развивался медленнее, но без остановок, в то время как эти мальчики и девочки из приличных семей, с которыми тогда общался, вскоре останавливались, и такими остановленными остались на всю оставленную им жизнь и с недоумением смотрели вслед: как этот слесарь пошел дальше нас?

Я же, вырвавшись далеко вперед, чувствовал шевеление какого-то червячка внутри. Хорошее воспитание – прекрасно, необходимо, невоспитанные люди – бич общества, позор, помеха, однако же… какое-то небольшое количество все же, видимо, необходимо.

Иначе общество этих карасей вообще заснет.

Всегда как-то, чуточку стыдясь своего эгоизма, недоумевал, с какой дури человек в старости пишет завещание и скрупулезно распределяет свое имущество, кому сколько и в каких долях. Понятно же, когда умрет – не все ли ему равно?

Со мной таким замечательным и единственным, вокруг которого вертится мир, рухнет и вся вселенная, все-все исчезнет! Так с какого перепуга мне заботиться, кому сколько после меня достанется?

И с этим юношеским убеждением прожил две трети жизни, и лишь когда перевалило за семьдесят, впервые задумался. Останутся же мои близкие, кого люблю и о ком забочусь: жена, друзья, просто хорошие люди, которым по возможности помогал и хорошо бы помочь снова, раз уж подворачивается возможность.

Даже удивился такой перемене, ведь ничего не изменилось, все равно умру, а со мной исчезнет и весь мир, не все ли мне равно, что будет после меня?