Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Казалось, природа отдыхала на нем, стоило увидеть его здоровенного, высокого отца, который всю жизнь проработал грезчиком и имел отменное здоровье, хотя и пил без всякой меры…
Сын же его, Егор Федотович вызывал у всех только жалость, и с детских лет привык пользоваться чужой добротой и был совершенно ни к чему не способен, и не приучен, и при этом всегда на кого-то злился, в детстве на товарищей, которые его обижали, в зрелом возрасте на директора завода, на котором он стал работать сторожем…
Однако почему он вдруг стал нацистом?!
Он,
Даже не задумываясь о том, что я могу испортить с ним отношения, я напомнил Егору Федотовичу и о его погибшем на войне дедушке, и о двадцати миллионах погибших с нашей стороны во Второй Мировой войне, развязанной Гитлером, и о чувстве интернационализма, которое нам прививали со школы.
Егор Федотович тут же сконфузился и долго морщил свой лоб, будто страшно мучился, разыскивая для меня в своем сознании нужный ответ.
– Это просто недоразумение, – неожиданно выкрикнул он, – просто евреи нарочно натравили на нас Гитлера, чтобы он проиграл войну!
– Да, это просто чушь свинячья! – возмутился я.
– Конечно, – улыбнулся Скрипишин, – ты же еврей, вот ты и защищаешь своих!
Внезапно мне очень захотелось дать ему в морду, но повнимательнее приглядевшись к нему, я раздумал.
Маленький иппохондрик, Скрипишин, кажется, вмещал в себя все неудачи существующего мира.
Может, поэтому я вглядывался в него с таким жадным любопытством, что увидел в нем собственное, но искривленное кривым зеркалом отражение?!
И все же заметив мой хмурый взгляд, Скрипишин сменил тему, будто вспомнив о нашем добром детстве, и заговорил о своем здоровье, и о своей приближающейся кончине. По-видимому, разговоры о собственной смерти заменяли Егору Федотовичу адреналин.
– А ведь зароют как собаку, – вздохнул он, ища в моих глазах сочувствия.
Я промолчал. Мне надо было выйти из его квартиры в подъезд, но он мне преградил собою дверь, ища во мне какого-то сочувствия, и может, какой-то моральной поддержки.
И у кого, у еврея, чей народ он так ненавидит! Просто удивительный человек!
– Егор Федотович, мне надо пройти, – напомнил я ему цель своего визита.
– Да, да, – грустно поглядел он на меня, – а вот скажем, если помру, ты ко мне на могилку придешь?!
Я из вежливости кивнул головой, чтобы не огорчать расчувствовавшегося соседа.
– А деньги на похороны дашь?! – не унимался Егор Федотович.
– Ну, дам! Дам! – я уже зло прищурился на него.
– Только со своими бабами не приходите, не оскверняйте моего праха! – неожиданно всхлипнул Егор Федотович.
– А ты откуда знаешь про моих баб?! – удивился я.
– Да, что я, слепой, что ли?! – засмеялся Егор Федотович. – Единственно, что меня удивляет, как ты таких молодых окрутить сумел?! Хотя, разве ты скажете правду?! Ладно, не буду тебя больше задерживать! – и он раскрыл мне дверь в подъезд.
В подъезде
никого не было. Я тут же сел в лифт и поехал.На нашей лестничной площадке, возле дверей моей квартиры, я увидел двух здоровенных парней в черных кожаных плащах. Слава Богу! – они меня не знали.
– Филипп Филиппович, велел мне вас сменить, – сказал я им наспех придуманную мною фразу.
– А вы кто такой?! – с недоверием поглядели они на мою черную каракулевую шубу, которую я позаимствовал у Нонны Львовны, когда уходил к Финкельсонам из-за сильных морозов.
– Капитан полиции Финкельсон, – выпалил я.
Страх заставляет человека делать головокружительные пируэты.
– Мы тут Розенталя пытаемся вытащить, а ты Финкельсон, значит, – засмеялись они.
– Вот меня и прислали, чтобы найти с ним общий язык, – через силу улыбнулся я.
Как ни странно, они мне поверили и стали спускаться в лифте. Я тут же с силой раздвинул двери лифта и вставил между ними свою ногу, и кабинка лифта остановилась между этажами. Эти молодчики сразу же стали орать, но с улицы их не было слышно.
Потом я развязал шнурки на ботинке и освободил из него ногу. На всякий случай я даже выглянул в окно, кучки людей уже не было возле дома, но, внимательно приглядевшись, я понял, что они сидели в своих джипах, из выхлопных труб валил сизый дымок.
Вскоре я позвонил по телефону своим, предупредив их, что я один стою у двери, и они мне открыли.
– Ты без ботинка! – сразу заметила Мнемозина.
– Я другие одену! Сейчас некогда тратить время на разговоры, надо сию же секунду убираться отсюда к моему соседу с первого этажа! Я уже с ним договорился обо всем!
– А ты знаешь, что Вера родила девочку? – спросила Капа.
– Сейчас некогда, Капа, надо срочно выходить через квартиру Скрипишина на первом этаже, пока эти головорезы в лифте не докричались до своих!
– Но Вере надо бы полежать! – сказала Нонна Львовна.
– Собирайтесь без слов! – закричал я, и тут же своим криком привел их в чувство.
Они очень быстро собрались, и мы все вместе сбежали вниз по лестнице в квартиру Скрипишина.
Я впереди шел с чемоданами и сумками, Нонна Львовна с маленькой Нонночкой, Капа с еще безымянной нашей девочкой, а Мнемозина помогала спускаться ослабевшей после родов Вере.
Крик наших телохранителей, застрявших в лифте придал нам значительное ускорение.
Раскрыв дверь, Скрипишин начал было возмущаться, но я мигом сунул ему под нос кулак, и он сразу затих.
Когда все зашли, я наконец-то перевел дух.
Скрипишин с большим неудовольствием глядел, как мы раздеваемся и ведем себя почти по-хозяйски в его квартире, поэтому чтобы улучшить его настроение, я дал ему двести евро. Скрипишин с недоумением поглядел на них, что-то с обидой пробормотал себе под нос, а потом сказал, что на фантики он не купится, тогда я ему дал еще пять тысяч рублей, и он неожиданно улыбнулся.