Множество жизней Элоизы Старчайлд

– И что? – спросил Милан. – Предоставили?

– В тот раз – нет. Но начало было положено. Я стояла на носу огромного корабля, бороздящего Атлантический океан. Я была в Вене и разговаривала с Зигмундом Фрейдом, я встречалась с реформисткой Гарриет Тейлор-Милль [14] , и слушала лекцию Чарльза Дарвина о червях, и видела, как первый настоящий воздушный шар парит над парижскими крышами.

Катя протянула руку и сняла с него очки, осторожно высвободив дужки из-за ушей. Она принялась протирать стекла подолом своего платья.

14

Гарриет Харди Тейлор-Милль (1807–1858 гг.) – английская феминистка и философ. Соавтор книг «Освобождение женщин», «Подчинение женщин» и др., которые выходили в печать под именем ее мужа и соавтора, философа Джона Стюарта Милля.

– Я видела свободу, Милан. Понимаешь, что это значит? В Чехословакии идея свободы может быть очень опасна. – Она мягко водрузила очки обратно ему на нос. – Так лучше? – спросила она.

– Да, спасибо.

– Опасны не только мои сны, Милан. Я сама опасна. Иногда мне хочется выбежать на улицу и закричать: «Долой Хрущева, Долой Советы, Долой партию!»

– Это действительно было бы чревато, – согласился Милан.

– Можешь убежать от меня прямо сейчас, если хочешь. Если хочешь – беги, беги, и никогда не оглядывайся назад. Я не стану тебя винить, если ты так поступишь.

Подул легкий ветер, разгоняя волны по всему лугу.

– Я никогда тебя не оставлю, – сказал Милан.

– Не говори «никогда».

– Я никогда тебя не оставлю, – твердо повторил он. – Если ты выбежишь на улицу с призывами, я выбегу следом за тобой. Если ты сядешь в тюрьму, я тоже сяду.

Катя кивнула.

– А если расстрел?

– Пусть стреляют и в меня тоже.

Ветер угомонился так же быстро, как и налетел. Луг затих.

– Я не буду кричать «Долой Хрущева», – вздохнула Катя.

– А я бы покричал.

Они лежали и слушали шум лета.

– Пойдем домой? – предложила Катя.

В августе 1968 года все только и говорили, что о политике.

– На Западе это называют «Пражской весной», – сообщила им Хана Аня, мать Отилии. Она ждала реформ с всевозрастающим нетерпением.

– Почему же только Пражской? – проворчал Ярослав. – Почему не Пражско-братиславско-попрадской? Опять они забыли о Словаках. Забыли о фермерах в Татрах!

Милан стал глубже интересоваться политикой. Катины искры начинали распалять и его тоже. Он приносил в дом номера «Литературной газеты», партийной газеты, и размахивал страницами, заставляя всех читать нужные статьи.

– Нам начинают говорить правду, – сказал он однажды утром. – Вот, полюбуйтесь.

Статья, занимавшая целую газетную страницу, целиком состояла из неприкрытой критики Сталина и в самых негативных красках описывала его роль в судьбе Чехословакии.

– Кто бы это ни написал, земля ему пухом, – фыркнул Кристоф, взглянув на статью. – Не советую держать в доме подобных газет. Лучше сожги. Пока тебя не арестовали за то одно, что она у тебя есть.

– Сталин давно умер, дедушка, – сказала Катя. – Кому какое дело?

– Сталин никогда не умрет, – парировал Кристоф и всосал в легкие дым. – Какой-нибудь Сталин будет всегда.

Не посовещавшись с руководством колхоза, Ярослав задумал разводить гусей на лугу у реки. Он уже соорудил гусятник и поставил оградки.

– Да что они вообще знают про нашу ферму? – говорил он. – Теперь, благодаря Дубчеку, мы свободные люди, и никто не волен указывать нам, что делать!

Кристоф был более осторожен. Он всегда был более осторожен.

– Пока еще не свободные, – мрачно отвечал он, тыча в воздух сигаретой. – Если Дубчек хочет дать нам свободу, чего же он тянет резину? Будь я первым секретарем партии, не откладывал бы это ни на минуту. Пошел бы на радио и огласил приказ.

Милан начал писать для попрадской студенческой газеты «Глас молодежи». Это была партийная газета, но в последние месяцы ее статьи приобретали все более радикальный тон.

– Люди начинают переосмыслять систему, – объяснял он Кате, показывая ей статьи. – Свобода человека невозможна без свободы экономики. Так говорят мои преподаватели в академии. Человек не может считать себя свободным, если он не в состоянии распорядиться своей экономической судьбой.

– Ты только будь осторожен со своими писульками, – предупредил Кристоф. – Одна пуля – и останутся от Дубчека одни воспоминания.

– Но чтобы заставить молчать всю Чехословакию, потребуется десять миллионов пуль.

– Уверен, Хрущев не пожалеет десяти миллионов пуль, если найдет им применение.

– Дубчек говорит, что цель социализма – не просто борьба с классовой эксплуатацией, – сказал Милан. – Это тема моей статьи. Цель социализма – сделать так, чтобы все жили лучше, чем при буржуазной демократии. А иначе, в чем тогда смысл?

– А как насчет женщин? Когда уже наша жизнь станет лучше?

Утром двадцать первого августа Катя поднялась раньше всех в доме и стала собираться на утреннюю дойку. Надевая резиновые сапоги на босу ногу, она слышала, как наверху Ярослав возится с рабочей спецовкой. Облака катились по склонам гор, как пар из прачечной. Через час или, может быть, два туман рассеется и уступит место новому погожему дню. Из коровника доносилось нетерпеливое мычание набрякших молоком коров, которые торчали у ворот и ждали, пока им откроют. Где носило Марата? Он уже должен был приехать на своем велосипеде. Катя, в одних сапогах, длинной отцовской майке, белых хлопчатобумажных трусах и с лентой в волосах, вышла во двор. За ней по пятам семенили Зорька и один из ее щенков.

Скрипя шинами, во двор на велосипеде въехал Марат. Глаза у него были красные от слез, он что-то нечленораздельно кричал.

– Что ты пытаешься сказать, Марат? – остановила его Катя. – Не спеши, сделай глубокий вдох. – Она положила руку на костлявое плечо мальчишки. – Попробуй еще раз.

– Они убили рысь! – выпалил Марат. – Эти сволочи убили ее. Я видел, как они ее убили!

– Кто убил? – спросила Катя.

– Я видел их, они ехали в грузовике. Один из них вышел с автоматом и застрелил рысь.

– Кто это был, Марат? Ты их узнал?

– Солдаты, – ответил Марат. Его плечи дрожали от переизбытка эмоций. – Русские солдаты.

– Русские?

В дверях кухни появился Ярослав. На его лице застыла тревога.

– Что это? – спросил он.

– Что?

Фермер поднял палец, призывая к тишине.

– Это, – повторил он.

В рассветном воздухе раздавался монотонный, но настойчивый звон колокола деревенской ратуши.

– Танки уже в Прешове, – сообщила Хана Аня. – Говорят, их целая тысяча.

Вся семья собралась на кухне, чтобы осмыслить новости.

– А я знал, что так будет, – ворчал Кристоф. – Я так и знал.

Кожа вокруг глаз Отилии покраснела.

– Это несправедливо, – проронила она, стоя босиком на холодном каменном полу, и поджала пальцы на ногах.

– Мы не сдадимся без боя, – заявила мать Отилии, словно размахивая невидимым знаменем. – Женщины Татр пойдут маршем на Прешов. Мы выстроимся шеренгой перед танками.

– До Прешова восемьдесят километров, – сказал Ярослав. – Как вы туда доберетесь? На автобусе?