Модельер

— Я возьму с тебя всего полцены, — сказал между делом Лев. — С тобой трудно работать, но… это хороший опыт.

— У меня необычная татуировка?

— Конечно, нет. Ты упоминал энергетику…

Влад покосился на друга. Сав давно уже дремал в кресле.

— Да! Она здесь везде, словно… словно паутина.

— Ты носишь в себе свою собственную. Это как два магнитных поля. Интересно смотреть, как они взаимодействуют. Постарайся больше ничего не говорить. Даже не думать. Мне и так непросто.

Влад повернул голову, чтобы видеть лицо Льва. Глаза его горели лихорадочным, маниакально-буддистским спокойствием. Больше он ничего не спросил, а мужчина ничего не сказал. Голосила только машинка, вгрызаясь в плоть и оставляя на коже капельки сукровицы.

Сеанс длился почти четыре часа. Сав всхлипывал во сне, иногда просыпался, чтобы поглядеть на результат.

— Не понимаю, при чём здесь чунга-чанга, но выглядит неплохо. Как думаешь, набить мне на пятках Курилы?

Ему никто не отвечал. Лев был поглощён работой, Влад же прислушивался к собственным ощущениям: у него такое лицо, будто слушает радио и пытается расслышать сквозь помехи голос диктора.

— Внутренний голос для тебя всегда важнее моего, настоящего, — зашёл с другой стороны Сав.

Нет ответа. Зарубин качал головой, словно аннулируя оба своих высказывания, и погружался в дрёму.

Поначалу казалось, будто рисунок тебе вырезают кончиком ножа, а в промежутках быстро-быстро скребут лезвием по коже. На двадцатой минуте это чувство прошло, остался только приятный зуд, которым равномерно покрыта вся рука. Кто бы мог подумать, что добровольно подставлять руки под иголки может быть приятно! Может, — подумал Влад, — с наркоманами то же самое?

— Думаю, из тебя бы вышел неплохой писатель, — внезапно сказал Лев, салфеткой стирая сукровицу (зуд в этот момент немного усиливался). — Руки такие, какие надо.

— Я больше вроде художника, — сказал Влад. Он не слишком понял Льва: этот человек только что утверждал, что машинка и иголки для закройщика совсем не важны, а теперь связывает руки и писательское мастерство. — Я шью костюмы.

Лев снизошёл до объяснения:

— В тебе есть обречённость. Ты точно знаешь, куда и зачем ты идёшь.

— Иногда мне не хватает уверенности, — внезапно для себя признался Влад. Из-за кирпичной стены показалось солнце искренности. — Я совсем не уверен, что то, что я делаю, кому-то ещё кроме меня самого нужно.

Глаза Льва полыхнули вновь.

— Если хочешь, я заражу тебя своей болезнью. Нескольких капель моей крови будет достаточно. Тогда у тебя не останется другого выхода, кроме как делать свою работу.

Любой другой от такого предложения вывалился бы из кресла. Влад же задумался, переводя взгляд с бледного подбородка мастера по татуировкам на фиолетовые гардины, похожие на кожу какого-то особенно располневшего слона, а оттуда на собственную руку.

Работа спорилась. На кромке континента играли блики от океанов, которые он едва-едва наметил: Лев на самом деле оказался прекрасным художником. Страны будут разноцветные, будто чешуя пёстрой тропической рыбы: больше половины ещё не закрашено, но контур уже намечен. Лев сказал: «позже мы подпишем каждую. А может даже, обозначим крупные города. Где они есть, конечно. Это же Африка!»

— Спасибо вам за предложение, — наконец, сказал Влад. — Но я пока справляюсь своими силами.

Лев улыбнулся.

— Хорошо. Приятно видеть такую самоуверенность. Но помни, что ты можешь прийти ко мне в любое время. Когда захочешь. Что же думаю, на сегодня хватит. Буди своего друга — скоро рассвет. Им я займусь завтра — сегодня очень уж устал. Сейчас буду спать. Дай коже восстановиться и приходи через полторы недели. Сейчас я объясню, как за ней ухаживать…

Вскоре у Влада было уже семь манекенов разной степени сохранности. У двух отсутствовала голова, у одного ноги, он выглядел на своём поддерживающем шесте, будто посаженная на кол жертва войны. Один без правой руки, другой без левой. У последнего в боку сияла огромная дыра, внутренность приходилось набивать всем, что попадалось под руку, чтобы одежда сидела более или менее прилично. В конце концов этот последний заменил Владу стенной шкаф. Он складывал туда свои джинсы и носки, а футболки аккуратно развешивал по трубам.

— Это ужасно, — говорил Савелий каждый раз, когда приходил в гости. Молчаливая толпа сгрудилась в углу подвала, словно отара овец перед пастухом, изучала его нарисованными им же самим глазами. Сейчас он рассматривает белый жакет на одном из безруких. Ослепительно-белый, если не считать сочных пятен крови, разбрызганных будто бы из неисправного пульверизатора — кое-где кляксами, а в других местах россыпью алых точек.

— Да! Я стараюсь.

Влад вгрызался в яблоко — в последнее время яблоки были его страстью, которую подпитывала всё новыми и новыми жертвами вахтёрша в театре. Она работала по нечётным дням, и после каждой поездки на дачу притаскивала по два мешка фруктов.

— Жалко, я не смог добыть больше крови. Немного не хватило на юбочку.

Сав внимательно оглядел друга. Тот бледен, с большими и какими-то белесыми пятнами под глазами. Будто питерский мим, один из тех что встречались на городских площадях в хорошую летнюю погоду.

— Постой. Так это твоя кровь?

— Конечно.

— Но зачем?

— Не вижу смысла обманывать людей.

— Но ведь можно подразумевать…

— Зачем подразумевать, если в тебе течёт четыре с половиной литра природного красителя? Я не хочу двусмысленности. Я не имел ввиду краски или кетчупа — я имел ввиду именно кровь. Пусть все это знают, пусть берут на пробу или пробуют на вкус.

Савелий в три шага преодолел расстояние между ними. Взял приятеля за плечи, хорошенько встряхнул, но вытряс только кривоватую ухмылку.

— Не беспокойся. Я хорошо изучил вопрос.

Влад потянулся и вынул из брюшной полости единственного не лишённого конечностей манекена увесистый на вид том. «Анатомия человека», — прочитал Сав.

— Я знал, где следует остановиться. Всё мерил точно, вплоть до грамма. Хочешь посмотреть на мою самодельную лабораторию по сдаче крови? Я ещё не успел её помыть.

Влад был в водолазке с длинным рукавом. Правый рукав бугрился — видимо, от повязки. В полутьме подвала её не так-то легко заметить, но если знать, что искать, то это не составит труда.

— Как ты в одиночку наложил повязку? — спросил Зарубин.

— При помощи пары отличных челюстей. Верхней и нижней.

— Не паясничай. Я за тебя волнуюсь.

— Прости, — Влад мгновенно успокоился. — Хорошо наложил.

— Дай посмотрю.

Влад закатал рукав. Осматривая узлы, Зарубин думал о способности некоторых людей преподносить тебе сюрпризы — когда ты знаешь его, казалось бы, уже достаточно долго. С ними всегда нужно быть начеку, а к сюрпризам готовиться загодя, напоминая себе о такой возможности, даже когда день обещает быть сонным и безмерно долгим. Влад мчится куда-то, точно локомотив, точно видит уходящие вдаль рельсы и безмерно пустой, просторный горизонт. Савелий рельсы эти не видит; скорость, которую набрал друг, пугает. Успокаивает одно: Влад не мечется, Влад всегда точно знает, что делать. Самый страшный враг человека — колебание — не может пошатнуть прочно стоящего на двух ногах Влада, и было невероятно. Сам Зарубин справлялся с колебаниями, забрасывая их всеми подручными средствами, а единственное средство, имеющееся у него в избытке, в изобилии — гиперактивность, стремление куда-то бежать и что-то делать. А теперь приходилось признать, что при всём переизбытке энергии, при том, что в детстве Савелия называли «Карлсоном с моторчиком», устремления Влада, какими бы они ни были, были острее, стремительнее и прочнее. У Сава никогда не было времени на раздумья о собственной судьбе, но когда он думал о Владе, то не переставал поражаться разнице мировоззрений. Да, рельсы его затянул туман, но ты точно знаешь, что там, под белым покрывалом, эти рельсы имеются. Каким же Влад был два года назад? Три? Четыре? Этого человека сложно потом узнать, единожды с ним расставшись.