Модификаты

Док совсем поник, покачав головой из стороны в сторону.

— Но Рожер всех обманул, — констатировала я очевидное.

— Знаете, София, сейчас, по здравому суждению, понимаю, что мы все и сами готовы были принять такую удобную для нас ложь, не докапываясь до неизбежной сути. Нам всем комфортно жилось в числе тех, перед кем подобный унизительный и несправедливый выбор не ставился бы в силу происхождения, а о том, чем он будет для других, мы, что говорится, не заморачивались. Но когда Тюссан и его приспешники приступили к непосредственным действиям, глаза начали открываться у всех.

Питерс, помолчал, набираясь сил для окончательного обнажения, не передо мной, а перед своей совестью, выпрямился, поймал мой взгляд и теперь смотрел неотрывно.

— Мягко выражаясь, странности начались с того, что он приказал первыми выводить из анабиоза исключительно мужчин-пассажиров, в то время как шло активное строительство нескольких бараков для них, более всего напоминающих режимную зону с едва ли не скотскими условиями содержания. Как только эти люди набрались сил и адаптировались к климату, их принудительно заставили возводить новые здания, и тут уж не осталось сомнений в планировке: это были целые комплексы одиночных тюремных блоков, пусть и повышенной комфортности. На вопросы, почему строительство идет столь примитивным и трудозатратным способом, капитан цинично просветил нас, что содержать и кормить сотни бездельников не входит в его планы, отпускать их на волю, чтобы организовались и вернулись, дабы отстоять свои права — нецелесообразно, а ресурс механизмов и роботов, привезенных с Земли, не безграничен и их беречь нужно, в отличие от человеческих особей, видевшимися бесполезными в его уравнении нового мироустройства. Тогда, конечно, и появились первые недовольные и даже мятежные и среди Модификатов, и среди Естественных. Но это уже был тот уровень развития событий, когда любое несогласие подавлялось в открытую. Тюссан и его приверженцы прекратили играть в демократию и создание утопии, дав однозначно понять, что впереди только жесточайшая диктатура и никаких иных вариантов. И, кстати, тогда же нам сообщили, что ни на какую помощь с Земли, даже годы спустя, рассчитывать не стоит. Вскоре по прилету был отправлен сигнал о непригодности Нью Хоуп для колонизации и смертельной эпидемии, убивающей поголовно весь экипаж и пассажиров. После такого, само собой, на родине ни за что не решились бы снова тратить ресурсы на новую экспедицию, а о спасательной и речи не шло, учитывая время и расстояние. Капитан произвел себя в статус единоличного правителя, практически божества и суда в последней инстанции. Потрясение было для всех, но оно недолго оставалось актуальным. Главный кошмар стал происходить, когда приступили к пробуждению Естественных женщин, попутно извлекая или нейтрализуя без всякого их согласия средства контрацепции, и после реабилитации от стазиса, проводить их поголовное оплодотворение спермой Модификатов, прошедших обработку сывороткой.

— Оплодотворение? — Тошнота не была внезапной, она нарастала во мне, пока Питерс говорил, а все от того, что в глубине души я что-то такое и предполагала, хоть верить до конца и не хотела. Согнувшись над столом, попыталась дыханием заставить ее улечься, но отвратительные спазмы не желали униматься. "Оплодотворение". Господи, как же до дикости мерзко звучало обычное в моей прежней практике слово в этом контексте. И черт с ним, с контекстом, это реально происходило с живыми конкретными людьми… даже сейчас происходит.

Сознание раздвоилось, почти так же, как было во время садистских посещений капитаном моей тюремной каюты. Одна половина со всей отчетливостью и неприглядной циничностью признавала: все, только что услышанное, есть реальные факты, которые, в принципе, не должны даже шокировать меня настолько. Я на своей шкуре пережила несправедливость и насилие, и никто не встал на мою защиту, не возразил, когда меня осуждали, не попытался разобраться в достоверности моих, заявленных капитаном, мотивов. Разве то, что в ситуации с сотнями других людей поступили схожим образом, действительно удивительно или непредсказуемо? Скорее уж закономерно. Вторая часть моего "я" неистовствовала под коркой охватившего меня оцепенения, вопрошая как, КАК кто-то, обладающий разумом и способностью чувствовать и сопереживать, мог спокойно пойти на поводу у безумных и бесчеловечных идей Тюссана. Ведь все, каждый член экипажа, за исключением разве что меня, проходил через длительную и сложную систему тестов, по задумке их разработчиков, способную выявить любые отклонения в восприятии, отсутствие эмпатии, чрезмерную внушаемость или же глубоко скрытые недовольства чем-либо, грозящие перерасти в агрессию. Чего же тогда стоят все наши способы оценки, гарантирующие безопасность таких вот экспедиций. Правильно — абсолютно ничего, учитывая, что Рожер Тюссан тоже прошел все тесты с блестящими результатами. Или годы пребывания в космосе настолько извратили и изменили психику его и остальных людей? Нет, только не капитана. Практически уверена, что все он задумал еще едва ли не до вылета. С другой стороны, это далеко не первый случай, когда в замкнутых социумах самые дикие и противоречащие даже здравому смыслу обычаи и манера поведения очень быстро превращались в норму. Ничего странного, что все, так или иначе, по принуждению или добровольно подчинились сбрендившему капитану, особенно после того, как поняли, что никакой помощи извне не прибудет никогда, а значит, тут уже включились инстинкты, требующие выживания в сложившихся условиях, невзирая ни на что, пусть и без осмысленной надежды на лучшее. Я ведь тоже на себя руки не наложила, а продолжала терпеть и существовать как-то, даже когда поняла, что спасителей мне ждать не стоит. И сейчас уже нет смысла вопрошать, как и почему земляне не взбунтовались, не отказались претворять в жизнь безумные планы одного психа, облеченного властью. Во-первых, Тюссан совсем не дурак, а опытный, прямо-таки патологический манипулятор с манией контролировать все и всех, и никакие протестные процессы не могли бы ускользнуть от его внимания. Во-вторых, у людей были перед глазами четкие примеры, что случается с несогласными. Но, однако, это не помешало Джеремае однажды решиться, прийти и освободить меня и остальных пленников. Помощь ко мне извне явилась, пусть я в нее уже не верила. Док действовал в одиночку, без посторонней поддержки, пожалуй, поэтому ему все удалось. Я не буду сейчас раскладывать по воображаемым чашам весов его грехи и хорошие поступки. Такие вещи невозможно сравнить, измерить, да и не мое право судить.

— Дети стали рождаться с отклонениями? Это оказалось Вашей последней каплей, док? — спросила об очевидном, просто отодвигая на короткий момент созревание неизбежного решения.

Мужчина мотнул головой по широкой дуге, будто простой кивок считал недостаточным.

— Если капитан счел естественных мужчин лишь пригодными для тяжелого физического труда ради благоустройства остальных, то можете себе представить, какую судьбу он определил для неполноценных, по его мнению, новорожденных.

Конечно я представляла, и это объясняло реакцию пациентки. Ее травмы указывали на жестокое избиение, что, наверняка, было следствием сопротивления участи, которой подвергли ее ребенка. Как ей и спутникам удалось вырваться — не знаю, но явно немалыми жертвами, и, скорее всего, она уже попрощалась с жизнью, но тут пришла в себя и увидела двух монстров. Дока, что участвовал в отвратительных опытах капитана, и меня, объявленную виновной в том, что Естественных низвели до уровня рабочего скота и племенных кобыл. Это ли не ад.

— Ты должен уйти из моего тирода, — отчеканил мой энгсин, стоявший в дверном проеме непонятно сколько. Он появился бесшумно и незаметно, и я не знаю, что успел услышать.

Голос Рисве дрожал от ярости, он едва себя сдерживал, и смотрел он на меня с такой пристальностью и интенсивностью, словно только это удерживало его от нападения на Питерса. Джеремая выскользнул из кухни, не посмев взглянуть ни на меня, ни на хозяина дома и не сказав на прощание ни слова.

— Тебе не стоит его ненавидеть, — протянула я руку к своему мужчине, неожиданно почувствовав себя столетней развалиной, не способной даже самостоятельно подняться на ноги.

— Моя ненависть принадлежит мужчине, причинявшему тебе боль, Софи, а для него лишь презрение. — Несмотря на смысл произнесенного и напряжение, которым веяло от Рисве, прикасался он ко мне, как обычно, с трепетом и бесконечной заботой. Поцеловав мою ладонь, аккуратно, как супертонкостенный сосуд, поднял на руки и понес в нашу чудо-ванную.

— Так или иначе, Тюссан причинял боль не только мне, а всем вокруг, — возразила я, покорно поднимая руки и позволяя раздеть себя. — Док — тоже его жертва, пусть и страдания его были другими, не такими, как мои…

— Он помогал вершиться отвратительным вещам, Софи. Нет этому оправданий, — отрезал Рисве.

Стоило ли мне спорить с ним об этом, попробовать объяснить, что обстоятельства иногда могут быть сильнее любых принципов порядочности, угрызений совести и представлений о гуманизме. Есть ли шанс донести свою точку зрения до существа настолько неиспорченного и чистосердечного, живущего в простом мире, имеющем четкие и нерушимые границы добра и зла, не размытые полутонами свойственных людям неприглядных компромиссов? Очевидно, стоило попытаться, но сил на это сейчас у меня не было. А еще подобный разговор неизбежно привел бы к тому, что мне хотелось немного отсрочить. К тому, что оставлять все как есть нельзя. Безосновательная ответственность. Да, я знала, как это называется, но знание нисколько не умаляло силы этого чувства и не могло отменить постепенного формирования внутренней необходимости действовать, невзирая на опасность и вероятность потерять все, что здесь приобрела, так и не одержав победы. В конце концов, Питерс пришел за мной и спас, плевать какими мотивами он руководствовался. Не сделай он этого, я бы никогда не узнала хротра, не встретила Рисве, не прочувствовала всей своей сутью, что же такое настоящее счастье, была бы просто сломана и уничтожена, умерла или обратилась бы в марионетку Тюссана, что еще хуже. Я не религиозна, но Вселенная дала мне шанс в виде побега, организованного доком, не значит ли это, что мне следует вернуть ей такое благодеяние?

— Я не говорю об оправдании, — погладила я Рисве по щеке с отросшей щетиной, — только о снисхождении.

Мой энгсин нахмурился, явно собираясь поспорить, но я положила пальцы на его сжатые до белизны губы и прошептала:

— Хочу побрить и расчесать тебя, любимый.

Рисве резко вдохнул, как если бы я его коснулась самым интимным образом, ритм его дыхания мгновенно поменялся, глаза заблестели, а брови пришли в движение, сходясь и расходясь, очевидно, он упрямо пытался сохранить сердитый настрой, но тот стремительно улетучивался под напором растущего возбуждения.

— Ты выглядишь вымотанной, уверена, что хочешь этого? — Да-да-да, мой заботливый и самоотверженный мужчина готов отказаться от своих удовольствий, оберегая меня, но рокочущие, похожие на сдерживаемое мурлыканье громадного котищи нотки в его голосе выдавали, до какой же степени ему хочется нашей близости в любой ее форме. И это смыло мою моральную усталость и подавленность, отодвинуло за пределы принадлежащего исключительно нам двоим пространства все несчастья и проблемы, нынешние и грядущие. Здесь только мы, все для нас, и нет ничего более необходимого и восхитительно для меня, чем быть так сильно желанной моим возлюбленным.