Модификаты

* * *

Три дня и три ночи провели мы с моей Софи наедине, не покидая тирод и не общаясь ни с кем, но почти без умолку говоря друг с другом. О том, как я рос, как жила она в своем далеком, ничем не похожем на мой мире. Столько незнакомых слов, непонятных описаний, но я внимал каждому из них, ловя самое главное — какие эмоции моей анаад рассказ сопровождают, важно это для нее когда-то было или нет, вспоминает она с грустью, с гневом или с безразличием. Софи же пыталась познать, каково это — иметь брата, с которым сливаешься иногда в единый организм, азартно засыпала меня кучей вопросов о каждом ощущении, сопровождающем процесс. Ее доводило почти до досады, что большую часть я не мог воспроизвести для нее, потому что проходило все как бы мимо меня. Вот сейчас я — это я, ее энгсин, названный Глыбой, но стоит случиться чему-то угрожающему, и Дух стремительно начинает забирать у нас с братом контроль, обращая нас сначала в зверей-половинок, а потом, если потребуется, в несокрушимого целого Оградителя. Софи морщила лоб, кивала, снова спрашивала о чем-то не совсем мне понятном или бормотала совсем уж неизвестные слова. Я старался узнать ее, а она настойчиво постигала меня, заставляя желать смеяться от счастья, давая почувствовать себя центром ее внимания. А еще с удивительным упорством изучала все мелочи быта, запрещая мне вмешиваться, делать за нее, лишь прося почаще подсказывать. Я не мог отвести от нее глаз, чем бы она ни занималась, о чем бы ни говорила или молчала, не мог и не хотел отрываться от нее. Смотрел часами, не уставая, не прекращая открывать для себя новое в ней. Какая же она у меня особенная, ни на кого не похожая, совершенно иная и в то же время такая только моя. Теперь уже и в голову не приходило, что она могла быть какой-то другой, именно этот образ будто всегда был запечатлен в моей лойфе и был поэтому мною узнан моментально, безошибочно, без даже легкой тени сомнения. Ни у кого прежде не видел я такого цвета глаз — словно кусочки неба, среди извечной пелены облаков, когда Кугейр только начинает ее прорывать на краткие минуты, предупреждая о скором пришествии Дней Злого Светила. Или воды озер в момент, когда новый день уже открывается полностью, но еще не набирает полной силы. А волосы. Небывало светлые, меняющие свои оттенки в тени и на свету, гораздо тоньше, чем у наших женщин, мягкие настолько, что простое проскальзывание их недлинных прядей чувствуется будоражащей меня лаской. Я млел от восторга, когда мыл их и расчесывал, то и дело прижимаясь лицом и потираясь, опять приводя в беспорядок. Хотя все в моей Софи ласка и нежность. Кожа — светлей любой, что я когда-либо видел, с неожиданно проявившимися крошечными точечками, что она звала веснушками, мягкий изгиб губ цвета редких камешков авой, которые мужчины старательно выискивают в реке после дождей, чтобы вырезать из них самые красивые бусины для браслетов и волос своих любимых. И точно такие же навершия ее восхитительных грудей, от взгляда на которые меня начинает мучить жажда по вкусу и прикосновению к моей анаад, а стоит лишь сжать их или к ним прислониться ртом, и я теряю себя, желая ее сразу же так сильно, что временами пугаюсь и немного стыжусь. Она такая маленькая, слабая по сравнению со мной, так легко устает, тогда как мои и обычно-то немалые силы, кажутся просто неистощимыми, когда это касается близости с ней. Я изнываю в тоске по ее рукам, как только они отрываются от моей кожи, по губам, всегда, когда они не целуют меня, по горячей, влажной тесноте между ее ног, едва покидая ее, по взгляду, стоит ей посмотреть в сторону. Только встретив мою анаад, я уже нуждаюсь в ней безгранично. Софи позволяла мне овладевать своим телом, познавая раз за разом все больше плотского счастья, направляя меня на этом пути терпеливо и так восхитительно, в то время как без остатка уже владела всей моей лойфой, ее дорога тут была совсем закончена. Она вошла в меня и навсегда заполнила собой, и чтобы с нами ни случилось, ни для кого другого больше нет места.

Часы нашего бодрствования были невыразимо прекрасны и позволяли дышать радостью полной грудью, но, когда Софи засыпала, все во мне застывало в мрачном предчувствии ее мучений, и сколько бы ни молил Духов о безмятежности, спокойных ночей у нас пока не случилось. Преследовавший ее в грезах страх в первый раз просто сбил меня с ног. И позже мне было стыдно, что не смог справиться с собой, позволил себе рычать и метаться, будто это я был тем, кого истязали, а не моя Софи. Позор, позор для мужчины, чья роль была поддерживать, успокаивать, исцелять свою анаад, а не разрешать ей с трудом подбирать слова и прятать глаза, стремясь смягчить все для меня. Словно это она в чем-то провинилась, а не то мерзкое порождение злобных Духов ее мира, поместившее своей жестокостью столько страдания в лойфу моей единственной. Ее всхлипы и стенания настоящей боли, абсолютно непохожие на стоны и рваное дыхание в моменты наших слияний, ранили меня там, глубоко внутри, так сильно, что я с трудом мог это выносить и сдерживаться, не показывая жгучей ярости. Опустошенный, будто выгоревший дотла неподвижный взгляд Софи сразу после пробуждения, резал безостановочно и заставлял чувствовать себя беспомощней новорожденного. И еще жуткий запах. Теперь я знал, что он всегда появлялся первым, еще до того, как она начинала плакать и дрожать во сне. Горько-кислый, отвратительно-пронзительный, запах страха и отчаяния моей любимой. Он был противоестественен, чужд ее нежному, спокойному образу. Нечто подобное мне случалось обонять, только когда ходил вместе с охотниками народа добывать огромных самцов кюидо в сезон Сна леса. Когда загнанное в ловушку животное понимало, что выхода нет, то сначала бешено сражалось, но потом от него и начинало пахнуть обреченностью. Что же за чудовище был тот, кто, являясь во сне к моей драгоценной анаад, внушал ей раз за разом чувство такой безысходности? Как же я хотел его убить, и не в образе Оградителя и даже не пребывая уже наполовину зверем. Нет, яростно желал рвать его на куски голыми руками, давая ему видеть лицо энгсина моей Софи, того под чьей защитой она пребывала отныне, того, кто однажды сотрет любую память о боли и страхе из ее памяти. Надеюсь, что так и будет. Иного выхода у нас с анаад не было. А пока же я тоже, как и Софи, учился новому, пусть и не приносящему радость, лишь только небольшое облегчение. Как жить рядом с кем-то раненым так сильно, не умножая боли, избавляясь от ее морока, как можно быстрее возвращая нас туда, где мы счастливы, здесь и сейчас. Узнал, что нельзя трогать и хватать мою Софи в разгар кошмара, или он усугублялся и дольше держал ее после пробуждения. Нужно было только звать ее, говорить с ней нежно, но решительно, выводя на мой голос из ужаса в забытьи. Еще я постиг, что если быстро смыть с тела любимой липкий пот и сменить покрывала на постели, то Софи почти сразу опять засыпала и страшные сны в эту ночь больше не возвращались. Хорошо помогали светильники, которые я оставлял тлеть до утра, и когда Софи распахивала глаза не в темноту, то скорее понимала, где и с кем она, и успокаивалась почти сразу.

Я верил почти неистово, что постепенно, капля за каплей, горькие воспоминания покинут ее, сотрутся множеством дней нашего счастья, но все же сомнение, что просто времени и моих заботы и любви окажется недостаточно, иногда посещало меня. И тогда я позволял своей лойфе до краев заполняться мраком жажды мести. Ненадолго и так, чтобы Софи не могла заметить это в моих глазах, прочесть на лице. Покинуть Сокровенную землю, найти тот живой кусок мерзости, что заставлял страдать мою анаад, сделать его мертвым навсегда и вернуться домой с вестью, что никогда он больше не будет никого истязать. В эти моменты слабости, я почти ненавидел сковывающую меня магию Оградителя, что не позволит мне напасть ни на кого, не угрожающего напрямую моему народу. Пусть бы он пришел сюда, пусть у меня был бы повод, хоть малейший. Вот о чем молился иногда, тогда как должен лишь просить об исцелении Софи, забыв о существовании ее обидчика, так, как говорил каждый раз ей. Убеждал мою анаад сделать то, чего не мог сам, скрывая от нее, хотя клялся ни за что не поступать так. Что же я за энгсин?

ГЛАВА 33

Когда мы с Рисве все же решили разбавить наше уединение, изменения снаружи поразили меня. Деревья практически сбросили всю листву, накрыв сплошным буроватым ковром густую пожухшую траву, и днем стояла жуткая жара. Воздух был гораздо суше и жестче, чем прежде. "Злое Светило" показало себя в полной красе, сияя на выцветшем почти до белизны местном небосклоне долгие часы, совершенно не прячась за облака. Что весьма странно, учитывая, что, по данным наших ученых, облачно-паровая оболочка окружает планету постоянно, вне зависимости от времени года. Это подтверждало шокировавшее меня заявление Вали, что Сокровенные земли хротра находятся не только "не здесь", но и "не сейчас". Вот только до какой степени "не сейчас"? В далеком прошлом? Или в не менее отдаленном будущем? Вообще в иной временной и пространственной плоскости, в ином измерении? И еще тонкость. Все гостьи явились в положенный момент, а значит, все полости Сокровенных земель были синхронизированы. Да уж, мои знакомые ученые с ума бы сошли, стараясь это постигнуть.

Погода больше всего походила на засушливый сезон в земных тропиках. Все хротра перешли на практически сумеречно-ночной образ жизни. Покидая дома только к вечеру, они собирались целыми семьями у озер и реки, полоскали белье, купались или вообще беззаботно веселились и наслаждались обществом друг друга. Мужчины сложили временные очаги прямо по берегам и пищу готовили тут же. Словно всеобщий массовый отпуск с ежевечерними пикниками, песнями и танцами у огня, с забавными историями о всевозможных существах этого мира для малышни, и позже уже совсем не забавными — для взрослых, повествовавшими о прошлом их цивилизации. Понятно, что легенды не всегда можно принимать за чистую монету, но здесь мне уже неоднократно пришлось убедиться в том, что самые невероятные вещи реальны. Чаще всего в качестве рассказчика выступала Вали, глубоким, завораживающим голосом описывавшая древние города с уходившими ввысь каменными домами, машины, делавшие за людей всю работу, огромные поля, снабжавшие всех едой. Мир очень похожий на тот, что я покинула. Несмотря на его внешнюю привлекательность и легкость существования, повествовала Душа народа, мало кто там был счастлив. Все и вся в нем были пленниками. Люди, поддавшись добровольно или принудительно творцам всего этого благополучия, не обладали свободой воли. Они должны были следовать чужим правилам и закрывать глаза, когда творилась несправедливость. Исполнять роль послушных солдат, когда сильнейшие решали воевать с подобными себе соседями, а этого они желали постоянно, ибо злобные Духи, наделявшие их мощью, отбирали разум и все чувства, кроме стремления подчинить все вокруг. У Вали выходило описать это потрясающе пронзительно и поэтично. Она рассказывала о неживых вещах, как об обладавших собственной душой. Плененной в то время была вода, у которой отобрали право течь так, как заведено природой, заключив ее в оковы, заставив служить лишь для смывания человеческой скверны. Слишком часто тогда она окрашивалась кровью, становясь мертвой жидкостью, а не основой жизни. В несвободе росли животные, предназначенные в пищу людям, растения на полях также были заключенными, ибо не правильно им укореняться и приносить урожай там, где велит чужая воля. Из-за этого вся пища в те времена была неживой, и такими же делала тех, кто ее поглощал. А выбора им никто не предоставлял.

Выходит, если верить этим легендам, в те далекие времена цивилизация здесь развивалась подобно нашей, разве что и тогда магию тут никто не отрицал. И главными носителями ее были именно мужчины, что обличало их огромной властью, но при этом и награждало дикой агрессией и жестокостью.

Но однажды женщины взбунтовались, и в результате мир вернулся к первозданному виду и существованию в гармонии с природой. Собирательство, охота, общинный образ жизни, где все делятся со всеми и ни у кого нет желания иметь больше, чем нужно для сытой и спокойной жизни своей и своих близких. Никакого неравенства, излишеств, бессмысленной роскоши, превознесения себя над остальными, войн. Все таланты и способности в равной степени оценены и направлены на общее процветание. На Земле принято считать первобытно общинный период примитивным, ибо тогда не было глобального понятия о личной собственности, денег и, как следствие, градации в обществе. Что люди стали цивилизованнее, сделав землю имуществом и начав возделывать ее, и, перестав полагаться на удачу в добыче, взялись за разведение в неволе животных для пищи. Но так ли это? Решив не ждать милостей от природы и брать от нее больше, чем она в состоянии дать нам добровольно и без ущерба для равновесия, разве не изнасиловали мы родную планету, не отравили ее, не стерли с ее лица сотни видов живых неповторимых творений, заняв их место под тех, что полезны исключительно нам. И что в итоге? Как апофеоз — построение "Ковчега". Поиск нового мира, пригодного для жизни, еще не изуродованного нашим аграрно-индустриальным строем, а точнее — уже не изуродованного. Вместо того чтобы опомниться и устремить все усилия на спасение собственного дома, мы полетели искать другой, который можно опять же изгадить и изломать под себя. Хротра живут просто, без всех благ цивилизации, потеря коих немыслима для большинства землян, но при этом счастливо и гармонично. А мы? С вечной ненасытной жаждой большего, алчными стремления и амбициями, извращением самого понятия смысла существования. Земляне опасны здесь, не нужны, вредоносны. По крайней мере те, кто не способен проникнуться дыханием этого мира, услышать его ритм и следовать ему. Появление таких, как Тюссан, — это словно возвращение тех древних злых Духов, о которых рассказывала Вали, их отвратительная и разрушительная реинкарнация. И это опять приводило меня к мысли, что местные слишком легкомысленно относятся к нашим предупреждениям.

— Софи, — Рисве всегда замечал, когда я проваливалась в свои размышления. — Ты становишься такой печальной, когда слушаешь наши предания. Мне сразу хочется унести тебя прочь и попытаться заставить снова улыбаться.

— Тебе не нужно пытаться. — Стоило ему коснуться меня и мягко выдохнуть в шею, я тут же расслабилась, не в силах скрыть радость. — Достаточно появиться рядом, и я улыбаюсь.

Никто не косился на нас из-за бесконечных обнимашек. Прилюдные проявления нежности были обыденностью для хротра. Именно нежности и трепетной близости, когда люди не могут не дотрагиваться до любимых все время. Не было в этом ничего чрезмерного, вульгарного, выпяченно-сексуального, призванного продемонстрировать раскрепощенность или властные права. Это всегда была теплая интимность между супругами, забота, терпение и бесконечное внимание и даже любование по отношению к детям. Особая, прямо-таки исключительная атмосфера, в которой я отогревалась, ни секунды не чувствуя себя чужой.

— Я до сих пор так и не видела на этих посиделках дока и Арни, — сказала, принимая из рук Рисве чашку с теплым, терпко пахнущим напитком. — Они все еще в пещерах?

— Да.

Глоток, и к желудку потекло ласкающее изнутри тепло. Ух ты. Это нечто.

— Значит ли это, что им повезло… эм-м… ну ты понимаешь?

— Еще раз да. — Мой энгсин с легкой хитринкой посмотрел, как я сделала глоток побольше и глаза мои распахнулись от новой волны жидкого жара, распространявшегося быстро по телу.

— Здесь же есть алкоголь, — принюхалась я, катая сладкий, немного кусачий вкус на языке. — Мой супруг решил споить меня?

— Не совсем понимаю, о чем ты, но особым образом приготовленный сок мугке разгоняет печаль и наполняет тело желаниями, — он издал звук, похожий на игривое мурлыканье, забавно пошевелил бровями и откровенно облизнулся, вызвав у меня взрыв смеха.

Во имя Вселенной, этот мужчина и так был концентрированным искушением, а флиртующий и заигрывавший — он бесподобен, сногсшибателен. Как мне могло настолько повезти?

— Ты хочешь больше моих желаний? — поддержала я его забавляющийся тон и, потянувшись, поцеловала в уголок рта. Точнее, попыталась, потому что реакция последовала незамедлительно. Рисве захватил мои губы в напористом, жадном поцелуе и через секунду, не разрывая контакта, уже поднял и понес прочь от костров.

— Всегда хочу и буду хотеть больше, моя Софи, — бормотал он по пути, срывая все новые поцелуи и находя непонятно как дорогу в темноте среди деревьев.

— А так, как сегодня утром, тоже хочешь? — В моей голове было легко и пусто, а язык совсем развязался.

Этим утром я впервые застала моего энгсина крепко спящим и посвятила его в таинство пробуждения от оральных ласк. И, естественно, чувственная мука, через которую он моими стараниями прошел на пути к финалу, оказалась зрелищем неописуемой красоты. Хотя и закончилось все очень быстро. И первой же фразой, едва Рисве отдышался, было:

— Сделаешь так еще?

Постигнув сейчас смысл заданного вопроса, мой энгсин все-таки споткнулся, сбился с шага, задышал с посвистом и вдруг сорвался в стремительный бег, притиснув меня к себе до легкого дискомфорта. Ну что, это тоже можно считать ответом.