Моё "долго и счастливо"
Шрифт:
Когда вокруг завизжали, я вздрогнула, не понимая, что происходит. На глаза попалась удивлённая, и радостная Таня. Я огляделась, отметила мельком, что остальные радуются тоже, и снова посмотрела на сцену.
Юноша, улыбаясь, кивнул, и передал микрофон декану.
– Вот это да!
– завопила Таня, стоило нам выбраться из зала, когда всё закончилось.
– Вот это да! Катька, я поверить не могу!
– Чему?
– вяло поинтересовалась я, шатаясь от усталости. Золотоволосый юноша исчез в недрах института вместе с деканом и послом, и вместе с ним исчезла и болезненная энергия, переполнявшая
– Как - чему?
– прокричала на ухо подруга: гам стоял невероятный. И все, похоже, обсуждали одно и то же.
– Что он будет посещать наши лекции! Изредка, но он снова зайдёт! К нам! На лекции! А-а-а!
Откуда ни возьмись, вынырнул Ромка, что-то спросил у Тани, вгляделся в мою побледневшую физиономию и потащил нас на воздух во внутренний дворик, где на удивление было пусто.
– А-а-а, он придёт к нам на лекции, он к нам придёт!
– повторяла, как заведённая, Таня.
– Ненормальная, - вздохнул Ромка, усаживая меня на скамейку.
– Кать, ты чего? На, глотни.
Я глотнула и с непривычки поперхнулась - обычной газировкой, боже, да что со мной?
– Спасибо. Зачем ему приходить?
– повернулась я к Тани.
– Ка-а-ать!
– простонала подруга.
– Неужели ты не слышала? Или не поняла? Да ради одного этого стоило учить французский! В его лицее там какой-то проект и для него он хочет посетить несколько занятий у нас, на разных факультетах. И к нам зайдёт, да-а-а, я знаю, точно…
– Ненормальная, - покачал головой Ромка.
– Кать, а что ты там за представление устроила? На дороге.
Я покачала головой. Перед глазами всё кружилось - цветущие акации в беседке, даже журчание маленького фонтанчика отдавалось колоколом. Что там сейчас - хвалитня? Не-е-ет…
– Ром?
– выдохнула я.
– А ты на машине?
– Парень кивнул, и я убитым голосом попросила.
– Подвезёшь? Пожалуйста.
Сокурсники дружно уставились на меня.
– Ну… ладно, - ответил, наконец, Рома.
– А тебя… э-э-э… домой или, может, в больницу?
– Да, Кать, ты что-то совсем бледная… даже с моим тональником, - вставила Таня.
– Это потому, что он мне не подходит, - зевнула я.
– Да, я в порядке. Просто сама не доеду. Ром? С меня потом конспекты.
Парень пожал плечами и, неожиданно подав мне руку, помог встать. Я с благодарностью - и привычно - на неё опёрлась и заковыляла следом.
– Сумку не забудь, - фыркнула Таня, догоняя нас и протягивая мой клатч.
– Кать, звони, если что, ага?
– Ага, - выдохнула я.
Слава богу, Рома припарковался почти у самого универа, но не там, где остановились посольские машины.
Я машинально искала глазами белую Ламборджини, пока парень открывал и разворачивал машину.
– Кать, ну чего ты там копаешься?
Я тряхнула головой, взялась за дверцу и в последний момент поймала взглядом знакомую фигуру.
Юноша - Эдмунд?
– стоял у ограды университетского сквера, и - я могла поклясться - смотрел на нас.
– Катя, сейчас без тебя уеду, - позвал Ромка, и я отмерла.
Эдмунд провожал нашу машину взглядом всё время, пока Рома выруливал на Остоженку. Он наверняка не мог видеть меня за тонированным стеклом, но я… я не могла
оторвать от него взгляда.“Катрин”, - звучало у меня в ушах. “Катрин”.
Поток машин засосал нас и понёс мимо Парка Культуры, мимо Кропоткинской. Университет скрылся из виду, и я в который раз до крови закусила губу.
Неужели всё было сном?
***
Ничего не изменилось. Ничего абсолютно.
Я смотрела на свою комнату - розовые весёленькие обои, бежевые занавески, раскиданные по полу мягкие игрушки. Громадный белый медведь на кровати.
Номер “Космополитена” на столе, открытый на странице с “фотороботом” Эдмунда, оказался последней каплей. Я рухнула на кровать и, вцепившись зубами в подушку, забилась в рыданиях. Смерть Эда, его последние слова, беседа с его отцом, казнь и - пф!
– всё это растаяло в дыму, точно ничего и не было.
Ха! Было. Со мной. Я чувствовала, я помнила, как билась о невидимую преграду, пока Эдвард задыхался в дыму. Помнила, как меня вели на помост. Помнила, как тихо плакал король-колдун, проклиная меня.
Все я помнила.
Я плакала - пока слёзы не иссякли, но легче не стало. Ничего вокруг не изменилось, но всё казалось чужим. Моя комната напоминала тюрьму.
Где-то хлопнула входная дверь, процокали каблуки. “Мама вернулась”, - лениво подумала я. Когда-то, блуждая по фрэснийским подворотням или сидя в казематах инквизиции, я мечтала увидеть её, извиниться, поцеловать.
Сейчас я даже не обернулась.
– Катерина.
Я прятала лицо в подушку и мечтала, чтобы меня оставили в покое.
– Катерина, посмотри на меня.
Я не шелохнулась.
– Ты стащила мою кредитку, - вопросом это не было, так что я и отвечать не стала.
– На что ты её потратила?
На готовые шмотки и поход к парикмахеру-стилисту. На косметику и побрякушки. Ради одного дня - чтобы потом утопить всё это в канаве.
Сама мысль показалась невыносимой.
Я рассмеялась. Истерично, навзрыд, как до этого плакала.
– Катя?
– всполошилась мама, разом растеряв весь сердитый тон.
– Кать, что такое? Что случилось?
А я хохотала и всё никак не могла остановиться. Смеялась, когда мама перевернула меня на спину, вглядываясь в лицо.
– Кать, ну что такое, тебя опять бросили?
Я замерла, глядя маме в глаза. И захохотала снова.
Мама упала рядом, схватила меня, обняла, шепча:
– Катя, Катюша, ну-ну, успокойся, всё хорошо, Кать, котёнок мой…
– Не называй меня так!
– взвизгнула я, выворачиваясь из её объятий.
– Пусти! Пусти меня! Пусти!
У меня мудрая мама. Как я раньше не замечала? Как я могла её расстраивать из-за таких пустяков, как краденая карточка?
Она держала меня, целуя в лоб, щёки и тихо бормотала утешения, пока я не успокоилась. И даже умудрилась задремать.
Вечером, к приходу папы я оправилась уже настолько, что смогла выдержать долгую патетичную лекцию о том, что они с мамой меня растят, а я, сволочь неблагодарная, качусь по наклонной.
Раньше я заводилась уже на “неблагодарной”, но сейчас только молча кивала и иногда всхлипывала. Под конец уже и папа не выдержал и, бросив: “Месяц без карманных денег”, отправил в “свою комнату - подумать”.