Мое обнаженное сердце

Король Испании.

Старая цыганка. Воры, цыгане, танцовщицы.

Несколько красивых женщин, составляющих фантастическое окружение Дон Жуана, на каждой из которых лежит особая обязанность: белье, надзор за слугами и т. п. Статуя, фантастический колосс, гротескный и необузданный, в английском вкусе. Тень Катилины², ангел, интересующийся Дон Жуаном.

Драма начинается, как «Фауст» Гете. Дон Жуан прогуливается по городу и сельской местности со своим слугой. Он расположен к откровенности и говорит о том, что смертельно скучает и как ему непреодолимо трудно найти себе занятие или новые наслаждения. Признается, что порой ему случается завидовать наивному счастью людей, стоящих гораздо ниже его. У этих обывателей, которые проходят мимо с женщинами столь же глупыми и вульгарными, как они сами, есть страсти, благодаря которым они страдают или счастливы. Эти мужланы, несмотря на свое невежество, грубую пищу, грубую одежду и тяготы, достойны зависти, поскольку наслаждение доставляет не качество вещей, но сила желания. Слуга отвечает плоскостями, достойными его скудного ума, – дескать, немыслимо, чтобы его господин был несчастен при таком знатном имени да с таким богатством; что он сам, хоть и бедняк, но все ж таки человек, сумел бы быть счастливым и с гораздо меньшим и т. д.

– Вот цыгане, укравшие ослов, за ними гонится полиция. Они наверняка в большой опасности; но тем не менее я почти побьюсь об заклад, что у них есть для счастья что-то такое, что мне неведомо. Вообще-то я бы хотел, чтобы мы в этом убедились. Если поможем этим славным людям и поколотим полицейских, наверняка сможем узнать их поближе. Это странное племя таит для меня какое-то неведомое очарование.

– Ах, сударь! – отвечает ему слуга. – Не найдется слуги в Испании, которого хозяин принуждал бы к таким странным приключениям, как это, в которое вы собираетесь ввязаться. Воля ваша; но что за странное развлечение для такого большого вельможи – рисковать своей жизнью ради спасения каких-то проходимцев!

Цыганский табор в горах.

* * *

Пьяница

[Письмо актеру Ж.-Н. Тиссерану]

Суббота, 28 января 1854 года.

Я получил от Вас, дорогой г-н Тиссеран¹, письмо с кучей комплиментов. Подождите, пока я их заслужу. Позже увидим, найдется ли за что меня хвалить; впрочем, я очень хорошо чувствую, что собираюсь подвергнуть себя – и надо сказать, по

Вашему наущению – большому испытанию. Скоро станет известно, способен ли я на хороший драматический замысел. Впрочем, как раз об этом сюжете и о том, чтобы ознакомить Вас с ним, я и пишу Вам это немного длинное письмо, которое собирался написать уже много дней назад, да все откладывал.

Но для начала позвольте обратиться к Вам с вопросом, от которого я буду рад освободиться, поскольку он близок к нескромности – ведь будь мы даже ангелами, знакомы-то мы совсем недавно. Мои статьи, мои несчастные статьи, мои окаянные статьи словно удлиняются под моей рукой; у меня работы еще на несколько дней, и я не могу встать из-за стола из страха задержать блаженный миг, когда избавлюсь наконец от этой хворобы и особенно когда получу крупную сумму. Однако у меня нет уже ни су, буквально; 20, 25 франков для меня, когда я заперт, как сейчас, – это целая неделя жизни. Само собой разумеется, если это не слишком смутит Ваш кошелек – я верну их скоро, быть может, даже в первые дни февраля. А если Вы соблаговолите проявить совершенную любезность, то, вместо того чтобы передавать деньги этому человеку, занесите их мне сами, когда навестите меня с визитом, – особенно если у вас нет денег. Хороший визит, когда живешь взаперти, – это лучшее из развлечений.

Возвращаюсь к делу, которое не идет у меня из головы. Я очень хочу, чтобы мы договорились, у меня чувство, что я буду нуждаться в Вас, – полагаю, что в некоторых случаях Вы должны, лучше, чем я, отличать возможное от невозможного.

Хотя это важно, я еще не подумал о названии. «Колодец»? «Пьянство»? «Дурная наклонность»?

Моей главной заботой, когда я начинал думать о своем сюжете, было: к какому классу, к какой профессии должен принадлежать главный герой пьесы? Я решительно выбрал тяжелое, безыскусное, суровое ремесло: продольный пильщик. Меня к этому почти вынудило то, что я уже располагал песней, мелодия которой кажется ужасно тоскливой и произведет в театре великолепный эффект², если мы выведем на сцене заурядное место работы или, особенно, как мне очень хочется, если я разверну в третьем акте картину лирической пирушки или песенного состязания. Это до странности жестокая песня. Начинается она так:

Нет ничего милее, Фрум-фрум, прум-прум да ля-ля-ля, Чем пильщик бревен вдоль.

А лучше всего то, что она почти пророческая и может стать «Песней об иве»³ нашей простонародной драмы. Этот продольный пильщик, миляга этакий, в конце концов сталкивает свою жену в воду и говорит, обращаясь к Русалке (все, что до этого места, я опускаю):

Ты спой, ты спой, Русалка, Фрум-фрум, прум-прум да ля-ля-ля, Ты спой, ты спой, Русалка, Ну как тебе не петь. Должна ты море выпить, Фрум-фрум, прум-прум да ля-ля-ля, Должна ты море выпить И мою милку съесть!

(Надо бы черкнуть кому-нибудь из местных, чтобы заполнить тут пропуск и записать мелодию).

Мой герой – лодырь, фантазер; у него есть (или он так считает) стремления, выходящие за пределы его однообразного ремесла, но, как и все праздные мечтатели, он пьянствует.

Жена должна быть красивой – образец кротости, терпения и здравого смысла.

Цель картины с пирушкой – показать лирические наклонности народа, часто смешные и неуклюжие. Когда-то я видел такие пирушки. Надо бы мне снова на них побывать – или, скорее, мы пойдем вместе. Возможно, Вы почерпнете там уже готовые образчики поэзии. К тому же эта картина несколько отвлечет нас от кошмара убожества.

Я не хочу давать Вам здесь развернутый план, поскольку через несколько дней сделаю это по всем правилам, и мы его разберем, чтобы избежать некоторых натянутостей. Сегодня же я Вам даю лишь набросок.

Два первых акта наполнены сценами нищеты, безработицы, семейных ссор, пьянства и ревности. Сейчас Вы увидите назначение этого нового элемента.

Третий акт – пирушка, где его жена, с которой он живет врозь, приходит за ним, потому что беспокоится за него. Тут-то он и вытягивает у нее обещание встречи на следующий вечер, на воскресенье.

Четвертый акт – преступление, весьма преднамеренное, заранее обдуманное. Что касается исполнения, то о нем я Вам расскажу подробно.

Пятый акт (в другом городе) – развязка, то есть изобличение преступника им самим под давлением наваждения. Как Вы это находите? Сколько раз, читая «Газет де трибюно», я поражался подобным случаям.

Сами видите, насколько проста драма. Никакой путаницы, никаких сюрпризов. Только развитие порока и вытекающие из ситуации результаты.

Я ввел нескольких новых персонажей: Сестра продольного пильщика – девица, любящая ленты, побрякушки за двадцать пять су, пирушки и танцульки, не способная понять христианской добродетели своей невестки. Это тип скороспелой парижской порочности.

Молодой человек – довольно богатый, поскольку занимается более высоким ремеслом, и глубоко влюбленный в жену нашего работяги. Но он порядочен и восхищается ее добродетелью. Время от времени ему удается подсунуть чете немного денег.

Что касается ее, то, несмотря на свою могучую веру, из-за страданий, которые доставляет ей муж, она порой думает об этом молодом человеке и не может помешать себе мечтать о более приятной, более богатой, более пристойной жизни, которую могла бы вести с ним. Но она упрекает себя за эту мысль, как за преступление, и борется с ней.

Я предполагаю, что вот он, драматический элемент. Как Вы уже догадались, наш работяга с радостью ухватится за предлог для своей распаленной ревности, чтобы скрыть от себя самого, что злится на свою жену как раз из-за ее безропотности, кротости, терпения, добродетели. И все же он ее любит, но выпивка и нищета уже повредили его рассудок. Заметьте к тому же, что театральная публика не слишком знакома с изощренной психологией преступления, и ей было бы довольно трудно объяснить злодеяние без всякого предлога.