Мое открытие музея

И сколько тебе светит?
– спрашиваю. 93-я статья, говорит, хищение госимущества, от восьми лет до пятнадцати или расстрел... Я даже про сон позабыл: да ты что, говорю, быть того не может?.. Вот тебе и что, не может, у нас все - может. Потому ты и должен сразу, как выйдешь, жену отыскать, а она адвоката... Ну и что я им скажу? У меня, говорит, одна зацепка осталась расписка. Какая еще расписка? Когда мы с ним сговаривались, с моим свояком, мы не одну, а три бутылки выпили, полночи гудели и он написал: взял две коровы на прокорм на зиму за три бутылки, одну корову верну по весне, обязуюсь - и подпись. Что одна из них стельная, я тогда не знал, и он не догадывался. Но это ладно, с телком с этим, мне бы отсюда выбраться, я его все равно заберу... А как ты выберешься?

– спрашиваю. Так я тебя затем к своей бабе и посылаю - а ты думал зачем? Ты ей звонишь, она к тебе приходит, и ты ей рассказываешь про расписку. Когда меня забирали, я про нее позабыл, а потом в ум вошел и вспомнил, а если следователю сказать, они ее порвут. Так она где есть, твоя расписка?
– спрашиваю. В кармане, говорит. В каком таком кармане?..

Тут, понимаешь, продолжает он, собака и зарыта. Он тогда ночью написал расписку и подписал. А печать?
– спросил я его. Какая еще тебе печать, говорит, мы с ним у него в сараюшке пили - не было там печати, но подпись его известная, не отопрется. Я взял расписку - и в карман, в телогрейку. Но дело тут в том, что расписка в моей телогрейке, а она у него, у свояка. Что у него?
– спрашиваю. Телогрейка, говорит. Мы с ним три бутылки выпили, а когда я уходил, вместо своей - его надел, в ней и ушел, в ней и в Минусинск уехал. А поменять позабыл - зачем мне, они у нас одинаковые, вместе с базы получали.

Чего ж ты от меня хочешь?
– у меня в глазах даже искры запрыгали. Пусть баба моя к нему зайдет и подменит телогрейку, говорит он, а если не сможет, пусть идет к ментам, пес с ними, чтоб они обыск произвели и отобрали расписку. Что ж она, по-твоему, так там и лежит в кармане?
– спрашиваю. А где ей быть, я ее туда положил, это я помню. Когда положил? Осенью, говорит, когда мы с ним водку пили и обо всем договаривались. Это ж в сентябре было, говорю, в прошлом году, а сейчас у нас февраль кончается... Ну и что, говорит, пусть февраль, где ей еще быть, а у меня нет другого выхода - только на расписку расчет, и чтоб они веревку опознали, - тогда я, считай, дома... Ну ты деловой, - говорю я.

И так каждую ночь, а потом целые дни. На четвертый утром меня выдернули из камеры. Освобождают, шепчет мой любитель рогатого скота, уйдешь на волю... Я только отмахнулся.

Идем переходами, вышли во двор. Солнце, небо высокое, воздух, вон и горы над стеной в колючке... Слушай, - спрашиваю вертухая, - почему меня в следственную камеру, я ж на ссылку? Не нравится, говорит, хочешь в транзитку? Да уж лучше бы, говорю, ближе к воле. Допрыгаешься, хмыкает.

Спрашивать бесполезно, да и откуда ему знать, вертухаю, а знал бы, все равно не скажет.

Во дворе двухэтажный домик, входим, по лестнице на второй этаж.

Большая комната-кабинет, за столом, спиной к широкому окну здоровенный в штатском, представительный.

– Садитесь...

Я присел к столу.

– Как вам ехалось?
– спрашивает.

– Очень благодарен, - говорю, - долгая дорога, но - добрался.

– Да, расстояния у нас большие. Не обижали дорогой?

– Нормально, - говорю.
– Дальше, вроде, некуда - приехал?

– Ну, а как вы сейчас устроены?

Что за странный разговор?
– думаю.

– Спасибо, только не понять, почему я в следственной камере?

– А вам там плохо, обижают?

– Да меня никто, кроме вас, никогда не обижал, но я ведь на ссылку выхожу...
– ну хоть бы ты раскололся, думаю.

– Ах вот вы о чем! У нас карантин в транзитках, зачем вам перед ссылкой еще заразу подхватите? Мы вам подобрали чистенькую камеру. Или какие проблемы?

– Благодарю за заботу, а чего вы меня тут держите или у вас конвой раз в десять дней?

– Простите, не представился. Начальник областного управления КГБ... Вы теперь в моем распоряжении.

Вот так номер, думаю.

– Я числюсь за прокуратурой, - говорю.

Улыбается: обаятельный, открытый - душа нараспашку.

– Мы всем занимаемся, а я за всю область в ответе. За вас в том числе. Курите?..
– и протягивает пачку - "ТУ-104".

А я сигареты с фильтром, считай, год не видел.

– С удовольствием.

Закуриваем: вот она воля, совсем рядом!

– Значит так, - говорит, - в ближайшие дни мы вас отправим. Вы бывали на Алтае?

– Во время войны, там, где теперь целинные земли.

– То степной район, а у нас горный. Места роскошные, рериховские, похоже на Швейцарию.

– В Швейцарии не сподобился, - говорю.

– И я не бывал, но у нас лучше, там железные дороги отравляют воздух, а у нас здесь живописность, чистота, первозданность. Белуха, Катунь, грибы, ягоды...

– Когда ж я все эти чудеса увижу?
– спрашиваю.

– Еще несколько дней, вас, кстати, там кто-то ждет из родственников.

– А в чем задержка?
– мне даже жарко стало от радости, а тут и солнце рвануло в окно.
– Или у вас конвой раз в десять дней?
– настаиваю я, все понять хочу, когда и как они меня отправят...

– А мы вас самолетом - "ЯК-40" годится?

– Я из Барнаула на нем прилетел. В наручниках.

– По режиму положено: самолетом - только в наручниках. Но ведь лучше, чем в вагонзаке триста километров по горным дорогам?

– Да мне все равно, - говорю, - мне бы до места, тем более, говорите, там кто-то ждет.

– Еще несколько дней, - говорит, - тут, понимаете, один момент...

– Что еще?
– спрашиваю.

– Вы где в Москве жили?

– На Пушкинской площади, в центре.

– Да, хорошее место, бывал в Москве, полгода жил на переподготовке. Здесь у нас, как говорится, дома пониже и асфальт пожиже. С жильем сложности, не то что в Москве.

– Там тоже непросто, - говорю.

– У нас, - говорит, - вообще нет жилья. Вы где думаете жить?

– А я не думал, - говорю, - сниму что-нибудь, мне подошлют деньги.

– Нет, - говорит, - вам снимать по режиму не положено, мы вам сами должны предоставить, а у нас нет.

– Что ж, в тюрьме оставаться? У меня, правда, если по режиму, день тюрьмы идет за три - посижу, быстрей выйду.

– За два, - говорит.

– Сколько ж мне тут еще досиживать?..
– такая тоска меня взяла...
– Я читал приговор, знаю: когда на ссылку, день тюрьмы, этапа засчитывается за три дня, так что если подсчитать...