Мое открытие музея

– Мне все равно, - сказал я, - я ее уже сделал - эту ошибку.

– Я вас предупредила, - сказала дама в алом платье и снова на кого-то обиделась.
– Вот, кстати, к нашему разговору о свободе и к чему она ведет.

– То не свобода, а своеволие, - уточнил малый.

– Может быть, - упрямо сказала дама в алом платье, - но у меня совесть будет чистой - предупредила.

– Еще раз спасибо, - сказал я, - разрабатывайте идею. Вы мне тоже помогли, в смысле, так сказать, методологии. У меня, видите ли, свой собственный музей, и я хотел бы понять...

– Тогда в подвал, - сказал малый, - там вам быстро объяснят.

Я повернулся, в темноте нащупал перила и стал спускаться. Наверху молчали. Я уже был на последней ступеньке, когда услышал голос Кирилла. Потом все они громко засмеялись, кто-то даже взвизгнул. Наверно, дама в алом платье с дымящейся сигаретой.

Я повернул направо, коридорчик - здесь, видно, и начнется новая экспозиция: белая лошадь, жуки с червяками, вращающийся глобус с портретами...

Лестница вела в подвал, все здесь было завалено ящиками, досками, старыми коробками, банками из-под краски - ремонт...

И тут я услышал ее голос: свежий, чистый, звонкий... "Господи, да ведь я люблю ее!" - подумал я.

"Понимаете, я так обрадовалась, то самое, настоящее, ради чего можно ото всего отказаться, а потому, если мне не помешают, если не станут вязаться, если...".

Я шагнул в открытую дверь: окно под самым потолком, темновато, комнатушка завалена холстами, подрамниками, пахнет клеем...

– Как ты меня нашел?!.
– она встала, волосы вспыхнули светлым облаком, глаз я не видел, но знал, знал, какие у нее сейчас глаза.

– У меня интуиция, ты подаешь сигналы, а я на них...

– Ура - пришел!.. Познакомьтесь, Дмитрий Михалыч, это...

– Да знает он меня...

Где-то я его, и правда, видел: клочкастая борода, носатый, рваный свитер...

– Не узнаешь?

– Конечно, - сказал я, - только не сообразить...

– А ведь всего двадцать лет прошло. Или двадцать пять?.. Помнишь у... Умер он, тот, у которого. Ты пришел тогда с... И этот умер. Все померли, что ли?

– Все, - сказал я, - только мы с тобой задержались.

Конечно, я его хорошо знал!

– Ничего, не расстраивайся, мы тоже скоро за ними. Садись. Для тебя у нас осталось, немного, правда, не надо опаздывать, а нам, значит, хватит, - он выдвинул ящик, достал мутную стопку и обтер грязной тряпкой. Вылил из бутылки в стопку.
– Пришел бы на полчаса раньше, у нас сегодня некоторое событие...

– Интуиция все-таки подвела. Расхвастался. Хорошая у вас работа. А что за событие?.. Да я сейчас сбегаю, где у вас тут...

– Ты что?.. Ты мой дорогой гость, я так рада, что вы знакомы, если бы не Дмитрий Михалыч... Сегодня десять лет как я сюда пришла, как мы с Дмитрием Михалычем...

– Давай, давай, - сказал Дмитрий Михалыч, - молодым бегать, а старикам вспоминать...

Она поцеловала меня в губы и выскочила в дверь.

– Здорo'во, - сказал бородатый, - ты меня, правда, не узнал?

– В голову не пришло, что ты можешь здесь быть, да и темновато... Хорошее место, ничего не скажешь.

Он открыл шкапчик, покопался и вытащил пузырек с желтоватой жидкостью.

– Пока то да се, а это, считай, коньяк.

Мы выпили. Едва ли это был коньяк, но и не тормозная жидкость.

– А ведь верно, все померли, - сказал он.
– Одни померли, а другие... Других нет. Правильно, что пришел.

– А что вы тут обсуждаете?
– спросил я.
– Я сейчас был наверху, они такое несут, я думал - шутка, а выходит, серьезно?

– Дело не в том...
– сказал он.
– Разве в этом дело?

Бутылку они, конечно, до меня усидели, он-то, надо думать, больше, хотя и она что-то уж слишком лихая...

Он снова полез в шкапчик.

– Знал, что есть!
– и налил из другого пузырька.

Эта была похуже, может, та самая тормозная жидкость.

– Сложная у вас жизнь, ничего не понять, - сказал я.

– Конечно, сложная, надо дожить до второй бутылки - а как?

– Стало быть, ты тут всегда и работал?

– Всегда не всегда, но давно. Помню, когда мне привезли твой архив...

– Какой архив?

– Пять чемоданов и еще сумка была здоровенная.

– Это когда ж было?

– Когда тебя посадили, по всему городу тогда таскали твои чемоданы, а у меня этого хлама, сам видишь.

– А я и не знал - надо же!

– Зачем тебе знать, главное - сохранили.

– Прости, что из-за моего хлама...

– А мне какое дело - хлам или что стоящее? Мое дело было сохранить.

– Прости ради Бога, - сказал я, - я тут совсем ни при чем, я и правда не знал...

– Куда ж она делась - что-то долго?.. Да... Ты бы пришел к нам на вернисаж, сразу бы понял: какой ни лом - все к ней, маленькая такая, а у нее с каждым свой разговор, свои отношения... Все к ней, одним словом, она их всех...

– Что "к ней", - спросил я, - и что "всех"?

– Разве поймешь такую барышню, я, другой раз, смотрю - и поражаюсь. А десять лет назад, когда пришла после института - птичка серенькая, всех боялась, ничего не смыслила или не решалась... Помнишь в нашем детстве зоомагазин на Кузнецком?

– Еще бы, - сказал я, - птички, рыбки...

– Возьмешь такую махонькую, прыгает в клетке, а весной...

– Свобода им нужна, - сказал я.
– Мы их всех мечтали выпустить, забраться, думали, ночью и...

– Всех не по соплям, - сказал он, - хотя бы одну... А нужна ли ей свобода - канарейке, я имею в виду? А если ее ворона склюет или еще кто? А где она пить-есть найдет - избалована, да и тяжело в нашем, прости меня, климате?

– Что ж ей в клетке сидеть?

– А ты Господь Бог, что за нее решаешь? Откуда ты знаешь, что ей лучше?.. Дура она, конечно, но...

– Стало быть, не выпускать?

– Если ты ее когда обидишь, - сказал он вдруг и посмотрел на меня из-под лохматых бровей, - я тебя...