Моё пост-имаго

– О. Добрый доктор. Какая радость, – сказал слепой, протягивая руки в перчатках-митенках к огню.

– Добрый вечер, Бэзил. – Доктор Доу кивнул. – Уверен, вы знаете, что меня к вам привело.

– Да уж, слух у меня что надо, – пробормотал Бэзил. – Иначе как бы я услышал, о чем вы там выспрашивали у нашего доброго мистера Криспи. Вряд ли вас так уж заботят разумные гремлины…

Было в Бэзиле что-то неуловимо кошачье. Быть может, тонкие черные усики, быть может, его поза, а быть может, то, что, в отличие от прочих посетителей паба, пил он сугубо молоко, присербывая из большой стеклянной бутылки. И если он походил на кота, то точно на кота уличного, бездомного. Рукав сюртука висел на нескольких ниточках, половина пуговиц отсутствовала, черные штаны в тонкую белую полоску хвастались дырами, а носки и вовсе отсутствовали – стоптанные остроносые туфли были надеты прямо на грязную босую ногу. При всем этом от внимательного взгляда доктора не могло укрыться то, что побрит Бэзил превосходно, от него едва уловимо пахнет бальзамом, а усики подточены до идеальной линии – это явно была работа цирюльника из «Бритвы Шарли», что на площади Неми-Дрё, – лучшей цирюльни Тремпл-Толл. Ко всему прочему, Бэзил вовсе не выглядел в своем рванье как-то отвратительно или нелицеприятно – как бы это ни было странно, он казался вполне презентабельным джентльменом (переживающим не лучшие времена, но и только). Доктор знал, что это существо коварное, в чем-то подлое и патологически лживое – вероятно, столь же лживое и коварное, как мистер Киттон, которого так превозносит Джаспер. Бэзилу палец в рот не клади. Он шуток не понимает и почти всех кругом воспринимает либо в качестве ходячих кошельков, либо в качестве своих личных врагов. Исключение составлял разве что сам Натаниэль Френсис Доу, ведь Бэзил был его безмерным должником за все те швы и вытащенные пули, залеченные раны и эликсиры от несварения. И Бэзил знал это.

– Я рад, что могу перейти сразу к делу, – сказал доктор. – Бэзил, мистер Криспи сказал, что вы видели поблизости черное существо. Это правда?

– Что? Я? Как я мог его видеть, добрый мой господин доктор? – поверх очков взглянул на доктора Доу Бэзил. В его определенно зрячих (и получше зрячих, чем у многих) глазах застыл лукавый блеск. – Вы ведь сами, вроде бы, подписывали мне лицензию. Так кому как не вам знать, что видеть я уж точно ничего не мог.

Бэзил был главой шайки профессиональных нищих, которые ошивались в окрестностях Чемоданной площади, порой совершая вылазки в благопристойные кварталы Сонн и Набережных. Сегодня в пабе собралась почти вся шайка. Там и здесь проглядывал среди завсегдатаев вечно голодный и не выспавшийся профиль Мелкого, парня шестнадцати лет, протеже самого Бэзила. Даффи «Бутылка» Коллинз, чьей ролью было умело отыгрывать пьяного и изрядно вонючего, от которого люди откупались, лишь бы он отошел, сидел на полу у входа, обхватив дощатое ведро, и репетировал приступ тошноты, чтобы потом включить его в свой репертуар; реквизитная бутылка стояла тут же, под его залатанным локтем. Отталкиваясь толокушками-«утюжками» от грязного заплеванного пола, по пабу колесил на своей тележке, выпрашивая у посетителей то, что оставалось у них на донышке, безногий Счастливчик. Никто не знал, как именно Счастливчик потерял ноги. Сам он часто рассказывал эту трагичную историю, и каждый раз финал оказывается иным: то ему их отрезало трамваем, то оторвало снарядом на войне, то ампутировал доктор-маньяк, охотящийся на несчастных жертв в трущобах, то бывшая злокозненная жена таким образом пыталась привязать его к себе, в любом случае правды не знал никто, кроме самого Счастливчика.

Не хватало сейчас в пабе только Грэма «Пыльного Клопа» Суини, согласно его собственной «автобиографии», написанной на картонке, бывшего, но по-прежнему очень талантливого актера, непонятого тупым ханжеским зрителем. Прозвище «Пыльный Клоп» ему дали за то, что он носил старый, невероятно пыльный фрак и цеплялся к прохожим со своими слезливыми историями, как самый настоящий подушечный клоп. Сейчас он, вероятно, выискивал поздних жертв. В эти хмурые часы Клоп Суини мог на полную катушку использовать свою сверхспособность – давить на жалость в надежде, что люди слишком торопятся перед шквалом домой и явно не хотят, чтобы он шел за ними до самого их упомянутого дома.

– Бэзил, – твердо проговорил доктор, – по округе летает жуткая тварь. Она уже убила двоих, опасно ранен еще один человек, неизвестно выживет ли он. Мне нужно знать. Прошу вас, помогите мне. Вы видели тварь?

– А! Так это не я! Это Мелкий видел! Сейчас позову его! Мелкий! Сюда шуруй!

Мелкий повернул голову и, без промедления пробравшись через толпу, подкатил своей развязной походкой: локти в стороны, плечи ходят, как валы в паровой машине – вверх-вниз, вверх-вниз, голова при этом дергается, как у болванчика.

– Да, Бэзил, – сказал парень настолько хриплым голосом, что доктор непроизвольно потянулся к саквояжу, чтобы достать пилюли от кашля.

– Мелкий, расскажи доброму доктору, что ты видел.

– Да, я видел, сэр, – тупо уставившись на доктора Доу, ответил Мелкий, и доктор понял, что его втравливают в какую-то игру.

– Расскажи ему, – продолжал Бэзил, – что мы с тобой были на задворках пересыльной станции, там, где подвалы. Спустились по лесенке вниз, где заколоченная задняя дверь мастерской Дориша, сапожника.

– Да, мы спустились, сэр, – подтвердил Мелкий.

– Расскажи, что у нас с тобой был разговор тет-а-тет по причине того, что ты решил зажать себе лично полфунта от того толстосума в вишневом цилиндре.

– Да. Так и есть, сэр. Решил зажать. – Мелкий потер синяк, сине-фиолетовую ссадину обвившую его правый глаз неровным колечком.

– Расскажи, что было потом.

– Да, потом… Это когда мы услышали детский плач и спрятались?

– Да, – кивнул Бэзил. – Вы ведь знаете, доктор: дети и их плач никогда к добру не приводят. Вот мы и спрятались.

– Не приводят, да, – поддакнул Мелкий. – Спрятались.

– Когда мы услышали плач, то высунули головы, ожидая увидеть какую-нибудь матрону с коляской, ну или выброшенного в мусор ребенка, ну, как это и бывает в Саквояжне. – Бэзил вдруг перешел на серьезный тон – прекратил играть в слепого. – Ну, вы знаете, доктор… Но увидели, как какой-то непримечательный типчик в котелке, обвязанный шарфом по самые глаза волочит здоровенный кофр. Плач раздавался оттуда. Мы решили, что младенец там, заперт. Ну… в каком-то смысле так оно и было. Типчик вел себя странно. Было видно, что он прячется, пытается вести себя скрытно. Понимаете, он всячески хотел приглушить визг из кофра… Приговаривал: «Тише, молю тебя, тише». Оглядывался по сторонам – не приведи, кто-то услышит. Мы решили, что он украл где-то ребенка. Чтобы продать его или… не знаю, съесть. Вообще без понятия, зачем еще нужны дети. Но кофр этот дергался, словно заведенный, как бешеный дергался – из стороны в сторону. А тот типчик пытался его удержать, хоть и было видно, что ему это не по силам. В какой-то момент кофр вырвался из его рук и рухнул на землю. От удара защелки открылись, и наружу вывалилась, разворачиваясь, как какой-то конверт, эта тварь… эта бесформенная тварь. Я сперва даже не понял, что это было – думал, мне мерещится. Но когда тварь полностью развернулась, мы поняли, что это бабочка. Вы ведь знаете о бабочках, доктор? Ну, крылатые прелестницы, которые садятся на цветочки в миленьких городках на миленькие клумбы. Вот только эта тварь явно была не из таких мест. Те клумбы, на какие она садилась бы, должны были бы, без сомнения, регулярно поливаться смолой и кровью.

– И что тварь сделала, когда выбралась из кофра и развернулась? – спросил доктор.

– Напала на того типчика. Ринулась на него. Мерзкое, странное зрелище. Она напрыгнула на него, прямо на его лицо. Будто обняла его крыльями, обвернула, громадина, но тут…– Бэзил замолчал и покосился на парня. – Да, Мелкий, расскажи господину доктору, что случилось дальше. Молчи! Сам расскажу! А случилось то, что один дурак взял и чихнул.

– Мне просто туман в нос забился, – жалобно проканючил Мелкий.

– Да. В общем, тварь услышала, дернулась и улетела. Типчик испуганно огляделся, схватил свой кофр и в ужасе убежал прочь.

– Когда это было?

– Утром еще. Только начала ныть сирена.

– И что тварь?

– Села себе на фонарь. Ну, тот, старый битый фонарь, у арки. Я велел Мелкому караулить ее, а сам отправился собирать парней.

– Зачем?

– Изловить ее, разумеется. Можно продать… ну или съесть. Вообще без понятия, зачем еще нужны эти твари.

– Насколько я понимаю, вам так и не удалось ее поймать.

– Пока я всех собрал и мы нашли сеть, прошла куча времени. Мы вернулись, когда стемнело, уже и не надеясь, что тварь там все еще сидит и нас дожидается. Но Мелкий по-прежнему был на своем посту, а тварь на фонаре словно заснула. И мы попытались ее поймать.

– Каким это образом? – Почему-то доктор Доу усомнился, что подобная ловля была бы по достоинству оценена членами Клуба охотников-путешественников. Что ж, он был прав.

– Ну, а как охотятся на разных тварей? – просто ответил Бэзил. – Бутылка и Клопик надели сеть на палки и попытались поймать ее, но она хитрой оказалась, упорхнула. Но мы ж тоже в обиде – весь день шмыгали туда-сюда из-за нее. Попытались сбить ее камнями, я даже попал, – хвастливо заявил Бэзил, совсем забыв, что он-де слепой. – Но она завизжала по-младенчески и в окно какое-то влетела. Разбила стекло и скрылась. Мы только звон стекла и услыхали. Ну, мы тогда дали деру – еще нас обвинят, что мы влезли: мол, загнали в чью-то форточку свою ручную бабочку, чтобы она поворовала. Ну, вот и все. Больше мы ее не видели.

***

Приближался туманный шквал. Сирена выла часто и рвано, но все равно она ни в какое сравнение не шла с сердитым ворчанием миссис Трикк.

Экономка была вынуждена разогревать ужин уже во второй раз. Господин доктор и Джаспер вернулись несколько минут назад и сходу принялись обсуждать это их дело, полное странностей и неприятных подробностей. И если Джаспер всегда был склонен к легкомысленности и ребячеству, поскольку он, собственно, и был ребенком, то от доктора она подобного не ожидала. Его прежде незыблемое расписание было нарушено самым чудовищным образом. И более того, он словно и не жалел о нем, как будто и не был все эти долгие годы строгим приверженцем методичного и последовательного уклада собственной жизни, в которой даже срочные вызовы занимали строго отведенное им время.