Мое проклятье

Я опустился на этот камень и отдался воспоминаниям нашей любви.

Что в ней бессмертного? Я оглянулся. Недалеко от меня лежала тяжелая, неуклюжая груда Малой пирамиды. Дальше, почти уходя своей верхней площадкой в небо, высилась Хеотова пирамида, а кругом -- песчаная пустыня, над нею небо с раскаленным солнцем, и эти пальмы с нависшей купою зеленых листьев наверху стройных стволов.

Все не вечно! Но также высились эти каменные громады, лежала недвижно эта пустыня, красовались пальмы и жгли огнем тропические лучи и во времена фараонов, и когда пришел Омар, и когда Наполеон явился здесь со своими народами.

Всех пережили и не бессмертны, не вечны! Что же в любви нашей было бессмертного?.. Я воскресил в душе моей все наши безумства, но не мог воскресить пережитых восторгов, а поднимал только со дна души бесконечную грусть.

Умерла Наташа! И все вокруг напоминает мне о ней, но не живет снова то, что пережито. . .

Вдруг, нарушая торжественную тишину, послышались веселые голоса, серебристый смех и из-за края пирамиды вышло несколько туристов.

Я сразу узнал их. Это семейство англичан, приехавших в Александрию и остановившихся в той же гостинице, где и я.

Общество состояло из пожилого господина, почтенной дамы, двух девушек, гувернантки и примкнувшего к ним молодого человека, вероятно, жениха одной из девушек.

Девушки шли впереди и, оглядываясь, веселыми голосами перекликались с отставшими. Молодой человек нагонял их.

Девушки заметили меня, только сравнявшись со мною, и сразу смолкли и пошли с забавною чинностью.

Молодые, свежие, как весенние цветы.

И, когда они уже миновали меня, одна из них остановилась, чтобы подождать отставших.

Это была высокая, стройная с золотыми волосами блондинка. Чесучовое платье облегало ее фигуру, перехваченную зеленой лентой кушака. Белая легкая шляпа с длинным зеленым вуалем покрывала ее голову. Солнце светило на нее и она казалось воздушной. Дать ей в руки пальмовую ветвь и рисовать с нее вестника, посланного Деве Марии. Я невольно засмотрелся на нее. Она взглянула на меня и я вдруг похолодел... Меня охватил ужас, я даже приподнялся... Да! В лучистом взгляде ее голубых веселых глаз я вдруг увидал то, что тогда у Наташи: смерть! Она взглянула на меня из глубины ее глаз тем же туманным обликом, тем же смутным намеком... на одно мгновение, но ясно, ясно до осязательности!

Все существо мое содрогнулось от грубого сознания: "она умрет"!..

А она звонко смеялась, дождавшись молодого человека и остальных членов компании, и они скрылись за пирамидой.

Голоса их еще долго звенели в воздухе, потом смолкли и все погрузилось снова в торжественную тишину.

Я старался разобраться в своих ощущениях. Как это произошло? Мои глаза встретились с ее; я заглянул в них, увидел это и в то же мгновение ужасное сознание грядущего озарило мой мозг, потрясло все мое существо.

Да, так это и было. Это не была галлюцинация.

Я сел на лошадь и медленно вернулся в гостиницу.

На другой день я увидел то же семейство за табльдотом, но боялся взглянуть на милую девушку.

Прошло несколько дней. Я забыл о том, что увидел в глазах девушки. Как вдруг однажды, возвращаясь в отель со своей одинокой прогулки, я был поражен смятением. В отеле что-то произошло необычное. Я спустился в столовую и там узнал, что девушка умерла, внезапно, как ее другая сестра, как ее отец -- от наследственного недуга сердца. Пожилой господин оказался ее дядей и опекуном.

Меня охватил ужас. Я собрал вещи, рассчитался и на другой день оставил Александрию...

Наступала вторая весна. Я поехал к себе, на могилу моей Наташи. Острая боль прошла, осталась тихая грусть. Ведь, мы оба знали, что любовь сократит ее жизнь!

Вы знаете полковника Красова? Мы с ним соседи: у него именье, смежное с моим. Он заехал ко мне и потащил меня к себе, говоря, что только заехал повидать мать, после чего едет с женой за границу.

Мать Красова жила постоянно в именье. Бодрая, свежая, несмотря на свои 60 лет, она очень нравилась покойной Наташе, и они любили друг друга.

Ради нее я поехал к Красовым. Он говорил без умолку всю дорогу, вероятно, с добрым намерением развлечь меня.

Жена его и мать встретили меня с сердечным радушием.

Мы сели на веранде, выходящей в сад.

Цвела черемуха и ее аромат кружил голову.

Красов в первый раз вез жену за границу, и она с жадным любопытством расспрашивала меня о моих путешествиях, интересуясь всякой мелочью.

Где и что выгоднее покупать? Какие сувениры везти из Швейцарии, из Италии? Был ли я в Монако, играл ли в Монте-Карло?

Она расспрашивала обо всем с таким увлечением, что я оживился и отвечал ей многословно и подробно.

Красов любовался женою и счастливо смеялся, мать его снисходительно улыбалась.

На веранду подали чай. Надвинулся вечер, наш украинский вечер. Темное небо засветилось звездами, защелкали соловьи, бесшумно мелькнула летучая мышь.

Я поднялся уезжать.

Красов приказал заложить шарабан и захотел сам отвезти меня.

– - Ну, до свиданья!
– - сказала мне его жена на прощанье, -- теперь уж до зимы. Вы, вероятно, в Петербург?

Да, я собирался в Петербург.

– - Вы когда же едете?
– - спросил я.

– - Не позднее послезавтра, -- ответил Красов.

– - Но это не мешает, пока вы здесь, навещать старуху!
– - сказала мне его мать.

Я поцеловал ее руку и, поднимая голову, благодарно взглянул на нее.

Она улыбалась, ласково глядя на меня, а в ее глазах... да! Я увидел то необъяснимое, что видел в глазах Наташи, в глазах той девушки.

Я отвернулся и почти бегом сошел вниз, за веранду, через сад, к крыльцу, где ждал экипаж.

Красов нагнал меня и спросил не без удивления:

– - Что с вами? Вы пошли так поспешно.

– - Мне стало что-то не по себе, -- ответил я.

Мы сели и он тронул лошадь.

Экипаж встряхнулся и плавно покатился по мягкому грунту. В темноте раздавались удары копыт да подле меня красным огоньком вспыхивал кончик сигары, освещая усы, нос и козырек фуражки Красова.

Мне вдруг показалось, что на мне лежит обязанность предупредить его.

– - Полковник, -- сказал я, -- вы, надеюсь, не сомневаетесь в моем к вам расположении?