Мое проклятье

Вероятно, в голосе моем послышались особые ноты, потому что он тотчас сдержал бег лошади, взял вожжи в одну руку и обернулся ко мне.

– - Что вы хотите сказать мне?
– - спросил он.

Я хотел только посоветовать вам отложить свой отъезд на несколько дней... на неделю, -- ответил я.

– - Почему?

Я не мог объяснить ему причины.

– - Почему вы это советуете?
– - повторил он.

– - Я не хотел бы объяснять вам причины, -- уклончиво сказал я.

Он больше не спрашивал, раскурил сигару, взял вожжи и погнал лошадь.

Я сошел у своего крыльца.

Красов пожал мне руку и сказал:

– - Странно это, но я послушаю вас! До свиданья. Приезжайте утешать мою жену, -- прибавил он и уехал.

Я вошел в дом и долго не мог уснуть.

Ходя по кабинету, я все старался додуматься, галлюцинация ли это, вызываемая каким-то странным предчувствием, или посылаемый мне откуда-то кем-то видимый знак.

Я ничего не чувствовал, проведя весь вечер с матерью Красова и почувствовал сразу, едва заглянул в ее глаза... но я не до чего не додумался и на другое утро уехал на окраину своего именья в хутор, где начался сенокос.

На третий день приехал за мною посланный от Красова. Его мать умерла...

Я вернулся, и мы хоронили эту прекрасную женщину. Ее гроб опустили рядом с могилою моей жены...

Накануне похорон после панихиды Красов удержал меня и сказал:

– - Тогда вы удивили меня и я подумал, что вам нужно в чем-нибудь мое участие. Но теперь я удивлен еще больше. Как вы узнали об этом?

Я смутился.

– - Я не скажу вам, как. Мне показалось.

Красов задумчиво кивнул:

– - Понимаю! Вы, вероятно, видели когда-нибудь один из ее страшных припадков удушья, а в этот вечер уловили какие-нибудь едва заметные его признаки.

Действительно. Она страдала астмой и однажды я с женой были при ее припадке. Я даже ездил за доктором.

И я с облегчением ухватился за это объяснение и надолго успокоился. Это было так естественно!

Красовы не поехали за границу и, по окончании отпуска, он с женою вернулся в Петербург.

Я приехал из именья в конце ноября. Сезон был в разгаре.

И вот началось мое мучение, когда я понял, что наделен особым даром и что дар этот для меня "проклятие", бремя, превышающее мои силы.

Как это происходило, я и сам не знаю.

Вероятно вам случалось входить в комнату умирающего больного или находиться при умирающем. Вы входили в его комнату и вчера, и третьего дня, и неделю назад; вы находились у его постели ежечасно; поправляли его изголовье, давали лекарство, помогали есть. И ничто не смущало вашего духа. Но вот вы вошли к нему сегодня и вас вдруг охватила жуть, в вашу душу вдруг проникло сознание, безотчетное, но неумолимо ясное, что он уже обречен. По внешности все то же. И он, может быть, даже оживленнее обычного, но вы уже узнали и стараетесь избегать его взгляда, чтобы не передать ему своей страшной тайны. Потому что она, несомненно, одна из самых страшных. Вы продолжаете быть подле него и наблюдаете, что с каждым входящим повторяется тоже, что с вами. Вот вошел с беспечным лепетом ребенок и вдруг стал на цыпочки и заговорил шепотом

Ах, это наблюдали все! Любимая собака воет и не находит себе места, кошка беспокойно мечется... Смерть вошла и безмолвным ужасом охватила всех живущих...

Ну, вот: точно также я ощущал это сразу, бесповоротно, при взгляде в глаза человека.

Вы понимаете мой ужас? Я взглядывал на человека и в то же мгновение весь проникался сознанием "он уже не жилец"! И потом боялся подойти к нему, заговорить с ним, чтобы не выдать ему своей ужасной тайны.

Понимаете вы весь ужас этого?.. Моим знакомым стало казаться, что во мне что-то есть, что я "проклятый" и многие стали суеверно избегать меня.

Помните Грянева? Я не любил его. Это был злой, насмешливый ум, мелкого тщеславия душа. Однажды на вечере за ужином он с вызовом спросил меня:

– - Ну, кого вы обрекли сегодня?

Я взглянул на него и увидел, что обреченный он. Беспощадная смерть туманила насмешку его взора и глядела на меня.

Я угрюмо ответил ему:

– - Вас!

Он выронил стакан и лицо его стало белей его сорочки, а в глазах отразился ужас.

Мне стало больно. Я поднялся из-за стола и уехал.

Грянев помер спустя неделю. Перед этим он всем говорил, что я предсказал ему смерть и смеялся. После его смерти меня окружил ужас окружающих. Я стал искать уединения и только подле вас находил иногда отдых душе своей.

Смерть! Кругом смерть! Разве это не достаточно ужасно?

Я входил в театр и видел эту проклятую вокруг себя. Вот молодой офицер с девушкой. Лицо его сияет счастьем, губы улыбаются, а я вижу на нем уже печать смерти. Вот девушка подросток; вот молодая женщина; крепкий по виду, как дуб мужчина. Все обречены смерти!

И мне начинало казаться, что я среди мертвецов; я начинал слышать трупный запах и убегал...

Помню, была елка у Фаргосовых. Все веселились. Дети прыгали с веселыми криками вокруг елки, потом танцевала молодежь.

Я стоял в стороне и смотрел на общее веселье. И вдруг стал видеть ее! Она пахнула на меня холодом от юного радостного студента; потом от молодой девушки, подошедшей ко мне с картонажем. Усмехнулась из глаз прошедшей мимо меня дамы... Я перестал понимать окружающее, а когда очнулся, все смотрели на меня с каким-то суеверным страхом и старались отойти от меня подальше.

О, я знаю: все мы смертны. Знаю: мы рождены чтобы умереть, -- но можно ли видеть это? Можно ли жить, когда видишь, -- и уж наверное знаешь, -- что вот этот говорящий с вами умрет, и эта, и эти!..

Особенно дети!.. Я сидел в Александровском сквере. Мальчик подкатил мне под ноги мячик и подбежал ко мне. Я поднял и подал ему мячик, взглянул в его лучистые глазки и увидел его приговор. Крошечный Херувим! Что он сделал? Для чего было вызывать его к жизни?..

Ужас охватывал меня все сильнее; мое проклятие пригибало меня к земле. Я остерегался смотреть людям в глаза, остерегался глядеть по сторонам, ходил опустив голову.

Вы смеялись: "словно отверженный"!

Я, действительно, отвержен.

Я почувствовал облегчение только тогда, когда твердо решил прервать это мучение.

Сегодня утром я подошел к зеркалу и на меня из моих глаз взглянул призрак смерти. В первый раз я не почувствовал ужаса и в душе моей улеглось смятение.

Вы поймете меня и оправдаете мою "трусость".

Этим летом я беседовал с одним ученым доктором психиатром в Париже.

Он заинтересовался моим рассказом.

Внимательно выслушал меня и сказал:

– - Я допускаю это. Не смерть в виде оголенного черепа смотрит на него, а он просто угадывает ее приближение. Ведь, мы без ошибки предскажем ее за минуту, за две? Увеличивайте нервную впечатлительность человека и признаки ее присутствия будут для него уловимы тогда, когда нам они совсем не видны. Несомненно в человеке готовом умереть от болезни задолго до смерти уже начинают происходить физиологические изменения, но они неуловимы для нас, а для исключительно нервной организации вашего знакомого вполне осязательны. Это возможно!..