Мое Золотое руно

В ответ я лишь пожала плечами:

– И главное непонятно - зачем?

Мамина ладонь мягко легла мне на плечо:

– Он никогда не сможет уйти от тебя. Сколько бы ни пытался, всегда будет возвращаться. А ты всегда будешь его ждать. В этом и заключается благословение Афродиты. Для мужчины и женщины это одновременно величайший дар и страшное проклятие.

Странно, почему мама была так добра к Ясону, ведь он разбил ее сердце почти так же, как мое. Не хотелось обижать маму, но...

– Ма, ну неужели ты веришь в эти сказки? Все-таки в двадцать первом веке живем, а?

Она улыбнулась мне, словно неразумному ребенку:

– Но ведь пока все так и выходит. Он вернулся.

Я только пожала плечами:

– На открытие памятника и только. Встретится с братьями, напьется в таверне, а потом соберет свои манатки и свалит.

Мама нежно пропустила меж пальцев прядь моих волос:

– Он уже увидел тебя, моя девочка. Никуда теперь твой Ясон от тебя не денется. Здесь остался его якорь, а ты его маяк. Свет его очей.

Не припомню, чтобы Гликерия Ангелисса прибегала к такому высокому пафосу. Я потерлась щекой об ее руку и примирительно сказала:

– Поживем, увидим, мама. Я уберу посуду.

– Хорошо, - мама повернулась к столу, - а я уложу Тесея.

Малыш уже спал, пристроив голову на руку прямо между своей тарелкой и кружкой. Мы с мамой понимающе переглянулись и улыбнулись. Ничего удивительного, если учесть, что свой день этот непослушный мальчишка начинал часов в шесть утра.

Выходил на кухню, залпом выдувал стакан парного молока утренней дойки и удирал гулять, прихватив с собой пару пирожков с тарелки. А потом со стайкой таких же загорелых и поцарапанных пацанов бежал на рыбачью пристань или на виноградники или еще Бог знает куда.

То, что в Тесее верх взяла бурная кровь листригонов, было понятно почти с самого его рождения. Он поплыл раньше, чем встал на ножки, не признавал никаких игрушек, кроме корабликов, и никакой другой одежды, кроме тельняшки. Я смирилась. Все-таки его отцом был пловец и ныряльщик, каких больше не найти ни в Ламосе ни во всей Тавриде.

Мальчик висел на моей маме, как обезьяний детеныш, обхватив ее руками и ногами. Я проводила их долгим взглядом, а затем занялась уборкой стола и грязной посудой.

Братья сегодня ужинали в городе, а отец, озадаченный историей с подделкой нашего вина, ушел к себе в кабинет вместе с той самой бутылкой. Так что работы у меня было не так уж много.

А раз так, я решила испечь печенье.

Выпечка - это маленькое домашнее волшебство, которому бабушки и мамы учат своих дочерей с детства. Разве не чудо происходит в горячей духовке, когда из сырых яиц, какао-порошка и безвкусной муки - из этой неаппетитной темной жижи - вырастает пористый, как пемза, шоколадный бисквит? Или рассыпчатое печенье.

Искусство создания пирожных делает наш мир лучше. Печенье в картонной или жестяной коробке - всего лишь печенье. Пряники в пластиковом пакете - просто пряники. Но если смешать те же ингредиенты своими руками, добавить в тесто немного терпения, а в крем чуть-чуть любви, вы получите чудодейственное лекарство от разбитой коленки для своего ребенка и от разбитого сердца для себя.

Оставив печенье остывать на противне, я накрыла его чистой салфеткой и в последний раз оглядела кухню. Тарелки вымыты, разделочные доски выскоблены добела, столешница вытерта и отполирована сухой тряпкой. Можно выключать свет и идти наверх.

Тесей крепко спал, накрытый из-за жары одной лишь простыней. Над его кроватью раскачивался кораблик, передававшийся в нашей семье из поколения в поколения. Вот уже семь лет, как он принадлежал моему сыну.

Я присела на край кровати и отвела со лба спящего мальчика прядь бронзовых волос. С каждым годом он становился все больше похож на Ясона, и это видела моя семья, это видел весь город. Скоро придет день, когда это увидит сам Ясон.

Как я ни была обижена на него, как ни бунтовала против богини, как ни отказывалась признать нашу связь, ясно было одно: я была навеки отравлена его запахом, синевой глаз, солью кожи, проникшей в мою кровь и сделавшей нечувствительной к другим мужчинам.

Жалела ли я о том, что Ясон свой юной беспечной любовью обрек меня на одиночество? Нет, и только по одной причине. Того огня, который он зажег во мне, хватит на всю оставшуюся жизнь. И самое главное: прежде чем он бросил меня, я успела вырвать у него самое ценное, самое дорогое - моего сына. Пусть этот бродяга живет, как хочет, я за все вознаграждена заранее.

А если он уедет? Просто поймет, что эта земля и эта женщина стали ему чужими, что ничего здесь для него не осталось и уедет? От этой мысли стало так страшно и горько, что я сама того не сознавая, громко застонала.

Тесей беспокойно пошевелился во сне.

– Шшш.

Я легко поцеловала его в лоб, поправила сбившуюся простыню и вышла из детской, закрыв за собой дверь.

*

Перед сном не могла не зайти к отцу. Он все еще сидел за письменным столом. Злополучная бутылка и стакан с вином стояли перед ним.

– Медея, иди-ка посмотри.

Я присела на край стола и взяла у него из рук винную пробку. Повертела в пальцах. Все тот же кусочек пластика с выжженной сбоку надписью "Золотая Балка".

– Ну и что? Пробка не наша. Мы такими никогда не пользовались.

– А ты сюда смотри.
– Заскорузлый палец коснулся донышка цилиндра.
– Видишь порез?

– Ну да. Бракованная пробка, наверное.

– Эээ, нет.
– Отец забрал у меня пробку и поковырял трещинку пальцем.
– Это появилось при укупорки бутылки. У меня была машинка, которая точно так портила пробки.

Тааак, это уже было интересно. Если это безобразие творится у нас же под носом, на нашей винодельне...

– Где она? На складе? Завтра найду ее и проверю.

– Нет, дочка, не ищи. Я ее отдал.

– Кому?

Отец задумчиво поскреб седую щетину на подбородке.

– Густаву Шнайдеру.

Нет. Невозможно. Я так и сказала:

– Невозможно. Ни дядя Густав ни тетя Грета никогда такими вещами заниматься не стали бы.

– Они-то, конечно, не стали бы, но вот Франц...