Мое Золотое руно

Развернулась и по уже опустевшей набережной пошла к своей машине. В спину эхом донеслось:

– Медея...

Не оборачиваясь, я подняла над плечом средний палец и, словно спасаясь от волка, быстро запрыгнула в кабину пикапа.

*

ЯСОН

Я несколько секунд смотрел, как удаляется ее фигура, как ветер играет с золотыми волосами.

– Подожди, Медея...
– В два прыжка я достиг ее машины и вцепился в дверцу.
– Подожди, я должен...

– Я все сказала, Ясон!
– Я никогда раньше не видел такой боли в ее глазах. Этот взгляд пронзил меня насквозь, как копье степняка.
– Той девочки, которая так верила тебе, больше нет. Она умерла, когда ты сбежал отсюда.

Взвизгнув шинами, машина рванула с места, и я едва успел отскочить. Медея даже не побеспокоилась, что может проехать мне по ногам. Мне оставалось только смотреть ей вслед.

Она действительно изменилась. Да что там говорить, та ночь, когда я бежал из Ламоса изменила все: ее, меня, весь наш мир. Было время, когда я владел настоящим сокровищем, и вдруг оно выскользнуло у меня из рук и разбилось на тысячи осколков.

А ведь я уже предчувствовал тот момент, когда семья Медеи станет моей семьей, а ее братья моими братьями, а не просто друганами. Ведь как только я увидел ее в свои двенадцать лет, я уже знал, что эта золотая девочка будет моей.

Я стою столбом, впервые увидев Медею во внутреннем дворе дома Ангелисов.

...И вся она была, как светлый мед, который пчелы

Из солнца и пыльцы цветов создали...

А она просто берет меня за руку и спрашивает:

– Виноград будешь? У нас есть лодка, и я умею ловить рыбу. И могу нырнуть под черный камень на нашем пляже. Веришь?

– Да ну ее, - кричит Гришка, мой приятель еще с дошкольных времен.
– Она еще маленькая, только в ногах путаться будет.

Я вижу, как обиженно вытягивается лицо девочки, но плакать она не собирается:

– Ну да, как занозу достать, так "Меечка, помоги". А как на лодке плыть, так маленькая! И печенье для вас с Яшкой я у мамы просить больше не буду!

– Вот же вредная, - чешет затылок ее брат.
– Точно, не будет.

– Точно, - подтверждает Яшка.
– Мейка слово держит. Упрямая, как коза у деда Антипа.

Девчонка смотрит на нас, поджав губы и сощурив глаза, но руку мою не отпускает. И я принимаю решение:

– Медея будет с нами.
– Затем поворачиваюсь к ней: - Но если будешь ныть...

– Мея не ноет. Она свой пацан, - заверяет Яшка.
– Хоть и девчонка. Хоть и красивая.

Я стал ее нянькой, хранителем и другом. Я научил Медею чинить порванные сети, вязать морские узлы, забрасывать и промывать мережи, отковыривать ножом приросших к скале петалиди и есть сырыми морских ежей. Она узнавала ночную погоду по дневному прибою, умела ставить парус и отличать ядовитого дракуса от мелкой скумбрии.

И все же она не могла стать моей целиком.

Почти сразу я понял, что эта девочка принадлежала земле, как я принадлежал морю. Что ее будущим станет согретая солнцем почва Тавриды, корявая лоза и щедро налитые будущим вином гроздья винограда. Просто я отдавал ей все, что имел и умел, ибо знал, что меня тоже ждет щедрый урожай.

Сначала это были наши первые поцелуи: за сараем, где хранились корзины, мотыги, косы и прочий инвентарь; под развалившейся стеной генуэзской крепости; в пещере на пляже, куда в непогоду убирали лодку. Затем первые прикосновения: осторожные и боязливые, обжигающие, когда моя ладонь наполнялась тяжестью ее маленькой груди, ласкающие, когда я заплетал ее шелковые волосы в косу.

В день, когда в подводной пещере я стал ее первым мужчиной, я впервые посмотрел на Медею с суеверным страхом. За что боги дали мне такое чудо, и как долго суждено мне владеть им?

Как оказалось, всего несколько дней. До той проклятой ночи.

Сегодня я увидел: та чудесная девочка превратилась в манящую, опасную своей красотой женщину. И я стал ей совсем чужим.

Шесть лет... Шесть долбаных лет, пока не истек срок исковой давности за контрабанду, я пробкой мотался по Атлантике и Пасифику. Перегонял яхты и морские катамараны из Аустралии-дель-Спиритус-Санту в Аутеароа, проводил грузовые суда под носом у нубийских пиратов... Черт, я даже в Желтом море на джонках от муссонов бегал.

И только два года назад вернулся на берега Понта Эвксинского. Я сотни раз представлял свое возвращение, и надо же такому случиться: едва ступив на родную землю, нос к носу столкнулся с девушкой, чье сердце когда-то разбил.

Которая до сих пор владела моей душой, текла в моих жилах и хозяйничала в моих снах, как у себя на кухне. Черт, я даже с женщинами не мог думать ни о ком другом, кроме нее. Я даже кончить не мог, не представив ее лицо таким, каким оно было на алтаре Афродиты: с рассыпанными по серому камню золотыми волосами, с широко открытыми глазами, которыми она доверчиво смотрела на меня.

Которая сегодня показала мне "фак" и злая, как сто чертей, умчалась куда-то на своем грузовике.

Ладно, я знал, где в Ламосе мне точно будут рады. Братья Ангелисы сообщили, что тетя Песя по-прежнему живет на Чембаловке, не очень дальнем пригороде, в который превратился маленький рыбачий поселок моего детства.

Я зашел в прокатную контору, получил ключи от заранее забронированного Шевроле Силверадо и покатил вдоль набережной, ориентируясь на парящую над городом башню полуразрушенной крепости Чембало.

ГЛАВА 3

ЯСОН

Машину я оставил, недалеко от главной площади Чембаловки, на стоянке перед новеньким супермаркетом, так нелепо смотревшимся среди крашеных известкой и крытых рыжей черепицей домиков листригонов и ашкеназов.

Проехать дальше было невозможно, и до двора тети Песи я поднялся по узким улочкам, местами переходящим в лестницы. Во всю мочь голосили цикады, над головой хлопало развешенное для просушки белье, и ни звука больше - ни человеческого голоса, ни кошачьего мява. Стояло самое жаркое время дня, и обитатели Чембаловки дремали в своих дворах под навесами из живого винограда или в комнатах, под защитой решетчатых ставней.