Могикане Парижа
Шрифт:
Прежде чем вернуться домой, граф купил липы и инструментов и с этого дня принялся вырезывать всевозможные суда всех наций, начиная с американских корветов с длиннейшими мачтами и кончая тяжеловесными китайскими джонками.
Таким образом, то, что было в детстве удовольствием, стало теперь ремеслом. Скоро это простое ремесло он довел до художества, серьезно отдавшись отделке и разрисовке своих произведений, устройству кают, снастей, но не остановился на подражании, а начал делать модели.
Благодаря известности, которую ему удалось приобрести,
И действительно, в лавочке потомка константинопольского императора можно было найти, кроме моделей кораблей, массу различных предметов, относящихся к избранной им специальности.
Двадцать шестого апреля 1802 года была объявлена амнистия.
Граф Гербель был философ: он достиг своего благо-состояния в Англии, а не во Франции и остался в Англии.
В 1814 году он жил еще там после реставрации Бурбонов и не раскаялся в этом, видя их покидающими Францию в 1815 году.
Он оставался в Англии вплоть до 1818 года и возвратился в свое отечество с сотней тысяч франков, сложившихся из его сбережений и прибыли от магазина. Позже ему была возвращена часть конфискованного состояния, и, таким образом, средства его достигли шестидесяти тысяч годового дохода.
Сделавшись богатым человеком, он удостоился выбора своими согражданами в члены палаты депутатов в 1826 году.
Мы его находим здесь же в 1827 году, в ту минуту, когда Пейроне предложил свой проект закона о прессе, который, судя по словам Казимира Перье, должен был окончательно подорвать печать, которую Саллабери называл одною из египетских казней.
Теперь мы попросим читателя последовать за нами к нему.
Был понедельник. Генерал, выйдя из палаты депутатов, только что возвратился в свой отель на улице Варенн.
Он лежал на козетке и читал книжку маленького формата с золотым обрезом, переплетенную в красный сафьян. Лоб его был нахмурен: чтение ли его возбуждало или, несмотря на это занятие, он не мог отогнать докучных мыслей.
Он протянул руку к маленькому столику, стараясь ощупью найти звонок, не отрывая глаз от книги. Наконец достал его и позвонил.
При звуке колокольчика его лоб как будто прояснился, довольная улыбка пробежала по губам. Он закрыл книгу и, уперев глаза в потолок, произнес громким голосом:
– Положительно, Вергилий первый поэт мира после Гомера… Да!..
Потом, точно желая убедить себя в этом, прибавил:
– Чем больше читаю я эти стихи, тем звучнее они мне кажутся. И что больше всего меня восхищает в этих древних творениях, песнях отдыха – это полное спокойствие души, царящее в них всех.
Высказав громко эту мысль, он на минуту остановился, брови снова нахмурились: он позвонил во второй раз.
Лоб его опять прояснился.
Последствием было продолжение монолога:– Почти все эти поэты, ораторы и философы древних времен жили в уединении, например, Цицерон, Гораций, Сенека, и эти гармонические звуки, чарующие в их произведениях – не что иное, как отголоски того спокойствия и тишины, которыми они наслаждались.
В этот момент брови опять нахмурились, и генерал принялся звонить на этот раз так энергично, что язычок колокольчика отскочил в сторону.
– Франц! Франц! Придешь ты, наконец, негодяй? – крикнул генерал с оттенком сильного гнева.
На этот энергичный зов в дверях показался слуга, вся наружность которого напоминала старого австрийского солдата. На груди его висело нечто вроде креста на желтой ленточке, а галуны указывали, что он – капрал.
Ничего не было удивительного в сходстве Франца с австрийским солдатом: он был родом из Вены.
– А, вот и ты, наконец, негодяй! – сказал граф сердито.
– Это я, господин генерал, я пришел.
– Да, пришел, но поздно пришел. Я уже три раза звоню, разбойник!
– Я услышал только во второй раз.
– Дурак! – заметил генерал, помимо воли рассмеявшись наивности своего денщика. – А обед, где он?
– Обед, господин генерал?
– Да, обед… Разве сегодня нет обеда, бездельник?..
– Нет, господин генерал, обед будет, но теперь еще не время.
– Который же час?
– Четверть шестого.
– Как четверть шестого?
– Четверть шестого.
Генерал достал часы.
– Правда! Этот мошенник прав.
Франц улыбнулся от удовольствия.
– Ты смеешь улыбаться, негодяй?
Франц сделал утвердительный знак.
– Чему ты смеялся?
– Я лучше знал время, чем господин генерал.
Генерал пожал плечами.
– Ну, ступай, – сказал генерал, – но помни: чтоб ровно в шесть часов обед был на столе.
И он снова принялся за чтение своего Вергилия.
Франц сделал три шага к двери, потом, подумав немного, повернулся на каблуках, шагнул вперед и остановился на том же самом месте, в той же позе, в какой был минуту назад.
Генерал скорее почувствовал, чем заметил присутствие непрозрачного тела, заслонявшего ему свет.
Он поднял глаза. Франц стоял неподвижно, как деревянный солдатик.
– Ну, – спросил генерал, – кто там?
– Это я, господин генерал.
– Разве я не сказал тебе, чтобы ты убирался! Почему же ты не ушел?
– Я ушел.
– Почему же ты все-таки здесь?
– А я опять вернулся.
– А зачем ты вернулся, я тебя спрашиваю?
– Я вернулся сказать, что какая-то особа хочет говорить с господином генералом.
– Франц! – сказал генерал, нахмурившись сильнее обыкновенного. – Не я ли сто раз говорил тебе, несчастный, что, придя домой, я люблю всецело отдаться чтению хороших книг, чтобы забыть всякие дрянные разговоры, другими словами, не желаю никого принимать.
– Но это дама, господин генерал.