Могикане Парижа

Увидя друзей, она выразительно подмигнула им. Они, понурясь, поплелись за нею и видели, как она вошла в казарму д'Урсин, куда жандармы впустили ее первую, вероятно, из уважения к ее прелестям.

При этом Крючконогий пришел в последнюю степень отчаяния и стал просить друга, чтобы тот дал ему пятнадцать су, хотя и сомневался, чтобы на такую ничтожную сумму можно было залить такое громадное горе. Так как он был истинный христианин, то и хотел попытаться подчиниться воле Божьей с подобающей покорностью.

К несчастью, прекрасной и миролюбивой Рыжей Бебе между ними не было, и Жибелотт вместо того, чтобы поспешить утешить друга, не только отказал ему, но еще и объявил, что сам очень нуждается в деньгах и требует, чтобы он отдал ему как можно скорее свой долг с присоединением двенадцати процентов на всю сумму, что составляет сто семьдесят пять франков и четырнадцать сантимов.

Это требование уплаты породило между друзьями охлаждение, от охлаждения они перешли к ссоре, а от ссоры готовились перейти к процессу, который, разумеется был бы опасен для свободы Крючконогого, но с ними случайно повстречался Варфоломей Лелонг. Он только за неделю перед тем вышел из больницы Кошен, совершенно оправившись от последствий своего падения и, разговорившись с друзьями, дал им совет и сделал предложение. Совет состоял в том, чтобы они, вместо того, чтобы судиться, пошли к Сальватору, а он уж, наверно, сумеет решить, кто из них прав и кто виноват. Предложение же было еще того приятнее. Жан Бык, Варфоломей Лелонг, желал отпраздновать свое выздоровление и предложил друзьям пройти в трактир «Золотые раковины», распить несколько бутылок бургундского.

Вот почему Жибелотт и Крючконогий, бывшие вчера врагами по той же причине, которая погубила и великую Трою, и поссорила двух петухов Лафонтена, подходили к кабаку и к Сальватору, опираясь друг на друга так крепко и прочно, точно их никогда не разъединяла ни одна слабость или страсть человеческая.

Часть VII

I. Двенадцать процентов дяди Жибелотта

Друзья прошли мимо Сальватора и, точно забыв, что он должен быть посредником между ними в чрезвычайно важном для них обоих деле, ограничились только тем, что почтительно раскланялись с ним.

Сальватор, который вовсе и не подозревал, какой высокой чести они собирались его удостоить, ответил им легким кивком головы.

Они вместе вошли в кабак, остановились у входа и стали глазами искать Варфоломея Лелонга, но его в зале не оказалось.

– Ну что, – сказал Крючконогий, – не пойти ли нам, пока его нет, рассказать наше дело мосье Сальватору?

– Да я и сам этого хочу, – ответил Жибелотт, которому, видимо, этого вовсе не хотелось, – да только я думаю, не лучше ли сначала выпить по стаканчику за три су?

– Это-то не худо, да только уж плати ты, – у меня ночь сегодня была не доходная.

– Разумеется! – согласился Жибелотт. – Два стаканчика водки и «Конституционнель»! – крикнул он гарсону.

Тот подбежал, налил до краев две рюмки водки, подал Жибслотту газету и отошел, унося с собою и графин.

– Ты это что ж такое делаешь? – остановил его Жибелотт.

– Я? – переспросил гарсон.

– Ну да, ты.

– Как что? Я подаю вам то, что вы спрашивали. Вы сказали: две рюмки водки и «Конституционнель», – я вам и принес.

– А графин уносишь?

– Понятно, уношу.

– Так я тебе скажу, ветрогон ты этакий, что так с гостями не поступают.

– А как же надобно поступать с гостями? – спросил гарсон.

– Умные гарсоны делают только заметку на графине, до каких пор отпита водка, ставят его на стол и уходят, а счет сводят уж потом.

– Понятное дело, что счет сводят уж потом! – подхватил Крючконогий самым убедительным тоном.

– А кто из вас будет платить? – спросил гарсон.

– Я, – сказал Жибелотт.

– Ну, так это другое дело.

Он опять поставил графин на стол.

– Послушай-ка ты, блюдолиз, – сказал Крючконогий.

– Это вы мне говорите? – спросил гарсон.

– Я хотел сказать тебе, что ты не особенно вежлив.

– Это вы насчет чего?

– Ты сказал: «Ну, так это другое дело».

– Ну, и сказал. Что ж тут такого?

– А то, что я тебе повторяю: это невежливо. Есть люди, которые сумеют не хуже господина Жибелотта заплатить за твой графинчик водки.

– Очень может быть, – согласился гарсон. – Да только это дело не мое, нам – как прикажут.

– А кто же тебе это приказал?

– Хозяин.

– Мосье Робине?

– А то кто же?

– Мосье Робине запретил тебе отпускать мне в кредит?

– Запретить он мне не запретил, а только велел подавать вам на чистые деньги.

– А! Так это дело другое.

– Что ж, вам так больно нравится?

– Известное дело. Тут честь не затрагивается.

– Значит, она у вас не больно нежная.

– За твое здоровье, старый друг! – сказал Жибелотт.

– За твое здоровье, дядя Жибелотт, – ответил Крючконогий.

Они чокнулись и выпили по стаканчику, каждый по-своему. Крючконогий швырнул его себе в горло, точно письмо в почтовый ящик, а Жибелотт – мелкими глотками, с чувством, с толком и с расстановкой.

– А видел ты вчерашний биржевой бюллетень? – спросил Жибелотт.

– Ты никак забыл, что я и читать-то не умею, – ответил Крючконогий.

– Ах, да, – презрительно протянул Жибелотт.

– Вчера пятипроцентные стоили 100 франков 75 сантимов, – сказал сосед в черном сюртуке, с засаленным галстуком, при медной цепочке и вообще подозрительного вида.

– Покорнейше вас благодарю, мосье Бон д’Амур, – ответил Жибелотт.

Он налил Крючконогому еще стакан.

– Значит, сегодня они опять упадут, – продолжал он.

– Еще бы! Даю за то руку на отсечение! – подтвердил Крючконогий, протягивая руку к стакану.

– А! В таком случае мне надобно покупать! – сказал Жибелотт тоном опытного биржевика.

– Что ж, и я купил бы! – хвастливо проговорил тряпичник.

Он лихо закинул голову и отправил второй стакан за первым. Жибелотт тотчас налил ему третий.

– Заметил ты, как нам поклонился этот Сальватор? – спросил он.

– Нет, не заметил, – ответил Крючконогий.

– Просто в пот меня вогнал!.. Воображает себя царем комиссионеров и важничает!

– А мне сдается, что он считает себя и еще того почище, – заметил Крючконогий.