Мои 90-е

Подлетаю я на самолете к Копенгагену, и вижу из окна, что там какая-то деревня подо мной… просто голимая деревня! Шок! Я думала: сейчас будут небоскребы, автострады, неоновые рекламы… А тут – просто маленькие домики и морское побережье. И я подумала: «Ё-моё, куда я попала, где же цивилизация?!»

Алекс меня встретил, конечно. В кепке и клетчатой рубашке, без цветов. «Привет!» – даже, как-то без особых эмоций. Я была уверена, что там целый оркестр должен стоять, как минимум. Он взял мой чемодан, и мы потащились на автобусах и электричках в город Роскильде, довольно далеко от Копенгагена. Оказалось, эти «чертовы датчане» уже тогда были помешаны на экологии и аэропорт построили за чертой города! В России про экологию тогда никто и не слыхал еще. У нас такое неудобство, как отдаленный аэропорт, могло объясняться только мизантропией градостроителей. Нам пришлось доехать до Копенгагена на автобусе, сесть на вокзале на поезд до Роскильде, час ехать до Роскильде и еще на автобусе минут двадцать до дома. И везде – тишь, гладь и божья благодать. Я была как во сне. Чего ради я приехала?

– А где же небоскребы?

– Ты не поверишь, нет ни одного небоскреба в Копенгагене. Здесь – большая деревня!

– Как, нет ни одного небоскреба!! А сити есть?

– Нет, ну есть, конечно, старый город и центр, но город маленький совсем! – И каждая следующая фраза – как нож в сердце: – Мы будем жить в Роскильде, а Роскильде – это второй по величине город. Ну, как Москва и Питер. Хотя Роскильде даже десятой части Питера не занимает, но по значению – вторая столица.

Я еду и думаю: «Пресвятая Богородица… Вообще какой-то кошмар… Братислава и то круче». Я приехала в гораздо более провинциальный город, чем Москва, ни разу не Нью-Йорк… Какой-то заштатный городок, в который туристы ездят замок посмотреть! Такое у меня было впечатление. И когда я уже совершенно скисла, он мне говорит:

– Ну, сейчас отдохнем, а вечером можем в город поехать. Два клипа сделаем и поедем.

А чувак, надо сказать, из киношной среды, папа – оператор. И у меня будто луч солнца в душу попал:

– Два клипа сделаем! Что, прям сядем и сделаем? Круто! А на чем ты их делаешь дома? Или студия есть?

Я начинаю эти вопросы задавать, а он так смотрит на меня с жалостью и говорит:

– Да нет! Это когда билеты коцаешь в автобусе – они делают так: clip-clap, и это – один клип. Один у тебя, один у меня – сделаем два клипа.

И все. И меня, конечно, заморозило после этого.

В итоге мы приезжаем в какой-то отдаленный, на окраине даже этого Роскильде, новый дом на отшибе – четыре этажа и два подъезда. У Алекса там была однушка, с кухней в коридоре. И в окно виден бесконечный горизонт, уходящий в море. И ветряки рядами. И больше ничего. Тоска. Почему-то я тогда эту красоту не оценила.

– А где люди? А друзья-то у тебя тут есть? А русские тут еще есть?

И он говорит:

– Да, нет особо. Надо с датчанами общаться, зачем тебе тут русские? У нас тут соседи есть русские. Они, правда, не москвичи, а из Мурманска. Ну, по «голубой телеге», поэтому вдвоем живут. У одного недавно девушка появилась, только – тсссс!

Во, думаю, безнадега…

– И есть у меня тут еще подружка, она тебе приглашение делала. Она – датчанка. Я ее попросил по-соседски помочь. Пойдем ей спасибо скажем, поздороваемся, познакомишься.

Я думаю: «О, круто! Соседка, наверное, модная девушка, раз Алекс с ней общается».

Я тогда не понимала, что можно общаться и с обычными людьми. С соседями. Здороваться с прохожими. Как-то в Москве, в спальном районе, где я росла, в окружении соседей-алкашей и гопников с арматурой, это в голову не приходило. В общем, мы заходим, и я вижу next door girl. Серенькая такая, обычная девушка. Неухоженное, взъерошенное существо в пижаме: соседка. Долго знакомились: «Май нейм из…» Я извелась. Самое интересное, что в ее квартире было, это две шиншиллы, про которых она взахлеб рассказывала, как много они трахаются. После чего мы плавно перешли к сексу и свингерам. И тут неожиданно она говорит:

– Ой, да, я регулярно хожу на вечеринки свингеров! Если вы хотите – присоединяйтесь.

Я, конечно, модная девушка была, но тут меня порвало на части. Когнитивный диссонанс: такой образец лошизма – и ведет такую активную сексуальную жизнь! Да еще и на мою посягает… Не то что там какие-то подмигивания эротические, а банальный инвайт.

– А-а-алекс…?

А он:

– Да не парься, тут все так.

– Прям все?

– Ну да, я тебе потом расскажу, тут такая свобода нравов. Просто ей не с кем трахаться, у нее нет бойфренда, вот она и ходит на вечеринки свингеров. Платит 100 крон и заходит. Мальчикам – 200, девочкам – всего 100.

Ё…

Ну а что? Соседи, надо жить дальше. После этого мое прогрессивное мировоззрение и сексуальная раскрепощенность «а-ля рюс» померкли на фоне всеобщей толерантности к этим вопросам. И я поняла: секс в здесь не был чем-то особенным, романтичным… просто процесс, как еда и сон. Бытовуха.

Короче говоря, начинаем мы жить в этом Роскильде, в однушке. И как-то, само собой, спим в одной кровати. Потому что она одна в квартире. И нет даже сквота никакого, где я могла бы перекантоваться ради приличия. Ну и… спим вместе. Раз тут так положено, раз такая бытовуха. Без розовых соплей. Он мне показывал город, мы пили много пива – Carlsberg и Tuborg, что было нашим единственным развлечением в принципе. И тут он мне сказал: «Все, конец месяца, деньги кончились. Я же на пособие живу. И так – очень мало, а тут еще ты! Надо нам срочно жениться или тебе сдаваться в лагерь для перемещенных лиц – просить азюль. А то жрать уже нечего». «Азюль» – это asylum – убежище. То есть просить политического убежища. Придумывать телегу, идти в полицию, доказывать куче серьезных людей, что я подвергалась политическим или каким-то другим преследованиям… А я им не подвергалась… А потом еще сидеть год без всяких гарантий на положительный результат. И, конечно, искать другого мужа, чтобы «зацепиться» и избежать депортации. Вот такая постановочка вопроса. Как честный человек, он мне предоставил выбор. Но я уже за эту неделю столько ужасов про лагерь наслушалась, так уже булки на пиве расслабила… Как же, я думаю, я там буду мыкаться? У меня же на морде написано – хорошая семья, искусство, инфантилизм. Россия, перестройка, колбаса. Надо сказать, в девяностые все девушки в Москве мечтали найти «спонсора», то есть человека, который готов был бы ее содержать. За секс. Иногда еще это называлось «личный секретарь». В объявлениях о найме даже поясняли: «секретарь без интима». А если так не написано, значит, с интимом. И это – не просто нормально, а круто. А уж замуж выйти за «иностранца» – это вообще, решить сразу все свои проблемы до третьего колена. Не то чтобы это аморальное явление меня коснулось, но кое-какие прицелы сбило. Так что я, недолго думая, выбрала роль жены. А что, попробую! Может, будем хорошей парой!

Глава 8 Русские люди в датской глубинке. Люди и телеги. Секс ради брака, брак ради пособия по бедности. Свадьба и кровавые следы. Приличные люди и кастрюли.

Мы жили в однушке в ебенях. Общались с соседями из Мурманска. Мурманчане были отличными соседями и довольно брутальными парнями. Назову их Раффи и Леца. Леца – такой блондин коренастый с голубыми глазами, простой мурманский парень, эдакий мичманок. А Раффи – высокий и худой казах с длинными волосами, чисто индеец.

У нас у всех были клички, мы же жили как настоящие подонки! Это позже в Москве появилась мода на слово «падонок» и все составляющие этого понятия – жизнь без денег, рок-н-ролл и автостоп. А тогда мы создавали этот культурный феномен своей собственной судьбой. Переосмысливая этот неожиданно клевый образ жизни.

Меня звали «жена Алекса», и я понимаю почему. Потому что, когда он меня с кем-то знакомил, человек всегда удивлялся и переспрашивал: «Жена?» Это был очевидный нонсенс в нашем возрасте. Да и мы не сильно подходили друг другу… Все спрашивали: что вы с Алексом делаете вместе? Мы не делали вместе ничего.

Леца и Раффи мечтали стать рок-музыкантами – и стали в конце концов. Странным каким-то волевым усилием, как будто сами себе придумали челлендж. Никакой особой любви к музыке или характерной симптоматики рок-звезд я у них не наблюдала. Впрочем, не мне судить.

Потом я еще встретила там такого же художника. От ума. Он решил стать художником, потому что ему папа посоветовал выбрать наконец какую-то профессию. А кем еще можно стать половозрелому хипану без музыкального слуха?!

Когда я познакомилась с будущими рок-звездами, они открыли мне свой скелет в шкафу: их «голубая телега» могла в любой момент дать трещину. У Раффи появилась девушка. Мурманчане получили свой ВНЖ, как два романтичных голубка. Их проклинала Родина и порицала толпа. Дания их пригрела, поддержала и поселила в экологически-чистой глуши. Счастье. А тут… Говорят, как-то на Новый год Раффи нажрался и приставал к некой Плюхиной. Коварной и прыщавой, как утверждал Леца. Но питерская девочка Юля Плахина была очень даже ничего. Она тоже приехала, как я, попытать счастья. А тут красавец Раффи. У них едва завязалась романтика. Этого хватило, чтобы все заметили. Леца заволновался, что эти отношения выйдут из-под контроля, гейская телега потерпит фиаско, и их вышлют на хер, на Родину. Но мы ржали, что он просто ревнует… Нам было сложно представить, чтобы мурманские парни были истинными геями. Они рассказывали, что у них зимой вдоль улиц натянуты тросы, чтобы людей ветром не сдувало. Сугробы такие, что улицы напоминают траншеи, в которых гибнут алконавты. А пьют все и все время, чтобы не замерзнуть. Для нас, москвичей, этого было уже достаточно, чтобы считать мурманских героев заслуживающими датского убежища. Но датчане (смешные!) говорили: «Если у вас так все живут, то почему именно вас мы должны спасать?» Да потому, что мы вырвались! Мы – такие нежные – не смогли мириться с такой действительностью. Мы убежали и просим вас помочь! Мы уже – предатели, раз отвернулись от Родины и ее трудностей. У москвичей нет колбасы, у мурманских – заносы, у питерских штукатурка в сквотах прямо на голову падает… И никаких, знаете ли, перспектив. Разве этого не достаточно? Но тут начинался cultural clash:

«Вы должны сами решить эти проблемы, своими силами!» – «Да у нас денег нет, совсем!» – «Так идите на работу!» – «Так, и работы нет!» – «Но у вас перестройка! Скоро все наладится, ваше правительство делает все, что в их силах…»

И, чтобы избежать всей этой демагогии, датчан легко кормили тем, что они сами хотели. Геи? Да, мы тут все геи! Антисемитские пытки? Пожалуйста! Религиозное меньшинство? Да, мы ортодоксы… Не подходит? Ладно, зороастрийцы! И хотя, люди врали, это считалось даже более честным, чем брак. Некоторые восточноевропейские мальчики охмуряли датских девушек и женились на них ради визы. И это не было фиктивным браком, а просто обманом на доверии. Девушки плакали, но не разводились. Наверное, проявляли благородство. А может, любили. Потом парни, получившие свои пятилетние визы, испытывали двойной дискомфорт. Теперь они становились лакомым кусочком для других. При этом на каждого такого «датчанина» шла конкретная охота. Пользуясь случаем, выражаю свою искреннюю признательность Алексу за то, что он тогда отважился на мне жениться.