Мои 90-е
Шрифт:
– Нет, я не могу быть твоей первой женщиной, ну, просто не могу!
– Ну пожалуйста, пожалуйста!
Я уже почти плачу, чувствую, что попала в мелодраму и сейчас нахожусь в самой кульминации. Он говорит:
– Ну мне тогда придется снять какую-нибудь старуху страшную или наркоманку. Вам меня не жалко?
Я подумала: «Боже! Что за диалог!» Сказала «Нет!» и дала деру. Как-то не честно пытаться давить на жалость еще не оплаченной женщине. Но больше всего мне жалко стало, что у него почему-то проститутка должна стать первой женщиной. А я должна почему-то из-за него стать проституткой! Бред какой-то! Я тогда про карму еще ничего не знала. Но поняла всю эту дикую логическую цепочку именно так: сейчас я что-то сломаю в его судьбе, а он – в моей. Да ну на х-й! Я от него убежала, но лицо хорошо запомнила. Алекс когда все это услышал, аж задохнулся:
– Ты что, дура?! Это лучший вариант, который здесь мог быть вообще! Ты с ума сошла! Надо было соглашаться!
А я уже чувствую: все, харэ, меня все это обламывает. Наверное, я надеялась, что будет весело. А раз не стало, то хрен вы меня заставите… Так я проверяла свои морально-нравственные
Но Алекс не унимался:
– Ну все, сейчас мужик какой-нибудь подойдет, и ты давай, глупостями не занимайся.
И сразу – чик: от меня отбежал и спрятался за угол. Тут же подходит какой-то мужик и говорит:
– Сколько?
А я – все. Амба! Щелкнуло что-то, как будто костяшки на счетах откинула чья-то рука в черном нарукавнике. И я говорю ему:
– Вы меня не за ту приняли, я вообще здесь гуляю.
А он такой:
– Что? Гуляет она здесь! Здесь неправильное место для прогулок! Сука! Туристка, ё!
И начинает меня хватать за грудки и приподнимать над тротуаром. Обиделся. На вопли опять прибежал сутенер – Алекс:
– В чем дело?
А я говорю:
– Ни в чем, все нормально, он меня принял за проститутку, а я здесь совершенно случайно – просто гуляю.
И смотрю на мужа сурово так, как жене положено. Алекс как-то сразу скис:
– Так, я все понял, с тобой каши не сваришь.
В общем, оказалось, что я бестолочь и никак не могу помочь семье материально. Но такую позицию занимать было опасно. И политически, и стратегически. Я чувствовала, что этот брак больше нужен мне, чем Алексу. Нужно было иметь хоть какое-то «вэлью» для этого союза. Социальную значимость, в конце концов. Поэтому я пошла в секонд-хенд и украла там шерстяную кофту. Просто засунула ее в сумку и вышла. Дрожа и обливаясь потом. Кофта была на редкость уродливая и поюзанная. Растянутое коричневое уродство. Но на ней не было звенелки. Этим и определялся мой выбор. Я принесла трофей Алексу. Пусть гордится мною, учитель. Он был немного удивлен: никак не хотела, а тут повелась на такую уродскую вещь? «Я ж тебе показывал, как звенелки снимать. Могла бы себе джинсы какие-нибудь взять!» Он не понимал, что это была не уступка соблазну, а вынужденное насилие над собой. Самостоятельное лишение себя невинности. Дальше пошло как по маслу. Из возможного спектра профессий было выбрано наименьшее из зол: стать проституткой, нянечкой, посудомойкой, наркоманкой или домохозяйкой? Лучше уж стать воровкой! Тем более с моим основным пороком: гордость не давала мне согнуть спину в трудах праведных. И я напевала под нос:
«Воровка никогда не станет прачкой,А вор не будет спину гнуть.Не лучше ль это дело кончить мирной стачкой,Мы это дело перекурим как-нибудь…»Этим актом был проложен путь в социум. Тот, который я видела вокруг себя. С приличными людьми я познакомилась гораздо позже. А вначале свобода улыбнулась мне вот такими вот гнилыми зубами.
Я все еще думала, что мы как-то сможем жить вместе, найдем общие интересы… Ну, как раньше: выдавали девушку замуж на кого-то незнакомого из соседней деревни: совет да любовь! И ничего, жили всю жизнь. Искали консенсус, привыкали. Но после этого поняла: «фу, не хочу больше». Еще попряталась немножко в ванной, а потом сказала: «Дорогой, знаешь когда девушки выходят замуж в другом городе за кого-то, им надо потом маму навестить». И взяла билет в один конец обратно, в Москву.
Глава 11
Лето в Рашке. Летаргический сон. Спирт и гей-клуб PAN. Скука и дождь.
Вы думаете, что я вот так вот взяла и вернулась в Рашку? Как бы не так. Да, мне хотелось сбежать. Но я теперь ничего не загадывала. Это давало мне неоспоримые преимущества и возможность новых ходов… В любом случае – полезно посмотреть на ситуацию со стороны.
Короче, приехала я в Москву в новых белых джинсах «дизель» и дешевых кедах «all stars». Долларов двести в кармане. Планов – никаких. И на второй день поняла, что делать мне тут нечего. Девяносто второй год, работы нет почти ни у кого. Бойфренд Саша фактически на иждивении у своей мамы, которая работает горничной в маленьком частном отеле. Одноразовые тапочки и маленькое мыльце – полная квартира. Моя мама подвизается у некой эротической звезды Инны Воробьевой в качестве администратора. И это – после двадцати лет работы переводчиком-синхронистом во Внешторге. Фотографы-однокашники пытаются халтурить на свадьбах и выпускных. Мои 200 долларов произвели фурор. Я все лето поила пивом все Подмосковье. Мы ездили купаться на карьер: кайфовали и ничего не делали. Но чувствовалось легкое отчуждение. Я стала другая. Я стала иностранкой. У меня были другие возможности. Вопрос «Как там у вас в Дании?» звучал так же, как классическое «Есть ли жизнь на Марсе?». Любой ответ принимался. Люди ничего не знали ни про жизнь в Дании, ни про то, какой ценой она мне дается. Они не готовы были знать. Мои жалобы звучали здесь, как нытье избалованного ребенка. Рассказы о том, что мне приходится воровать, спать с мужем-наркоманом и пить пиво вместо приема пищи, быстро превратились в занятные байки. И я стала желанным гостем на любой тусовке: «Уважжжаемая публика, сейчас гвоздь программы – Дама из Амстердама! Занимательные истории о житье-бытье жестокого капиталистического мира!» Я веселила публику, все смеялись. Мама моя отморозилась. Ей нужно было жить свою жизнь, а я уже выросла и сделала выбор. Бойфренд Саша прямо сказал, что рад меня видеть, но не понимает, как рулить в этой стране свое будущее, и финансовой помощи мне оказать не сможет. Перспектив не было ни у кого. А тут я свалилась
им всем на шею. Я стала инородным телом, и среда выдавливала меня вон.Я провела в Москве все лето вместо предполагаемого месяца. Растягивая удовольствие. И в конце концов поняла, что мне придется возвращаться и разгребать самой свое говно. Продавливать ситуацию. По крайней мере, там у меня были средства к существованию – пособие. А здесь, в Москве, люди занимали друг у друга на еду. У меня родилась гениальная идея. Помочь своим близким. И тем спасти себя от одиночества. Перетащить туда всех кого можно. Я затеяла с Сашей разговор на тему: кого бы из наших «спасти» и вывезти из страны. Решение было однозначным: их с лучшим другом Пашей и их общую подругу Ритку. Пожалуй, она – единственный человек, для которого моя авантюра оказалась хоть сколько-нибудь плодотворной. Тогда, в девяносто втором году, я еще плохо ее знала. Но она была априори «своя». Талантливая девочка со стильной стрижкой, которая жила в поселке Томилино, где неподалеку располагалась очень вонючая действующая птицефабрика. На которой трудилась основная часть народонаселения.
Девочка рисовала что-то странное, дарковое и концептуальное. Она даже разговаривала так, как будто была не совсем с местности: с легким акцентом. Она училась в десятом классе. Я тогда подозревала, что оба моих друга были влюблены в нее. И эта интрига еще больше меня раззадоривала. Мы были модные, молодые и красивые. У нас была славная компания. Больше ехать никто не захотел. А зачем? Все строили планы про жизнь в Рашке. Так или иначе. Аутсайдеров было – раз, два и… я.
Я опять связалась с мужем через уличную телефонную будку. Попросила ему передать: «каждый день в 17.00 на наш номер». И с пятой попытки вышло. Он удивился, что я вообще жива, но был этому рад. Я засобиралась обратно. Теперь я понимала, что шутки кончились и мне нужно подумать о том, как я там буду жить. А главное – как сделать так, чтобы меня больше не тянуло малодушно бежать. Как привязать к ногам гири и якоря, чтобы заставить себя биться до конца. Моя природа – ветер. Но я пошла против природы. И в качестве якорей взяла с собой огромный чемодан с разным говном и складной велосипед «Кама». Одно дело, когда ты на этом велосипеде прокатился пару раз в детстве и поставил на балкон: классная вещь! А другое дело, когда ты вынужден пользоваться этой дрянью регулярно. Через этот велик я впервые в жизни столкнулась с пониманием качества вещей. Он, сука, не ездил. Это было проклятие и позор. Одна скорость, дребезжащие суставы и маленькие колеса при большом весе рамы. Когда передо мной была горка, даже самая незначительная, приходилось слезать с него и с улыбкой самокритичного идиота толкать вручную под изумленными взглядами нормальных велосипедистов. Но это было чуть позже.
А пока я села в поезд Москва – Копенгаген. С билетом в один конец, как обычно. Меня провожали друзья. Не знаю, что они там себе представляли в своем воображении, но лично я ехала на фронт. Поэтому на двое суток с лишним я впала в анабиоз. Настоящий. Я легла на верхнюю полку и вставала только пописать. Пару раз. Соседка с нижней полки очень беспокоилась и регулярно трогала мой лоб, предлагала лекарства и спрашивала, давно ли я обследовалась на разные ужасные заболевания. Но я знала, что это. Это была криогенная заморозка. Стеклянный гроб. Тело мое было отправлено по назначению. С чемоданом и складным велосипедом «Кама». Чтоб не сдуло.
На перроне меня ждал Алекс. Была ранняя теплая осень. Алекс был в неизменных черных джинсах, черно-белой рубашке и любимой паре узких ботинок. Эти ботинки он покупал в секонде, причем – регулярно, как только снашивал предыдущую пару. Ровно такие же. На моей памяти было как минимум пять пар. Есть такие люди. Они обычно худые, много курят, носят только черное и белое, их интеллект выше среднего, и это мужчины. Если им нравится что-то из одежды, они покупают сразу несколько экземпляров. И носят до самой смерти. Я знаю еще двоих, и у них у всех одинаковые имена. Я называю это – «синдром Алекса». Только в тот раз на моем муже были еще черные кожаные перчатки, почему-то… Довольно грубо пошитые, и пальцы в них были толстые и квадратные. И в них – одна красная роза. Наверное, он меня любил. Или собирался задушить и возложить потом эту розу на. Я даже похолодела, когда увидела его снова. Вспомнила всю эту жесть… Но решила: человек заслуживает честности. Значит, буду пытаться. Мы выгрузили бессмысленные тяжести и поперли их через весь город. Нам уже выдали квартиру в Копенгагене. И мне предстояло ее увидеть. Но я не радовалась. Я готовилась к разговору.
Квартира оказалась прекрасной: большая двушка, в новом доме, через дорогу от Христиании. Но мне было не до этого. Меня морозило. Я чувствовала, что очень устала и мне нужно… поспать. Он обрадовался и сказал, что сгоняет тогда быстренько на Истед-геде. Сказал, что теперь ездит туда регулярно. Что у него там новые друзья, и он знает хороших дилеров. Вообще, все круто. И свалил. Я рухнула на матрас в маленькой комнатке и заснула. Кажется, меня накрыло новой волной анабиоза. Я не могла ничего поделать. Я пыталась бороться со сном, пыталась встать, пошевелить руками, но не могла найти в себе сил даже доползти до чемодана. Иногда сквозь сон я начинала паниковать: я понимала, что все только усугубилось, что я не справлюсь, что надо срочно валить. Брать чемодан, велосипед и бежать на тот же поезд в обратную сторону. Может быть, он еще не выехал из депо? Может быть, я договорюсь с проводником? Не беда, что у меня нет денег на билет: я отдам ему велосипед. Хороший велосипед, почти новый! Хотя, наверное, он может не пойти на это… Нет! Мне нужно бежать в посольство. В русское посольство, и просить там убежище, просить, чтобы меня депортировали обратно на родину. Я расскажу им все. Расскажу про мужа-наркомана. Они пожалеют меня и отправят домой. Но я не знаю их адрес! И у меня нет сил встать. Совсем нет сил. Я решила отложить визит в посольство на попозже, когда высплюсь. Пришел Алекс и заглянул ко мне. Я видела сквозь веки, как он сел в гостиной и выкурил дозу с фольги. Как лег на диване и включил себе музычку. Я не могла встать. Я спала.