Мои друзья скандинавы
Шрифт:
— Мне предстояли трудности, о которых я и не думала, приступая к этой работе, — говорила Сильви Кюлики Кильпи. — Ведь в царское время многие у нас прятали людей из России, спасавшихся от преследования полиции, не разбираясь, кто из них меньшевик, кто эсер, кто большевик, а кто и просто только сболтнувший лишнее кадет. И каждый понимал, что его подопечный скрывается не под своим подлинным именем. Поэтому-то, когда народ узнал, что и Ленин пользовался таким финским гостеприимством, каждому лестно было думать, что тот русский, которого он скрывал, был именно Ленин. И даже когда убеждаешь такого старика, что в то время, о котором он говорит, или в том месте, где он
Мне даже показывали вблизи от дома Сванте Бергмана вековой дуб, — продолжала Кильпи, — на котором Ленин будто бы финским ножом вырезал дату своего пребывания, но, мол, вырезанное за полвека успело зарасти корой. Это так противоречило всему, что мне известно о характере Ильича, что я попросила проследить за судьбой дуба.
А когда недавно его спилили и ствол доставили на фанерную фабрику, то под корой, на уровне роста человека, нашли эту резьбу. Но дата была — 1904. Значит, через этот остров еще до того, как там побывал Ленин, проходил не один русский революционер.
Впрочем, и после этот путь не был для них закрыт.
«ФИНСКИЙ ПОВАР»
«Закон ленча» — завтрака — в скандинавских странах действует неукоснительно. И мы отдали ему дань, как это и намечал Аско Сало, в Раума, в ресторане, до которого, прорезая снегопад, наша машина и добралась от Турку часа за три с половиной.
Долгий же путь хотел пройти пешком Владимир Ильич, если бы ему не удалось попасть на рейсовый пароход.
Вряд ли стоит перечислять все пожары, начисто истреблявшие городок, в который мы прибыли, — в этом Раума ничем не отличается от других городов и местечек Суоми. Его, так же как и их, в XVI веке посетила чума, унесшая половину жителей… Это было во времена шведского владычества. А позднее, в годы Крымской войны, английский флот не оставил своим вниманием этот торговый городок и дважды бомбардировал его.
Но Раума вошла в историю не только своими несчастьями, но и стойкостью своих граждан. Когда в XVI веке был основан Гельсингфорс, король приказал всем жителям Раума немедля переехать в новый город. Однако они как могли уклонялись от переселения и продолжали заниматься своим делом у себя дома.
«Столь непочтительное отношение к приказаниям свыше и удивительное непонимание выгод, предстоящих от этого переселения государству, о которых мечтал сам король, глубоко веривший, что короли не могут ошибаться, окончательно возмутило его королевское самолюбие», — пишет историк. И тогда воспоследовал новый указ, на этот раз более энергичный. Всем жителям предписывалось немедленно «убраться в новый город».
И жители убрались.
Раума пустовала несколько лет, пока наконец после смерти Густава Васа новое «Вавилонское пленение» не было отменено «ввиду оправдавшихся надежд». А вернее, оттого, что Хельсинки был основан для соперничества с Таллином, который тогда принадлежал Дании. Когда же вскоре и сам Таллин был захвачен Швецией, нужда в Хельсинки отпала так или иначе, жители Раума вернулись к своим пенатам…
Снег перестал, и солнце выглянуло из облаков, словно для того, чтобы мы вволю могли осмотреть этот город, насчитывающий тысяч двадцать жителей. Но улицы его сейчас были пустынны, так как все жители выполняли «закон ленча».
Наскоро оглядев городок, и мы, как я уже говорил, последовали примеру коренных его обитателей и вошли в кооперативный ресторан.
— О, да здесь есть «рыбий петух» — «калла кукко»! — воскликнул Аско, разглядывая меню, в котором я не
мог понять ни одного слова. — Настоящая финская кухня!..И в самом деле, в меню значились и «бедные рыцари», и «лососина сапожника», и «наша кастрюля», и «фальшивая черепаха», и «селедка стекольщика», и блюдо с таким зазывающим названием, как «хорошенького понемножку».
Я уже знал, что «лососина сапожника» на поверку оказывалась обыкновенной копченой воблой, «селедка стекольщика» — вымоченной маринованной сельдью, а «хорошенького понемножку» не что иное, как мясное ассорти. На этот раз я решил отведать «рыбьего петуха» — «калла кукко».
— Это домашнее блюдо, крестьянский деликатес, — сказал Аско, — в ресторанах его почти никогда не готовят.
«Рыбий петух» обернулся пирогом из ржаной муки. Между двумя его корками вперемешку с кусками свиного сала запечены целиком рыбешки.
Молодой, краснощекий, ярко-рыжий повар в белоснежном колпаке словно сошел с рекламного плаката и появился в дверях кухни.
Ему хотелось узнать, какое впечатление на меня произвело это крестьянское блюдо.
— Иностранцам оно обычно не нравится, — сказал он и представился: — Фредериксон.
Не сын ли он владельца постоялого двора в шхерах, у которого заночевал Ленин, подумал я и тут же поймал себя на том, что этого быть не может… Если сын Фредериксона еще жив, он должен быть глубоким стариком… А этот паренек молод даже для того, чтобы быть его внуком…
Ответ мой повару был скорее вежлив, чем правдив. А когда он, приподняв для приветствия белоснежный колпак, обнажил волосы, отливающие медью, как начищенные в кухне кастрюли, и удалился, я сказал:
— Как ты думаешь, Аско, почему, когда Ульяновы по пути из Стокгольма в Швейцарию приехали в Берлин, Ленин прописался там как «финский повар»? Что он не назвался немцем, понятно: то, что он иностранец, наверное, трудно было скрыть. То, что финн, тоже понятно: во-первых, недавние впечатления, во-вторых, если бы кто-нибудь стал добиваться, откуда он прибыл, все сошлось бы. И к тому же немцы тогда сочувствовали борьбе финнов с самодержавием и никогда бы финна не выдали царю, чего нельзя сказать о русском… Но почему не финским рыбаком? Не моряком, не помещиком, наконец?
— А почему рыбак или моряк вдруг оказался в Берлине? — отвечает Аско. — Для помещика занятый им номер был, очевидно, очень скромным. А человек с такой профессией, как повар, приискивая работу в Берлине, мог остановиться и в захудалой гостинице. К тому же Ильичу, вероятно, нравилась финская кухня и в тот день, когда его с утра водили по третьестепенным кафешкам и кормили тухлой рыбой, он с удовольствием вспоминал, что в Финляндии еда если и не была изысканной, то всегда самой свежей. И рыба, и молоко… Но… — Аско взглянул на часы и, так и не решив, почему Ильич назвался финским поваром, сказал: — Если мы не хотим заночевать в дороге, то «по коням»!
И все же через день в Васа мне снова довелось повстречать «финского повара»… Перед этим мы с утра побывали в окружном суде — кирпичном трехэтажном доме на крутом обрыве. Из высоких окон его отлично виден оледенелый залив моря. В архитектурном отношении здание это ничем не примечательно. Но нам, особенно Аско, интересно было побывать там, где последний раз в Финляндии в 1930 году выступал его отец, знаменитый левый адвокат Ассер Сало, защищая левых рабочих.
Во время заседания суда финские фашисты ворвались в зал, избили адвоката рабочей стороны Ассера Сало и на глазах у губернатора и полицмейстера схватили его, бросили в автомобиль и увезли в «неизвестном направлении».