Мои друзья скандинавы

Интервью Хаккила помогает, однако, сделать и другое уточнение. До сих пор со слов большевика, тогдашнего библиотекаря Хельсинкского университета Смирнова, считалось, что конференция заседала в зале Общества трезвости «Който». Но, по-моему, правильнее в данном случае полагаться не на свидетельство того, кто не принимал непосредственного участия в конференции и в своих поздних воспоминаниях легко мог спутать Общество трезвости с Армией спасения, а того, кто сам доставал помещения и называет их точные адреса, — на свидетельство Хаккила.

И еще один раз Вяйне Хаккила разговаривал с Лениным. Это было в 1910 году в Копенгагене, на Конгрессе Социалистического Интернационала… Юрьё Сирола и Карл Вийк представляли финскую социал-демократию. Хаккила — Союз социалистической молодежи. Он разговаривал с Карлом Либкнехтом, когда к ним подошел Карл Вийк.

Но предоставлю слово самому Хаккила:

— Вийк сказал мне, что какой-то странный на вид человек спрашивает меня. Это был Ленин. У него болели зубы, и щека была перевязана платком, поэтому он и казался таким странным. Ленин спросил меня, возможно ли сейчас организовать конференцию в Финляндии. Я ответил, обстановка изменилась и реакция настолько усилилась, что в нашей стране ныне небезопасно проводить такие конференции, — рассказывал Вяйне Хаккила перед микрофоном и опять не без самодовольства добавил: — В Копенгагене мы говорили по-русски. Ленин сказал, что я уже настолько хорошо владею русским, что нет необходимости говорить по-немецки.

К о м м е н т а т о р. А после вы не встречались с Лениным?

Х а к к и л а. Многие удивлялись, почему я не поехал к Ленину, когда он стал в России крупнейшим государственным деятелем. По-моему, я сделал правильно, что не пошел к нему без дела. Я знал, что он перегружен работой по руководству великим государством. Хорошо, если б в каждой стране были такие скромные, бескорыстные и мудрые государственные мужи.

Но напрасно сам Хаккила в этом интервью так «скромничал» перед радиослушателями. И вовсе не потому, что не хотел отрывать от дел человека, перегруженного государственными заботами, он не поехал к Ленину, а потому, что понимал, что Владимир Ильич наверняка наотрез откажется от встречи с человеком, ставшим на путь измены делу рабочего класса.

По-разному сложилась жизнь двух студентов, приютивших Ленина у себя в комнате весной девятьсот шестого года.

Севере Аланне вскоре получил диплом инженера-химика. Свою службу в фирме он совмещал с изготовлением бомб для революционеров-боевиков. Подпольную химическую лабораторию вскоре обнаружила полиция, и, спасаясь от преследования, Аланне вынужден был нелегально покинуть родину. Так рассказывали мне финские друзья. Однако в одном из обзоров финляндской жизни, составлявшихся для «служебного пользования» с «высочайшего благовоззрения» Николая Второго, я нашел еще и другое сообщение о деятельности молодого инженера. Финскими и русскими революционерами совместно, сообщалось в обзоре, «была устроена тайная типография в Гельсингфорсе, на Доковой улице, в доме № 1… Наборщиками в типографии были русские революционеры, но хозяином-распорядителем финляндец, инженер Севере Аланне. Когда типография была обнаружена полицией и дело перешло в суд, Аланне был оставлен на свободе, несмотря на требование прокурора. Он воспользовался этим, чтобы бежать за границу, причем, по газетным сообщениям, ему было дано на дорогу 5000 марок».

Слова «тайная типография» и «Аланне был оставлен на свободе» в этом сообщении выделялись курсивом.

На другой странице того же обзора говорилось о том, что во время подготовки к знаменитому Свеаборгскому восстанию весной 1906 года (то есть примерно в то время, когда у него жил Владимир Ильич) Севере Аланне получил от капитана Кока деньги, четыре тысячи марок, на которые он купил оружие для финской Красной гвардии.

В свете этих донесений видно, что Севере Аланне и в самом деле ничего не оставалось, как бежать за океан, в Америку. Из Соединенных Штатов он приезжал на родину лишь через сорок лет, уже после Отечественной войны.

Другую карьеру избрал адвокат, кандидат права и кандидат философии Вяйне Хаккила. Он стал деятельным приверженцем своего тезки — правого из правых социал-демократа Вяйне Таннера. В 1918 году, в дни гражданской войны в Суоми, во время боев за Хельсинки, Таннер написал обращение к Красной гвардии, предлагавшее ей капитулировать.

Немецкие самолеты разбрасывали над сражающимися красногвардейскими частями это обращение, на котором рядом с подписью Таннера стояла и подпись Хаккила. После этого он быстро пошел в гору. В восемнадцатом был главным директором тюрем Финляндии, через несколько лет получил портфель министра юстиции.

С 1936 года и до сорок пятого он был председателем финского парламента и так скомпрометировал себя близостью к Таннеру, которого финский суд признал военным преступником, что на первых послевоенных выборах его кандидатуру даже и не выставляли.

Нет, нечего было делать ему у Ленина.

Комментатору же коммунисту важнее всего было донести до радиослушателей еще несколько человеческих черточек, несколько штрихов из жизни Владимира Ильича Ленина.

ДОМ НА ТЕЕЛЕНКАТУ

В то лето один день с утра до позднего вечера я провел с бродячим фотографом Матти Раухавуори.

Он тоже «испанец», но так и не добравшийся до берегов Испании!

Впрочем, Раухавуори и не должен был туда добираться. Партия поручила ему переправлять в Швецию тех, кто хотел драться с Франко и не мог легально уехать из тысячеозерного края.

Однажды вблизи Аландских островов моторку, на которой Матти отвозил в Швецию волонтеров, перехватили финские морские пограничники.

И ему пришлось второй раз перейти на казенное довольствие — отведать тюремной похлебки.

Во время первой отсидки в камере знаменитой тюрьмы Тамиссаари он и подружился с Армасом Эйкия.

Выходя замуж за Матти, невеста предупредила его:

«Знаешь, милый, я не умею стряпать!» — «Не беспокойся, тебе и не из чего будет готовить», — утешил он девушку.

— И оказался прав, — смеясь, рассказывала она.

Профессия бродячего фотографа не очень-то хлебная, зато весьма удобная для подпольщика-связного.

Впрочем, сейчас Матти зарабатывал на жизнь вполне легально.

С утра мы бродили по городу, и высокий, тощий, похожий сразу на Дон-Кихота и Россинанта, — впрочем, роль Россинанта у него выполнял обшарпанный подержанный мотоцикл, — Матти фотографировал людей у избирательных участков (был день выборов в парламент). Затем на площади перед вокзалом он сделал снимок с памятника Алексису Киви, а на бульваре Эспланады фотографировал нужные для моей статьи о финской скульптуре памятники поэту Рунебергу, поэту Эйно Лейно и «Трех кузнецов» на перекрестке главных улиц, а потом, взглянув на часы, помчал меня на тряском мотоцикле к кирке, на паперти которой по сделанному ранее заказу он должен был сфотографировать новобрачную пару во всем ее праздничном облачении.

Мы чуть не опоздали.

Принаряженные молодые — она в белоснежном платье с фатой, он в парадном костюме с черной бабочкой — уже выходили из храма.

Лица молодоженов сосредоточенно серьезны. Напряженный взгляд устремлен в объектив.

— Не так, глядите веселее, ведь жизнь прекрасна! — командует Матти.

Не помогает. Смотрят в аппарат не сморгнув.

— Послушайте, — говорит тогда Матти, делая вид, что перезаряжает аппарат, — в тюрьме мне объявили, что заключенный может там приобрести профессию. «Правда?» — спросил я. «Да, правда. Хотите?» — «Конечно!» — «Какую? На кого хотите учиться?» — «На летчика!»