Мои калифорнийские ночи

— Первое письмо я получила в декабре.

— И ты столько молчала? — он даже не пытается скрыть возмущение в голосе.

Я передёргиваю плечами и ставлю тарелку на полотенце.

— Думаю, он просто решил напомнить о себе. Ничего страшного ведь пока не случилось…

— Смит, да ты хоть понимаешь, что творишь? — разворачивает меня к себе и серьёзно смотрит прямо в глаза.

— Я…

— Дурная совсем? Чего ты ждала? — зло произносит он и ощутимо меня встряхивает.

— Я думала, что он оставит меня в покое, — заикаясь, отвечаю я. Опускаю голову, пытаясь сосредоточиться на логотипе его футболки. — Не хотела без причины пугать Бена и Грейс.

— Без причины? — наклоняясь ближе, уточняет он.

Рид так близко, что мысли начинают лихорадочно путаться, сталкиваясь друг с другом.

— Ты прав, я должна была всё рассказать отцу, — вздыхая, признаю я, чувствуя, что от выпитого коньяка слегка кружится голова. А может и не от коньяка вовсе…

— Ты видела его у дома? — хмурится он.

— Нет, — отрицательно качаю головой.

— О чём ещё молчишь? Говори, Дженнифер! — требовательно просит он, касаясь холодными пальцами моего подбородка. Приподнимает, вынуждая таким образом смотреть только на него. И этот жест заставляет замереть от неожиданности и внезапно нахлынувших эмоций. Слишком не похоже на то, как он привык со мной обращаться.

Шум в ушах, лицо горит, тысячи иголочек под кожей… Мы снова напряжённо смотрим друг на друга. Как будто чёртово дежавю.

— Звонит и молчит, — признаюсь я, пытаясь ровно дышать и не замечать своего грохочущего сердца.

— А животные? Сколько их было? — обеспокоено интересуется он, пока я падаю куда-то в пропасть, чувствуя, как пересыхают мои губы.

— Птицы и кролик…

В его потемневших глазах мелькает неподдельная злоба.

— Всё расскажешь завтра отцу. Ты вообще не осознаёшь насколько всё серьёзно? — отчитывает меня он и, к моему облегчению, отходит чуть в сторону, отстраняясь.

Садится, достаёт из пачки сигарету.

— Как много она сказала ему? — сглатывая тугой комок в горле, спрашиваю я.

— Немного, но и этого достаточно, чтобы понять, какая твоя мать сука!

— Рид…

— Что? Как ей хватило ума покрывать такое? *****, — сжимает переносицу на пару секунд и снова смотрит на меня. — У меня, к дьяволу, слов нет цензурных…

— У неё был шок, — неуклюже оправдываю я мать. — Она ведь его любила и…

— Грёбаная чушь, Смит! — резко перебивает он. В его взгляде столько гнева, что мне становится не по себе. — Да она должна была убить его собственными руками, когда увидела, что он с тобой сделал…

Молчу.

Резко проводит ладонью по волосам, задерживая пятерню на затылке.

— Какого чёрта она не вызвала копов?

— Опасалась позора и осуждения, наверное, — едва слышно отвечаю я. Почти шёпотом, желая чтобы он не расслышал.

— Чего?

Брукс пару секунд ошарашено смотрит на меня, а потом на стакан, откуда секундой ранее пил воду. Неожиданно швыряет его в стену. Я невольно дёргаюсь от звука разбивающегося стекла.

— Он запугал её, — зачем-то сбивчиво продолжаю объясняться, и голос мой при этом дрожит.

— Это было один раз? — холодно спрашивает, поднимая на меня тяжёлый свинцовый взгляд.

Хочется спрятаться, убежать, лишь бы не отвечать на подобные вопросы… Но я киваю, обхватив себя за плечи.

— Ублюдок больной, — яростно произносит он.

А я вдруг понимаю, что он, возможно, тоже знает детали того вечера. И от этого мне становится жутко не по себе. Отворачиваюсь к раковине, чувствуя, как предательски дрожит губа. Понимаю, что стыжусь себя. Ненавижу за то, что поверила тогда в благие намерения отчима. Слишком больно до сих пор вспоминать то, что произошло на мой шестнадцатый день рождения. Боже, неужели этот эпизод будет преследовать меня всю жизнь?

— Наверху, вторая дверь направо, — сообщает мне Рид, задвигая стул.

Киваю, не поворачиваясь, и слышу, как он уходит. Медленно домываю посуду, вытирая глаза рукавом. Всё-таки вытаскиваю у него из пачки сигарету и чиркаю спичкой. Выключаю свет и сажусь на старенький табурет. Слушаю, как мирно тикают часы в прихожей. В идеальной тишине их слышно даже здесь. Смотрю на горящий в темноте огонёк и задумчиво кусаю губу. Подкладываю ладонь под подбородок и сижу в таком положении несколько минут.

Встаю и поднимаюсь наверх. Как оказалось, в гостевую комнату. Потому что из вещей здесь есть только самое необходимое. Расстилаю холодную постель и забираюсь туда прямо в одежде. Мерзлячка. Папа всегда меня так в детстве называл, потому что мне вечно было холодно.

Лежу, разглядывая потолок. Пытаюсь уснуть. Ворочаюсь. Сажусь. Потом опять ложусь. На бок. Переворачиваюсь на спину. В итоге полчаса спустя, опускаю ноги на пол, ищу тапки и решительно встаю. Не могу уснуть и всё. Уже пересчитала всех несчастных овец, баранов и их гипотетических детёнышей. Наверное, бессонница приключилась со мной из-за нового места. В доме отца я тоже не спала первые двое суток.

Тихонько ступаю по скрипучим половицам, но уже в коридоре понимаю, что Рид тоже не спит. Играет на гитаре, сидя там внизу. Беззвучно спускаюсь по лестнице и замираю в гостиной. Пару минут стою, а потом забираюсь на диван. Дверь в кухню приоткрыта, а потому я отлично слышу, как он перебирает струны. Поворачиваюсь на бок, подкладывая ладошку под щёку. Слушаю его, и по лицу снова катятся слёзы. На этот раз от обиды и досады.

Отчего-то вспоминается разом всё: «купание» в океане, ледяной душ, ремень… Его гадкие слова и обращения, отвратительное, грубое отношение ко мне. Не пойму, почему так больно. И почему так отчаянно хочется начать всё заново. С чистого листа. Обойтись без взаимных оскорблений и драк, без вечной войны. Дурная. Что вообще за мысли? Это даже звучит нереально.

Не замечаю, как проваливаюсь в царство Морфея. Вот так же в детстве папочка играл мне перед сном, когда я не хотела слушать сказки, потому что знала их все наизусть.

Просыпаюсь, от того, что мне дико жарко. Толстое пуховое одеяло натянуто до самого подбородка. Откидываю его и не сразу понимаю, где вообще нахожусь. За бежевыми занавесками уже вовсю светит солнце, а потому не совсем ясно, сколько сейчас времени. Слышу какую-то возню в прихожей. Потираю глаз и встаю, зевая как кашалот. Шлёпаю туда и замираю. Брукс обувается. Уходит…

— Ты куда? — вылетает у меня чересчур взволнованно.

— Мне надо уехать, вернусь после обеда, — нехотя поясняет он, ненадолго задерживая взгляд на своей спортивной кофте, которая, к моему стыду, всё ещё на мне. Вот ведь дура, совсем забыла!

Неуклюже переминаюсь с ноги на ногу, наблюдая за тем, как он нетерпеливо перешнуровывает кроссовок. Должно быть, устал со мной возиться и к нему вернулось прежнее раздражение.

Я молчу, глядя на то, как он встаёт. В какой-то момент наши взгляды пересекаются. Сказать по правде, я совсем не хочу оставаться одна в чужом доме.