Мои печальные победы
Шрифт:
Все политические обвинения в мой адрес, вышедшие в середине 90-х годов из-под пера вчерашних соратников, вызывали у меня сначала лишь горестную усмешку. Я вспоминал при этом то Заболоцкого — «нет на свете печальней измены, чем измена себе самому» — то народную мудрость: «что написано пером — не вырубишь топором». А сейчас, когда случается нечто подобное, все чаще вспоминаю Сталина, любившего повторять мудрую пословицу античных времен: «Даже Боги не могут бывшее сделать небывшим».
Печальным драматическим эпизодом в моей жизни последних 15 лет была рукопашная война с Владимиром Бушиным. Началась она в 1989 году и была куда более тяжелой, нежели распря с Глушковой. В отличие от нее Бушин никогда не давал повода упрекать его в том, что он поменял взгляды, оценки, убеждения. Да и полемист он незаурядный. Но у него были и остаются другие уязвимые места: в яростном желании победить соперника во что бы то ни стало он не брезгует ничем. Может поглумиться, передернуть цифры, даты, факты; может выдумать для себя удобный образ соперника и триумфально расправиться с ним, как расправляются с чучелами своих врагов шаманы диких племен. К тому же у него никогда не было литературного ореола— прозаик он никудышный, впрочем, как и стихотворец, что объективно делает его нападки на Распутина, Кожинова или даже Солоухина легковесными и сомнительными. Он не способен осознать значение творчества для русской культуры тех, кого делает мишенями своего язвительного остроумия, часто переходящего в прямое глумление.
В свое время ненависть к Есенину на мгновение объединила двух непримиримых политических противников — «белого» Бунина и «красного» Бухарина, объединила настолько, что оба низвергали одинаковую хулу на великого русского поэта, говоря о его пьянстве, хамстве, о простонародной грубости его поэзии.
Как будто это главное в Есенине, а не его великая, бесконечная русская сущность.
Иногда неистовые ревнители патриотизма бывали настолько и явно несправедливы, что мне казалось, будто ими руководит некая третья сила, мечтающая о нашем взаимном самоистреблении. Вспомним стихотворение Юрия Кузнецова о том, как два отважных войска (а в отваге Бушину не откажешь!), на радость маркитантам, сошлись на поле брани:
А наутро, как только с куста Засвистала пичуга, Зарубили и в мать и в креста Оба войска друг другаЕсли бы только один я был мишенью патриотических снайперов! Конечно, я был более других на виду, потому что пытался объединить вокруг журнала патриотов всех мастей, пытался свести коммунистов с монархистами, националистов с демократами-государственниками, писателей великого таланта и скромных тружеников пера. Задача была почти утопическая, но бывали времена, когда на страницах «Нашего современника» одновременно соседствовали Бондарев и Астафьев, Кожинов и Глазунов, Бушин и Вячеслав Клыков.
Юрий Кузнецов публиковал свою поэму о Христе, и в тех же номерах присутствовали священники, осуждавшие поэму, или Михаил Лобанов, выражение лица которого менялось, когда разговор заходил об авторе «Атомной сказки». Но я насколько мог терпел все эти русские раздоры, смирял гордыню то одной то другой стороны, помня, что в такое время нельзя допускать, чтобы «один патриот повесил другого патриота». Худой мир лучше доброй ссоры, а все ссоры к тому же были недобрыми.
Я никогда не упрекал Распутина в его политических иллюзиях — в излишней доверчивости к Горбачеву или Солженицыну, потому что он для меня прежде всего творец «Последнего срока» и «Прощания с Матерой».
Можно выставить счет Владимиру Бондаренко
Если же следовать рапповским рецептам патриотической стерилизации талантов, то придется выкинуть из литературной жизни Владимира Крупина, Веру Галактионову, Владимира Личутина с их прозой, Михаила Лобанова и актера Александра Михайлова с воспоминаниями, Марину Струкову с ее русским патриотическим неоязычеством и Нину Карташеву с культом православного воинства, Юрия Кузнецова с его последней поэмой. И что же у нас тогда останется? Пейзаж после битвы — громадное до горизонта смертное поле, усеянное телами лейтенантов, на поле стоит в оцепенении Владимир Бушин, а вокруг него хлопочут истинные победители сражения — маркитанты-мародеры.
В августе 1989 года, когда я стал главным редактором журнала, то первым делом мы поменяли обложку. Вместо желтой она стала белой. Профиль Горького был заменен мартосовской композицией Минина и Пожарского. Сразу же после этого я получил негодующее письмо от В. Бушина. Оно, к сожалению, было потеряно мною, но сохранился мой ответ Бушину.
«Володя!
Очень жаль, что мне приходится тратить время на бесплодные споры. Ты думаешь о Горьком так, а я иначе. Горький за свою долгую жизнь порусофобствовал вволю (я уж не говорю, что во многих статьях 10 годов он прямо объявлял себя сионистом). Русскую деревню он ненавидел непонятной мне патологической ненавистью, российскую историю считал пустой и бездарной. А работая над книгой о судьбах крестьянских поэтов, я лишний раз убедился в том, что крестьянство он вообще считал навозом истории. Да, воспоминания о Есенине он написал, ты прав. Но на первом съезде, когда уже после кровавой коллективизации всякого рода ораторами от Бухарина до Безыменского Есенин и есенинская линия стиралась в порошок, объявлялась враждебней социализму и т. д., наш патриарх все это слушал, благословлял и не опроверг ни одного слова распоясавшихся русофобов. Не случайно он же был вдохновителем, редактором и шефом страшной книги о Беломорканале. Не случайно же через два года после этого, он, в сущности, определил судьбу Павла Васильева, назвав его фашистом и антисемитом [38] . Ты что, не знаешь этого, Володя? Ты что не знаешь, как он писал о русских крестьянах; «Вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень — все те, почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их место займет новое племя! — грамотных, разумных, бодрых людей…» Вот и вымерли, согласно его желанию, в голод 30–32 годов… Как же мог такой человек с такими убеждениями не благословить Беломорканала и Соловков? Ну да ладно, хватит о нем. Поговорим о нас. (Естественно, что так понимая взгляды Горького я твое письмо печатать у себя не буду.) Давай разговаривать честно. Я хотел напечатать твою статью о Сахарове, но Сахаров осенью наговорил столько [39] , что стало ясно: все это нуждается также в оценке. Словом, как сказал Шафаревич, «если уж бить по Сахарову, то чтоб наповал…»
Я предложил тебе расширить твою статью, доказать политический авантюризм осенних выступлений Сахарова, это лишь усилило бы нашу аргументацию… Ты сначала вроде бы соглашался, но потом раздумал. Я тебя понимаю: тебе не захотелось дописывать и доделывать уже на твой взгляд законченную статью. А журналу нужно было, чтобы она была более убедительной и абсолютно неотразимой по аргументации. Тебе не хотелось ее дорабатывать, ибо ты знал, что она уже публикуется в «Военно-историческом журнале», в 11 номере. А мы ее хотели ставить в 12-й, так что ты в известной степени поступил с журналом некорректно.
Ты зря упрекаешь меня во лжи, говоря, что Кожинов был за публикацию твоей статьи. Кожинов считал, что статья о Сахарове должна появиться в «Н. С.», но не в твоем варианте, который он считал весьма поверхностным. Можешь позвонить ему, и он подтвердит то, что я пишу.
Зря ты упрекаешь меня, что я вычеркнул тебя из списка авторов (мы приводили только тот перечень авторов, чьи работы уже имеются в редакции), что я отринул тебя от вечеров «Н. С.» А как я мог звонить тебе и куда-то приглашать, когда ты весьма по-хамски дважды с криком набрасывался на меня за то, что я вернул тебе статью о Сахарове, за то, что я имею свое мнение о Горьком? Зачем мне нарываться на твой скандальный темперамент?
Впрочем, я ссориться не хочу, ценю тебя как критика, предлагаю тебе поехать в конце февраля с журналом в Ленинград; прочитал твою статью в «Кубани» о Лермонтове и готов ее перепечатать в журнале, если ты дашь на то свое согласие.
Время на дворе трудное. Давай объединяться.
10 сентября 1989 г.
Ст. Куняев.
38
«От хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа» — это о П. Васильеве из статьи А. М. Горького «О литературных забавах». Сразу же после этой статьи 24.V. 1935 г. в «Правде» появилось письмо за подписью В. Инбер, М. Голодного, Д. Алтаузена, С. Кирсанова и других литераторов, в котором Павлу Васильеву после горьковского «выговора» в сущности выносили политический приговор: «Павел Васильев, исключенный из Союза писателей за систематическое хулиганство, игнорировал и суровое предупреждение А. М. Горького в статье «Литературные забавы», «устроил дебош в писательском доме по проезду Художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождал дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками». Васильев уже давно прошел расстояние, отделяющее хулиганство от фашизма» (это дословно из Горького). «Необходимо принять решительные меры». Вот какую кампанию вскоре закончившуюся арестом Павла Васильева, спровоцировала статья А. М. Горького. «Решительные меры» были приняты.]
39
Осенью 1989 года А. Сахаров заявил, что в Афганистане советские вертолеты расстреливают наших солдат, у которых нет шансов выйти из окружения афганских душманов.
Сразу же после этого письма я получил от Бушина еще одно, в котором были мелкие претензии к журналу и одна серьезная мысль: «Появилось много русских патриотов, главный пункт патриотизма которых — жидоедство. И за пятикопеечное удовольствие в этом занятии они готовы заплатить золотыми червонцами русских талантов. О таком отношении к одному из самых драгоценных наших талантов я и веду речь»…
Это было сказано о Максиме Горьком.
Владимир Бушин не согласился с моим суждением о нем. Но я ведь имел в виду отнюдь не Горького — автора «Моих университетов», «Дела Артамоновых» — или создателя «Вассы Железновой» и великой пьесы «На дне».
В своем утраченном письме Бушину я рассуждал о крайне непоследовательном и слабом поведении великого писателя в годы революции, гражданской войны и эмиграции. Сначала в «Несвоевременных мыслях» — он осуждал Ленина и революцию; потом через несколько лет сотворил апологетический портрет Ленина. Испугавшись ужасов великой революции, уехал (а попросту малодушно сбежал) на Запад, много лет жил там в окружении антисоветской интеллигенции. Но когда понял, что слава его проходит, что деньги на счетах в западных банках — тают, решает вернуться на Родину, где совсем недавно Маяковский в стихах клеймил «буревестника революции» за то, что он предал ее… Слабый человек, несамостоятельный. А приняв ради возвращения в Россию условия Сталина, лишний раз подтвердил то, что своих глубоких убеждений у него не было. Хотя пользу для культуры молодого государства он все-таки принес немалую, но и вред от него был — что очевидно из истории с травлей П. Васильева. Вот все, что я имел в виду, ввязавшись в спор с Бушиным. Не более того.
Ответ В. Бушина мне:
«Я не могу и не хочу спорить с тобой, Станислав, о Горьком. Перечитай лучше разговор князь Андрея с отцом в Лысых Горах о Наполеоне. Это тебе многое объяснит гораздо убедительный, чем я. Но меня поражает твое непонимание сложности судьбы Горького, сложности его времени и огромности его таланта, за который прощается многое. А цитат я тебе могу надергать даже из Пушкина, из коих будет ясно, что он ненавидел Россию. Одну коротенькую из «Несвоевременных мыслей» все же приведу: «Да, я мучительно и тревожно люблю Россию, люблю русский народ… Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой прививают тиф…»
И почему ты за все мерзости взваливаешь ответственность на Г.? Ну, а мы с тобой всегда бросались грудью на негодяев? Вот два года назад меня бешено травили. В трех лит. газетах появилась порочащая меня публикация. Секретариат СП подал на меня в суд. Да еще и В. Карпов — 1-й секретарь, депутат, лауреат, член ЦК и т. п. Ведь меня могли в пыль стереть. Ясно же, что суд оказался бы на стороне Карпова и секретариата. И вот ты хоть ободряющим звонком помог мне? Ведь все-таки давно знаем друг друга, соседи, в одном, так сказать, лагере. Нет, ты ничем не помог, а другие помогали. Но я тебя не виню, я знаю, что жизнь сложна, что все в ней перепутано до чертиков. Почему же ты не хочешь взять в расчет старость Горького, его недуги, смерть сына, да мало ли что еще!
Ты пишешь, что Вадим Кожинов считает мою статью «весьма поверхностной». Возможно. Но в своем отзыве от 10 октября он прямо писал: «Я за публикацию». В. Распутин 11 октября писал: «Я «за». Пора публично говорить, кто есть кто» и т. д. Так что звонить В. К. у меня нет никакой необходимости. А замечания у них, конечно, были. У меня есть замечания даже к «Анне Карениной».
За приглашение ехать в П. спасибо, но не уверен, что могу воспользоваться. В «Кубани» ты читал только первую часть статьи. Она состоит из трех. Пожалуйста, могу предложить. Ведь она лежала в «Н. С» несколько лет. Хотел бы еще ответить А. Гулыге, там есть веши нетерпимые.
И чтобы ты еще раз убедился в моем двоедушии, скажу тебе: как можно было из 15 премий 7 дать членам редколлегии? А статью Глушковой и печатать-то не надо было, у нее же есть отличные работы, но не эта.
Не буду с тобой спорить о русофобстве и сионизме Горького. И еще добавлю, что однажды он назвал себя не русским даже, а мордвином. Но согласись, что сионизм среди русских вещь не такая уж частая, как и юдофобство среди евреев. Я тут знаю одного только Вайнингера («Пол и характер»). Замечу только, что Г. знал старую русскую деревню несколько лучше, чем ты. И все это заслуживает размышлений.
Ты пишешь о «кровавой коллективизации». Это у тебя от избыточного чтения «Огонька» [40] . А я коллективизацию видел, и помню, как дед отводил в колхоз обеих своих лошадей — белую кобылу и каурого жеребенка по кличке Мальчик. Позже, в 32 году, деда посадили, и мой отец, бывший царский офицер, но в это время уже член партии, каким-то образом его очень легко освободил.
Вообще в своем безизъянном проклятии прошлому ты и другие смыкаетесь с Рыбаковыми, сарновыми и прочими. Читал ли ты в «Горизонте» № 12 интервью А. Зиновьева? Этот костромской колхозник, а ныне выдающийся ученый, талантливый писатель сказал: «Сталинская эпоха была страшная эпоха, но и великая, м. б., одна из самых великих эпох человечества. Сталин был злодей и все прочее, но и великий политический деятель. На мой взгляд — величайший политический деятель XX столетия. …Моя мать работала в колхозе. Я сам там работал, и знаю, что это такое Вместе с тем я оцениваю коллективизацию как выдающееся историч. явление» и т. д. Чтобы сейчас говорить такие вещи, надо иметь большое мужество. И этому мужику, лишенному советского гражданства, мне хочется пожать руку, а не профессорскому сыну И. ША [41] или книжнику и вралю А. С. [42] Да, это кажется невероятным, но он до мозга костей книжник. Он и язык себе выдумал, сочинил, выучил по Далю, — даже язык! Писал: «Я всю войну командовал батареей». Во-1-х, не всю, а с весны 43-го, т. е. два самых страшных года войны он не знал. Во-2-х, он командовал батареей, в которой не было ни одной пушки — батареей звуковой разведки. Моя любимая пословица: «У бога всего много».
Вчера я прочитал воспоминания Ходасевича о Горьком в «Знамени» № 5 за прошлый год. Очень рекомендую. Г. предстает с совершенно неожиданной стороны.
Ты считаешь естественным, что не печатаешь мою статью. Нет, это противоестественно, ибо ты упускаешь шанс показать свою редакторскую широту и человеческое благородство. Таких черт репутации тебе не дают ни статья Глушковой, ни ублюдочная статья Гулыги.
Еще замечу. Ты пишешь: «Журналу нужна была статья абсолютно неотразимая по аргументации». Кто-то, кажется, Лихтенберг, сказал: значение поступка порой определяется не его масштабом, а своевременностью. Думаю, это именно тот случай.
В. Бушин.
1.11.90.
40
Прочитал бы лучше В. Бушин переписку М. Шолохова со Сталиным о коллективизации на Дону, или воспоминания М. Алексеева «Драчуны», или беловские «Кануны», может быть, тогда и устыдился бы своей иронии.
41
Имеется в виду И. Шафаревич.
42
Речь идет о А. Солженицыне.
Я-то думал, что мы с Бушиным объяснились — и наш разлад в прошлом. Но оказалось, что все только начинается. Газеты «Правды» и «Советская Россия» в начале 90-х годов несколько раз в статьях подписанных В. Бушиным предъявили мне жестокий идеологический счет. Я вынужден был ответить на все упреки статьей в «Литературной России».
НАШ ВДУМЧИВЫЙ БИОГРАФ
В тридцатых годах поэт Леонид Мартынов написал емкую стихотворную строчку: «ОГПУ наш вдумчивый биограф». ОГПУ давно нету. КГБ развалился. В МБР — «перестройка». ЦРУ перестало интересоваться русскими писателями Отдел кадров и спецотдел при Союзе писателей ликвидированы. Кто же теперь «наш вдумчивый биограф»? Остался только один Владимир Сергеевич Бушин. Говорят, что у него есть подробное досье — толстенные папки с газетными вырезками, письмами, документами, цитатами, собранными за несколько десятилетий не только на всех нынешних политических деятелей, но и на писателей всего бывшего Союза. Некоторые из этих папок я видел собственными глазами, пока мы были в хороших отношениях с Бушиным и захаживали друг к другу в гости.
Оговорюсь сразу. Я всегда читаю статьи Бушина, попадающиеся мне на глаза, хохочу, негодую, печалюсь и считаю его блестящим публицистом, вложившим немало труда и своеобразного таланта в «срывание всех и всяческих масок» с крупнейших демагогов от демократии. Но хочу заметить, что удачи сопутствуют Бушину лишь тогда, когда его саркастический дар прочно опирается на истинные факты и документы. Когда же Бушин сочиняет нечто художественное и дает волю своему раздражению и личным обидам, то становится жильцом газетной площади, щедро предоставляемой ему «Правдой» и «Советской Россией».
Неожиданно для меня и для людей, хорошо меня знающих, Бушин в течение последних нескольких месяцев трижды, казалось бы, без всякого повода в «Советской России» и в «Правде» обращался к моему давнишнему выступлению на забытом большинством писателей пленуме Московской писательской организации, который состоялся аж в конце 1972 года. (Бушин пишет — «еще вчера».) Незадолго перед этим пленумом в «Пит. газете» вышла отвратительная статья Александра Яковлева «Против антиисторизма», и главная цель критика сегодня — доказать, что: «Еще вчера, участвуя в идеологическом радении, устроенном с размахом в московской писательской организации вокруг знаменитой своим злобным убожеством статьи А. Яковлева «Против антиисторизма», С. Куняев развивал и конкретизировал идеи заведующего отделом пропаганды ЦК, доказывая, например, несостоятельность поэзии, «проливающей слезы над обломками старых храмов, убегающей от жизни под сень хат, крытых соломой, под своды церквей и мечетей, за частокол языка; на котором не говорят ни в городе, ни в деревне», а сегодня сам проливает слезы над обломками храмов и мечет эти обломки в бывшего зав. отделом пропаганды» («Правда», 10.03.93 г.). Словом, выходит, что Станислав Куняев, столько лет бывший яковлевским лакеем, осмелел только сейчас, когда его патрон стал частным лицом. Обвинение слишком тяжелое и ядовитое, чтобы я промолчал, но отвечаю, что Бушин в своих выводах допустил вольный или невольный подлог. Ошибка Бушина заключается в том, что он единственную короткую цитату из моего выступления двадцатипятилетней давности привел по изложению материалов пленума, опубликованному в «Лит. России», не заглянув в подлинную стенограмму, хранящуюся в архиве Московской писательской организации.
Я прекрасно помню этот пленум, помню тяжкое впечатление от напечатанной накануне антирусской статьи Яковлева, прочитав которую я понял, что перед нами сильный, опасный и коварный враг, владеющий всеми приемами демагогии. Но бороться с ним тогда было нелегко, и даже не потому, что он сидел в аппарате ЦК. Иезуитство Яковлева заключалось в том, что он, пытаясь сокрушить
«русскую идею», цитировал беспомощные строчки многих слабых, начинающих, а то и просто бесталанных русских поэтов патриотического склада, часто провинциальных, часто наивно и однообразно «проливающих слезы над обломками старых храмов». В моей четы-рехстраничной речи действительно была эта четырехстрочная фраза, единственная попавшая в отчет «Лит. России» и сладострастно цитируемая Бушиным. Понимая, что слабые стихи невозможно защитить от яковлевского сарказма, я произнес ее — и тут же сказал следующие слова: «Легко Александру Николаевичу Яковлеву расправляться с примерами такой художественно неубедительной, слабенькой поэзии, но пусть бы попробовал он поспорить с мощным, живым, талантливым осмыслением тех же картин жизни в поэзии Николая Рубцова. Анатолия Передреева, Анатолия Жигулина, Игоря Шкляревского Владимира Соколова. Я уверен, что спор с такими поэтами А. Яковлеву выиграть бы не удалось».В заключение я прочитал талантливое стихотворение Шкляревского «Швейцарцы в Могилеве», объясняющее, почему в Могилеве осталось так мало храмов: большинство из них было разрушено во время боев за город:
В нем старины заветной мало, Зато земля моя горда Тем, что без боя не сдавала Свои седые города!«Что толку плакать над такими руинами, когда ими нужно гордиться». Вот в каком открыто антияковлевском контексте были произнесены злополучные четыре строчки, которыми уже дважды спекулирует Бушин, не находя в своем досье на меня никакого другого «компромата». Конечно же, главные мысли, ради которых я тогда вышел на трибуну, были опущены в изложении журналиста, писавшего отчет, да и не могла себе позволить в то время газета процитировать мою жесткую насмешку над яковлевской концепцией. Вот и процитировали меня так иезуитски, будто бы и я вместе с Оскоцким и Ал. Михайловым поддерживаю партийного идеолога.
Я не виню Бушина. Просто хочу дать ему добрый совет: досье Ваше на меня (а, может быть, и на других) несовершенно. Если уж хотите быть «вдумчивым биографом», то знайте — не всем газетным источникам той эпохи можно верить, а потому перепроверяйте их по стенограммам.
Еще более неумным является предположение Бушина, что Куняев стал антияковлевцем лишь сейчас. Со времен 1972 года я просто жаждал публично раздеть партийного русофоба и его товарищей по кремлевским кабинетам. В 1978 году, когда Бушин сочинял роман с восхвалением крупнейшего русофоба Европы Фридриха Энгельса, я распространял по России рукописное «письмо в ЦК» о засилье сионистских сил в средствах массовой информации и в самом идеологическом отделе ЦК, за что меня вскоре «проработала» яковлевская команда — Зимянин, Севрук, Альберт Беляев, Игорь Бугаев — в беляевском кабинете и за что убрали с выборной должности секретаря Московской писательской организации. Я никогда не «разделял» политики партии по национальному вопросу, особенно русскому. Как в это время защищал русскую литературу Бушин, никому не известно. Во всяком случае, на знаменитой дискуссии «Классика и мы» его не было.
В 1989 году, когда Яковлев «достиг высшей власти», став членом Политбюро, я почувствовал всю опасность, от него исходившую, и написал статью «Обслуживающий персонал»— о шефе горбачевской идеологической службы и его клевретах. Несколько месяцев я метался по газетам и журналам — все боялись Яковлева, ставшего всесильным фаворитом Горбачева. Тогда я пришел на заседание секретариата СП РСФСР и буквально заставил секретарей выслушать статью — прочитал ее вслух, потребовал помочь мне, и вскоре ее решился напечатать Николай Дорошенко в «Московском литераторе». Это был первый настоящий удар по Яковлеву, жаль только, что несколько запоздавший. Меня поздравляли многие с отважным по тем временам поступком, поздравлял и Бушин. Зачем же сейчас тень на плетень наводить, Владимир Сергеевич?
Вам мало было одного ложного обвинения в придуманном Вами моем «угодничестве» перед Яковлевым, так Вы в той же «Правде» желчно заметили, что как только Федор Бурлацкий, бывший редактор «Лит. газеты», убрал портрет Горького с первой полосы, «так тотчас по пятам великого демократа кинулся писатель и редактор журнала К. и тоже смахнул портрет с титульного листа своего журнала». Чего же так стыдливо на этот раз Вы скрыли мою фамилию под прозрачным инициалом? Или, может быть, работникам «Правды» стало неудобно дважды в месяц клеймить мою скромную персону? Да, я снял профиль Горького с титульного листа «Нашего современника». Почему? Объясняю.
Во-первых, выяснилось, что журнал не был основан Горьким. Горький основал альманах «Год 1933», который очень условно, для того чтобы повысить статус и возраст «Нашего современника», был объявлен как бы его прародителем. Для пущего престижа. А «Наш современник» родился в 1956 г.
Во-вторых, и это главное. К 1989 году, изучая объективную историю советской литературы, я пришел к выводу, что Горький при всем своем писательском таланте был чрезвычайно непоследовательным человеком, менявшим до неприличия быстро свои гражданские и литературные взгляды. Словом, когда я задумался обо всем этом, то мне стало ясно: в борьбе за завтрашнее возрождение России Максим Горький символом и знаменем журнала «Наш современник» быть не может. Нужно чистое, легендарное имя, не запачканное вчерашней политической грязью, нужен символ безо всяких сомнений отражающий неизбежный подъем русского патриотизма. Подумали все вместе — члены редколлегии, крупнейшие русские писатели — Белов, Распутин, Солоухин, Бондарев, Юрий Кузнецов, Кожинов — и выбрали новую эмблему журнала, силуэт монумента Минину и Пожарскому И заменили Мининым и Пожарским профиль Алексея Максимовича. И правильно сделали, без всякой указки Федора Бурлацкого. А ныне без этого строгого силуэта на обложке журнал «Наш современник» и представить себе невозможно.
В заключение хочется спросить, а почему же Бушин с таким упорным раздражением за последние два года хает журнал и его главного редактора?
Я привел далеко не все примеры его фанатизма. Но, к сожалению, есть причины более мелкие и более личные. Помнится, что на первых порах моего редакторства я отказал Бушину в публикации весьма поверхностного и потому неинтересного памфлета о Евгении Евтушенко. Я не уважаю этого поэта-хамелеона и не «считаю его коммунистом», несмотря на его заклинания и требования («Считайте меня коммунистом!»), но если бы статья Бушина была блестящей и свежей, как его лучшие памфлеты! Автор, видимо, думает, что из-под его пера выходят только шедевры! Увы…
И самое последнее. Бушин сейчас вошел в ЦК возрожденной компартии России. Не дай бог, чтобы он со своей инквизиторской хваткой, со своим начетничеством, с пухлыми томами досье станет завтра ее идеологом! Что делать тогда мне, рядовому члену партии, под недремлющим его оком? О каком возрождении партии может тогда идти речь? А симптомы, и довольно зловещие, к тому, что Бушин будет беспощаден к инакомыслящим коммунистам, есть. Несколько раз Бушин злорадно и торжествующе уличал Станислава Куняева в том, что он, воспользовавшись горбачевскими демократическими свободами, впал в религиозность, чего он, мол, раньше из-за страха перед КПСС не делал. Объясняю. Бушин просто не читал моих книжек, изданных в 60—70-е годы. Иначе бы он знал, что на моей родине — в Калуге — до революции возвышалось сорок церквей. С детства я их все (за исключением разрушенных) знаю «в лицо». Многие из них, закрытые, полуразваленные и нашими, и немецкими варварами, высятся над городом до сих пор. Они не только часть моего города — они часть моей судьбы, впечатления моего детства, юности, всей жизни. Я помню, как трогали наши юные души торжественные службы в родной моей церкви Святого Георгия, как волновали мое воображение величественные остовы Оптинского и Шамординского монастырей, ныне восстанавливающихся, как я любил бродить вокруг грандиозной колокольни в Тихоновой Пустыни. Естественным образом эти картины, разговоры бабки и ее товарок, красота темных икон и вечно повторяющиеся праздники Благовещенья, Рождества и Пасхи требовали осмысления, становились чистейшей частью моего поэтического мира с той поры, как я себя помню. Начиная с конца пятидесятых годов в каждой моей книге щедрая дань была отдана этим мыслям, чувствам, картинам, воспоминаниям. Так что не надо бы врать, что я стал слагать «стихотворные псалмы», как Бушин презрительно выражается, лишь тогда, когда мне это «разрешили» Горбачев и Яковлев. Ортодоксальной марксистской натуре Бушина непонятны подобные чувства, но тогда не следует влезать в чужую душу и топтаться в ней.
Правда, Бушин не чужд наитиям свыше, похожим на религиозные озарения. Он пишет в «Правде» от 30.03.93 года: «И тут мне был голос самого Горького», «и тут мне был голос, кажется, старухи Изергиль». При такой спиритической способности критика общаться с потусторонними мирами не исключено, что завтра он услышит «голос» старухи Фурцевой или родного ему по взглядам на Церковь Емельяна Ярославского, а то глядишь, и Николай Бухарин навестит критика в обнимку с Андреем Ждановым и поощрят его партийную волю для воспитания непоследовательных и капризных баловней музы.
Вот как покрикивали на них три идеолога трех наших эпох, толкая поэтов и писателей в атеистическую казарму:
«Причудливая смесь из «кобелей» «икон» «жарких свечей», господа бога — вот что такое есенинщина» (Николай Бухарин. «Злые заметки». 1926 г.)
«Во многих стихах мы встречаемся с воспеванием церквей и икон, а это уже вопрос далеко не поэтический» (Александр Яковлев. «Против антиисторизма». 1972 г.)
«Вот большой цикл стихов одного известного поэта. Что ни строчка, то «мощи святого Амвросия». «Оптинский храм», «голос святости»: «К тому же слагает стихотворные псалмы о святых мощах» (В. Бушин. Из статей в «Правде» и «Советской России» 1991–1993 гг.)
Православные крестятся троеперстием. Старообрядцы верны двуперстию. Бушин строит свои отношения при помощи одного пальца — перста указующего. Дайте ему отдохнуть, Вашему бедному персту, и очистите от лишнего мусора, Владимир Сергеевич, Ваши уникальные досье, которые Вы собирали всю Вашу долгую писательскую жизнь.
Раньше таких людей, как Вы, называли просто и скромно — «совесть партии».
Можно было бы не тратить ни сил, ни времени на этот ответ, но ведь в наше время «клевета все потрясает». А тем более — подпитанная фанатической верой в какую-то свою особенную правоту
«Литературная Россия» № 18–19, 1993 г.
Наша рукопашная схватка то затихала, то разгоралась вновь…
УДОСТОВЕРЕНИЕ ГЕНИЯ, или ПСИХ СО СПРАВКОЙ
Письмо редактору «Дней литературы» В. Бондаренко
Дорогой Володя Бондаренко! Ну что ты ко мне пристал, как банный лист: напиши да напиши в газету о книге Солженицына «Двести лет вместе». Ну зачем мне о ней писать? Опять погружаться в выгребную яму истории — в еврейский вопрос, разбираться в его трагедии, в его истерике, в его фарсе, в его демагогии? Надоело! Удивляюсь, зачем Солженицын взялся за эту неблагодарную работу, с пафосом первооткрывателя выставляя себя чуть ли не единственным защитником русской исторической идеи: «Я не терял надежды, что прежде меня найдется автор…» — пишет он. Намекает как бы, что не нашлось, приходится ему самому, нашему богатырю, подымать тягу земную. Кстати, этим автором он мог стать еще тридцать с лишним лет тому назад, когда, как сообщали многие газеты, уже была им сотворена книга о пресловутом «вопросе», но, понимая, видимо, что с репутацией автора подобной книги на Запад уезжать нельзя, Александр Исаевич не решился тогда публиковать ее или даже выпустить рукопись из рук. Понимал, что такого западные люди ему не простят. Однако все тайное становится явным, и каким-то образом книга недавно вышла в Донецке, и, право, написана она куда более страстно и талантливо, нежели нарочито информативные «Двести лет вместе».
А серьезно говоря, не до Солженицына мне сейчас. Тут со своими патриотами никак не могу закончить разборки. Ты знаешь, Володя, что Бушин в еженедельнике «Патриот» в одиннадцати (!) номерах опубликовал целую, книгу, «антигероями» которой кроме Солженицына оказались В. Распутин, В. Ганичев, В. Кожинов, А. Бобров, В. Кожемяко, ну и мы с тобой, конечно. Отвечать Бушину — дело муторное, но куда деваться, если мы все вымазаны грязью, замешанной на его слюне? Конечно, он человек, ну как бы это сказать помягче, у которого крыша поехала. Думаю, что во время такого состояния он сам не всегда понимает, что говорит. Ну вот, например, что сочинил Бушин обо мне и о моей книге «Поэзия. Судьба. Россия»:
«Тут перед нами уже не просто партрасстрига и лжекоммунист, прикрывшийся партбилетом, а прихвостнень ельцинского режима, дрожащий за его судьбу, как до сих пор дрожат Явлинский, Немцов, Новодворская при виде победы или просто успеха коммунистов в Туле, в Молдавии, в Нижнем Новгороде, в Иркутске, наконец, в Польше… Есть основания думать, что вместе с ними синхронно дрожит и наш великий борец за русскую идею…» [43] . Володя, ты же помнишь, что я разорвал в августе 1991-го распоряжение Музыкантского о закрытии Союза писателей России, заявил в те дни в «Независимой газете», что я поддерживаю ГКЧП и что подписал бы «Слово к народу». Не знаю, где в эти дни был и что говорил Бушин, и как он читал книгу, где обо всем этом рассказано.
По-моему, Володя, как это ни смешно, причина бушинской истерики весьма банальна. Он — завистник. Надо же — перелопатил все библиографические сборники и установил, что с 1960 по 1982 год я издал двадцать поэтических книжек. «Сколько книг навыпускал!» — в отчаянье вскричал Бушин. «Каждый год книга!» — и со скрежетом зубовным сокрушенно добавил: «Книги Куняева издавались не только в родной Калуге и в Москве, но еще и в Иркутске, Тбилиси, Душанбе, Фрунзе… Вся держава хотела читать поэта-авантюриста».
Что правда, то правда. Любители поэзии знали и читали мои стихи по всей стране. Писали мне письма. Критики спорили о моих стихах. Я жил полнокровной писательской жизнью. И я горжусь этим. А вот Бушин был никому не нужен, о чем он сам жалуется с глуповатой откровенностью:
«Просил В. Ганичева издать мою книгу в «Роман-газете» — обещал, но прошло уже двенадцать лет; на протяжении 35 доперестроечных лет предлагал статьи и рецензии «Правде», «Новому миру», «Вопросам литературы». «Знамени», «Москве», «Нашему современнику», «Северу», «Байкалу», «Неману», «Литературной Грузии» — напечатали две рецензии; за последние 10–15 лет просил издательства «Современник», «Воениздат», «Советская Россия» издать книги моих критических работ — не издали… И был период с 1979 года по 1987-й, когда редактора так мне «мешали», что за эти восемь лет — вся творческая жизнь Добролюбова! — я не смог напечатать ни одной новой строки». («Патриот» № 45/2000 г.)
Добролюбов после таких рыданий, наверное, в гробу перевернулся. И даже мне. Володя, жалко стало злопыхателя: оказывается, в «Нашем современнике» он начал только при Ст. Куняеве печататься. Но что делать! Литература — дело суровое. Когда бесталанный неудачник тщетно околачивал пороги стольких редакций — в эти же годы выходили блистательные статьи и книги Кожинова, Палиевского, Лобанова, Селезнева, Олега Михайлова, проза Распутина, Белова, «Драчуны» Алексеева… Нелегко было им публиковаться, но истинный талант в те времена не заметить и замолчать уже было невозможно.
Значит, не своим делом занимался наги друг, если самые разные журналы брезговали его услугами. Конечно, от этого озлобиться на весь мир можно!
А то, что Ганичев не издал его в роман-газете («Обещал, но прошло уже двенадцать лет…»), так это вполне естественно, потому что сколько можно переиздавать одно и то же! Вот выписка об изданиях книг Бушина из библиографического справочника «Писатели Москвы»:
«Ничего, кроме всей жизни»: страницы жизни Карла Маркса и Фридриха Энгельса, рассказы. М. 1971 г.», «Его назовут генералом», — страницы жизни Фридриха Энгельса, повесть, М. 1978 г., «Эоловы арфы», роман в новеллах, М. 1982 г.» От себя добавлю — «Арфы» — тоже об Энгельсе. Вот и все. Кстати, когда Бушин в 1982 году в очередной раз переиздал «Энгельса», он потребовал от директора издательства «Современник», Г. Гусева, чтобы тот заплатил ему не 40 или 60 процентов гонорара, как полагалось по закону за переиздание, а все 100, как за новое произведение. Решил, что, коль об основоположнике, то директор издательства дрогнет. А тот уперся. Тогда шантажист стал сочинять гневные жалобы в ЦК КПСС — как так, роман о классике марксизма, нужный народу, и вдруг всего лишь 40 процентов! Цековские чиновники советовали Гусеву подумать, но он был тверд. Словом, позорная была история, лжекоммунистическая… Вот каков у тебя, Володя, тезка. Славы ищет до сих пор. Надеется, что Ганичев все-таки переиздаст «Энгельса» пятым изданием.
Раньше, защищая свою честь, я частенько прибегал к пощечинам. Быстро и хорошо. И никаких ответов печатать не надо. Но как вспомню, что у бедолаги за душой только три или четыре издания «Энгельса», что талантом Бог обидел! Вспомню свою строку «давайте спокойной душою прощать талантливость и бесталанность», есенинское: «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове»— и руки опускаются.
После того как осенью 2001 года в редакции журнала мы с Бушиным окончательно разругались, он вышел на Цветной бульвар «и — как пишет сам, — нетвердой от возбуждения походкой направился в метро». Но тут его, заподозрив, что человек пьян, задержал милиционер и попросил предъявить документы. Бушин полез в карман и — дальше предоставляю слово самому задержанному: «… предъявил «Удостоверение гения», которое купил у одного предприимчивого шутника на Арбате. А там все чин-чинарем: печать какая-то была, а старую фотографию сам наклеил и «расписался за Ганичева… «Что ж, сказал милиционер, — гения штрафовать неудобно… Можете быть свободны…» («Патриот» № 34/2001 год).
В послевоенные времена таких «гениев с удостоверениями» частенько можно было встретить на калужском базаре. Только называли их тогда проще: «псих со справкой». Когда разговор заходил о них, нормальные граждане крутили пальцами у виска, а стражи порядка, памятуя об их особенности, относились к ним снисходительно, как отнесся к Бушину сотрудник милиции возле Цветного бульвара. Вот каков наш гений — врет и не краснеет, чужие подписи подделывает, про Федю Сухова пишет, что тот «не отличался стабильностью психики»… А ты, Володя, говоришь «Солженицын». Наш много круче!»
43
На протяжении 17 лет (с 1989 по 2006) моего редакторства в «Нашем современнике» в нем непрерывно публиковались все самые искренние и бесстрашные борцы с ельцинским режимом: и писатели, и политики, и патриоты-коммунисты, и патриоты-националисты — В. Белов, В. Распутин, Г. Зюганов, Ю. Кузнецов, В. Алкснис, С. Кара-Мурза, Л. Ивашов, А. Проханов, Э. Лимонов, А. Казинцев, Т. Глушкова, С. Глазьев, М. Лобанов и многие другие. Да и сам Бушин за это время опубликовал в журнале более десятка статей. Как же можно ради лживого «красного словца» забывать такое?