Мои ранние годы. 1874-1904

В конце июля того же года я имел долгую и содержательную беседу с мистером Чемберленом. Хотя я несколько раз видел его в доме моего отца и при встречах он чрезвычайно любезно со мной раскланивался, знакомством с ним до этого дня я похвастаться не мог. А тут мы с ним вместе гостили у леди Джен в ее уютном доме на Темзе, где провели день, катаясь в лодке по реке. В отличие от мистера Аскуита, никогда не ведшего деловые разговоры на отдыхе, мистер Чемберлен всегда был готов поговорить на политические темы. При всей своей обходительности он без стеснения резал правду-матку. Уже само общение с ним являлось настоящей школой практической политики. Он был в курсе всех тонкостей и всех деталей политической игры, знал все ее изгибы и повороты, прекрасно разбирался в глубинных процессах, происходивших внутри обеих наших великих партий, чьи воинственные устремления он поочередно реализовывал. И в лодке, и вечером за ужином разговаривали мы с ним в основном между собой. Тогда злобой дня опять становилась Южная Африка. Переговоры с президентом Крюгером, затрагивающие щекотливую и убийственную проблему сюзеренитета, постепенно завладели вниманием английской и мировой общественности. Как с уверенностью может предположить читатель, я выступал за принятие жестких мер и помню, что мистер Чемберлен возразил мне:

— Какой смысл трубить в боевой горн, если, оглянувшись потом, можно никого за собой не обнаружить?

Плывя дальше, мы заметили на берегу очень прямо сидящего в кресле старца. Леди Джен воскликнула:

— Смотрите, это ж Лабушер!

— Негодная ветошь! — отрезал мистер Чемберлен и отвернулся от злобного своего политического оппонента.

Меня поразило презрительное и полное отвращения выражение, мелькнувшее на его лице, и, как молнией, ослепило понимание того, какой лютой ненавистью преисполнил моего знаменитого собеседника, столь милого и любезного в общении, разрыв с либеральной партией и мистером Гладстоном.

Но больше всего занимала меня «Война на реке», в которую я погрузился тогда с головой. Трудная часть работы была позади, и оставалось лишь приятнейшее: чтение гранок и правка. Освободившись от пут военной дисциплины, я мог теперь написать все, что думал, о лорде Китченере, ничего не боясь, беспристрастно и объективно. Что я, разумеется, и сделал. Меня шокировало осквернение им гробницы Махди, чью голову он варварски отсек и привез в Англию в качестве трофея в канистре с керосином. Поступок этот уже вызвал всплеск эмоций в парламенте, и я, сидя там на галерее, сочувственно слушал Джона Морли и сурового редактора «Манчестер гардиан» С.-П. Скотта, яростно нападавших на генерала. Голова Махди была как раз такой деталью, вокруг которой можно раздуть настоящий пожар. Либералы дружно возмущались этим поступком, называя его достойным гуннов и вандалов. Тори, так же дружно, пытались перевести все в шутку. Так что и в этом вопросе я отбился от стаи, шагая не в ногу.

Выход книги был запланирован на середину октября, и я уже предвкушал момент, когда два увесистых тома моего главного (и по сей день) труда, на который я угробил целый год жизни, будут кинуты нетерпеливо ожидающей их публике.

Но настала середина октября, и нашими мыслями завладели совершенно иные вещи.

Глава 18 С Буллером к мысу Доброй Надежды

Большие ссоры, как это верно сказано, нередко возникают по мелким поводам, но в основе их лежат отнюдь не мелочи. Вся Англия и даже весь мир пристально следили за тем, как назревала война в Южной Африке. Долгая история распри британцев и буров, начало которой положил Маджуба-Хилл, и еще более долгая история взаимных обид и непонимания, предшествовавшая этому злополучному инциденту, были хорошо известны публике. Каждый шаг в переговорах и препирательствах 1899 года внимательно рассматривался палатой общин, обсуждался и осуждался оппозицией. Лето и осень четко разделили британских политиков на тех, кто считал войну необходимой и неизбежной, и тех, кто всеми силами, используя любые аргументы, поправки и проволочки, пытался эту войну предотвратить.

Лето было знойным. В воздухе медленно, но верно назревало напряжение, атмосфера насыщалась электричеством, предчувствием грозы. К тому времени уже три года, начиная с самого рейда Джеймсона, Трансвааль вооружался. Хорошо оснащенная полиция не давала «чужакам» пикнуть, и по планам немецких инженеров над Йоханнесбургом строилась крепость, чтобы постоянно держать город под прицелом артиллерии.

Пушки, ружья, боеприпасы рекой текли из Голландии и Германии, ими можно было вооружить не только население обеих бурских республик, но и значительно больший по численности голландский контингент Капской колонии. Опасаясь восстания не меньше, чем войны, британское правительство постепенно наращивало мощь своих гарнизонов в Натале и Капской колонии. Между тем обмен нотами и депешами между Даунинг-стрит и Преторией принимал все более угрожающий характер.

А в первых числах октября дерзкие смельчаки, определявшие политику Трансвааля, внезапно решили вскрыть долго гноившийся нарыв. 8 октября Претория послала нам ультиматум с требованием отвести британские части от границ республик и новых не присылать. На выполнение требования давалось три дня. С этой минуты война стала неизбежностью.

Не прошло и часа с тех пор, как из телеграфного аппарата вылезла лента с ультиматумом, как явился Оливер Бортвик, чтобы нанять меня главным военным корреспондентом «Морнинг пост». Двести пятьдесят фунтов в месяц плюс оплата всех расходов, полная свобода в передвижениях и выражении собственного мнения, минимум четыре месяца гарантированной занятости — таковы были условия, вряд ли до меня предлагавшиеся кому-либо из британских военных корреспондентов и, разумеется, крайне привлекательные для двадцатичетырехлетнего молодого человека, не имеющего других обязанностей, кроме как обязанность зарабатывать себе на жизнь. Ближайший пароход «Замок Даннотар» отправлялся одиннадцатого, и я тут же забронировал на нем место.

Считаные часы, которые оставались мне дома на сборы, прошли в радостном нетерпении. Лондон бурлил патриотическим восторгом и яростными партийными спорами. Новости так и сыпались: буры взяли инициативу в свои руки и армия их движется в направлении Капской колонии и Наталя, британским главнокомандующим назначен генерал сэр Редверс Буллер, призываются резервисты и единственный наш армейский корпус незамедлительно высылается в Столовую бухту.

Я решил попытаться перед отплытием переговорить с мистером Чемберленом. Несмотря на крайнюю занятость министра, он назначил мне встречу в Министерстве колоний, а узнав, что я туда никак не поспеваю, послал мне приглашение наутро приехать к нему домой на Принсиз-Гарденс. Так и получилось, что я удостоился беседы с этим выдающимся деятелем в один из самых судьбоносных моментов его общественного служения. По обыкновению, он курил сигару и не преминул угостить сигарой и меня. Минут десять мы обсуждали с ним ситуацию, и я рассказал ему о своей миссии. Тогда он предложил:

— Я должен сейчас ехать в министерство, и мы побеседуем по дороге.

В те дни поездка в экипаже от Принсиз-Гарденс до Уайтхолла занимала целых пятнадцать минут, но ни за что на свете я не согласился бы сделать ее короче. Относительно перспектив мистер Чемберлен был настроен весьма оптимистически.

— Буллер, — говорил он, — весьма вероятно, опоздает. Надо было ему раньше поторопиться. Но если буры вторгнутся в Наталь, сэр Джордж Уайт с его шестнадцатитысячной ратью все уладит.

— Ну а Мафекинг? — спросил я.

— A-а, Мафекинг! Его, конечно, могут осадить. Но неужели они там пару недель не продержатся? — Потом он рассудительно добавил: — Мне, конечно, приходится основываться на мнении Военного министерства. Они в наших силах уверены. А я лишь полагаюсь на их слово.

Британское Военное министерство тех лет являлось тем, чем сделала его политика строжайшей экономии, последовательно проводимая на протяжении двух поколений палатой общин, глухой к самым тревожным сигналам. Оно было настолько оторвано от реальности, что на просьбу австралийцев разрешить им прислать войска от себя ответило лишь: «Предпочтительно не конные». Тем не менее Разведывательный отдел министерства, располагавшийся в отдельном здании, подготовил два тома рапортов о ситуации в бурских республиках; материалы эти, позднее переданные в парламент, содержали самую полную и точную информацию. Глава разведки сэр Джон Ардаг сообщил военному министру лорду Лансдауну о необходимости сосредоточить в указанном районе двухсоттысячную армию. Мнением его пренебрегли, и отправленные Булл еру два тома вернулись спустя час со следующей ответной запиской: «Генералу положение в Южной Африке досконально известно». Кажется, серьезность положения и грандиозность того, что предстояло осуществить, умел оценить только мистер Джордж Уиндхем, заместитель министра, с которым судьба столкнула меня в один из этих дней за ужином. Буры, сказал он мне, всесторонне подготовились и действуют согласно планам. Они прекрасно вооружены и обладают в числе прочего новейшими тяжелыми орудиями «Максим», стреляющими однодюймовыми снарядами. Мистер Уиндхем подозревал, что начало кампании может оказаться для нас весьма неприятным, что более мобильные буры могут вклиниваться между британскими частями, окружать их и, зажав в тиски, расстреливать из этих новых однодюймовых «Максимов». Должен сознаться, что в юношеском пылком легкомыслии своем я ощутил даже нечто вроде облегчения, узнав, что войне не грозит односторонность, что она не выльется в простую демонстрацию нашей силы. Как мне казалось, буры здорово рисковали, бросая вызов громаде Британской империи, и я был рад, что они не так уж беззащитны, притом что своими приготовлениями сами подвели себя под удар.

Впредь нам наука. Начиная военную кампанию, любую, никогда, никогда не надейтесь на легкий, благополучный, без сучка без задоринки, ее ход, так же как, отправляясь в неведомые воды, не думайте, что исчислили их глубину и знаете, с какими течениями и ураганами вам придется столкнуться. Государственный муж, заразившийся военной лихорадкой, должен помнить, что первый же звук военного горна превращает его, хозяина на политической сцене, в раба и заложника непредвиденных и всесильных обстоятельств. Дряхлые военные министерства, слабые, некомпетентные или чересчур высокомерные военачальники, неверные союзники, враждебно настроенные нейтралы, злокозненная Фортуна, безобразные сюрпризы, ужасная нерасчетливость — вот кто заседает в Военном совете накануне объявления войны. Всегда следует помнить, что, как бы ни был ты уверен в легкой победе, война потому и разражается, что и противник твой уверен в имеющемся у него шансе.

Один из старейших друзей моего отца, Билли Джерард, еще за несколько лет до описываемых событий вырвал обещание у сэра Редверса Буллера (как некогда я у сэра Биндона Блада), что в случае назначения генерала на пост главнокомандующего действующей армии тот возьмет его к себе в штаб. Лорд Джерард к тому времени был уже немолод, очень состоятелен и популярен в свете и владел одной из крупнейших в Англии скаковых конюшен. Отбытие его на фронт стало поводом для званого ужина, данного в его честь сэром Эрнестом Касселом в «Карлтон-отеле». Я тоже там присутствовал в качестве, так сказать, второй скрипки. Принц Уэльский и около сорока аристократов на пике их политических карьер образовали компанию представительную и веселую. На Джерарда возлагалась обязанность всячески заботиться о комфорте главнокомандующего, ввиду чего его прямо-таки завалили на этом ужине ящиками превосходного шампанского и самого выдержанного бренди из старейших запасов лондонских погребов. Дарители наказали ему, чтобы он не упускал случая разделить со мной наслаждение этой божественной влагой. Кругом царила атмосфера веселья и сердечности, как это часто бывает в самом начале войны. На фронт отправлялся еще один из гостей, известный тем, что не раз употреблял спиртное в количествах, превышающих желаемую меру. Его пагубное пристрастие даже стало притчей во языцех. Когда он уже поднялся, собираясь уйти, лорд Маркус Бересфорд очень серьезно сказал ему на прощание: