Мои странные мысли

Доволен Мевлют был и своей работой в ассоциации мигрантов. Ему всегда нравилось встречаться с продавцами йогурта и другими уличными торговцами своего поколения, а также с бывшими одноклассниками, когда они приходили в клуб. Даже люди из самых бедных деревень, о которых Мевлют редко слышал (Нохут, Йорен, Чифте-Каваклар), в полдесятке километров от Дженнет-Пынара, начали появляться и даже попросили разрешения у Мевлюта поставить доску объявлений для своих земляков. Ему регулярно приходилось развешивать или снимать расписания занятий, объявления об обрезаниях или свадьбах и фотографии деревень, что были приколоты на эти доски. Все больше людей просили забронировать клуб на Ночь Хны, церемонию помолвки (клуб был слишком мал для настоящих свадеб), ужин с мантами, для чтения Корана или сухура – завтрака во время Рамазана. В деятельность ассоциации начали вовлекаться новые люди, которые вовремя платили членские взносы.

Самыми богатыми из всех были легендарные братья Абдуллах и Нуруллах из Имренлера. Они не слишком часто показывались в клубе, но вносили много денег. Коркут сказал, что они сумели отправить сыновей в школу в Америку. Братья вложили б'oльшую часть заработанных на эксклюзивных поставках йогурта денег в рестораны и кафе Бейоглу, в покупку земли и теперь, по слухам, неслыханно разбогатели.

Среди тех, кто инвестировал йогуртовые деньги в землю, были две семьи из Чифте-Каваклара, специализирующиеся на строительстве. Люди из окрестных деревень приезжали в Стамбул и начинали рабочими на их стройках, а потом – мастерами-каменщиками, лицензированными строителями, привратниками и сторожами. Многие одноклассники Мевлюта, которые бросили школу ради работы подмастерьями, теперь были ремонтниками, механиками и кузнецами. Они были не очень богаты, но все-таки оказались в лучшем положении, чем Мевлют. Главной их заботой было отдать детей в хорошую школу.

Больше половины людей, окружавших Мевлюта в детские годы, переехали далеко от Дуттепе, но иногда появлялись в клубе во время трансляции футбольных матчей. Один сверстник, которого Мевлют в детстве видел на улицах со своим отцом-старьевщиком и с тележкой, был, как оказалось, из деревни Хёйюк и тоже остался очень бедным. Некоторые преждевременно состарились с годами, набрали вес, обрюзгли, сгорбились, облысели, их лица стали похожи на грушу, глаза заплыли, носы и уши выросли. По прошествии тридцати пяти лет Мевлют с трудом узнавал их, но все они считали себя обязанными подойти к нему и скромно представиться. Мевлют чувствовал, что они счастливее его, потому что их жены были живы.

В свой следующий визит в Кадыргу он с первого взгляда на дочь понял, что у нее есть для него новости. Февзие повстречалась с тетей. Самиха не знала о визите Сулеймана к Мевлюту три недели назад. Так что, когда Февзие передала извинения отца, тетя не поняла, о чем та говорит. Как только она осознала, то рассердилась и на Мевлюта, и на Февзие. Самиха никогда не просила Сулеймана о помощи; такое даже не приходило ей в голову.

Мевлют увидел беспокойство и тревогу на лице дочери.

– Мы совершили ошибку, – вздохнул он.

– Да, – сказала она.

Пытаясь понять, что делать дальше, Мевлют начал осознавать, что еще одной проблемой, с которой надо что-то решать, был «дом». Ужиная в одиночестве в доме на Тарлабаши, он начал чувствовать себя там чужим. Он видел, как те же самые улицы, на которых он прожил последние двадцать четыре года, неумолимо превращались в чуждую территорию, и знал, что его будущее не в Тарлабаши.

Тогда, в восьмидесятых, когда был построен проспект Тарлабаши, Мевлют слышал, что этот район – с его кривыми, узкими улочками и осыпающимися столетними кирпичными зданиями – считается местом исторического значения и потенциально огромной ценности, но никогда в это не верил. В то время было полно левацких архитекторов и студентов, которые говорили такие вещи ради протеста против строительства нового, шестиполосного проспекта. Но политики и подрядчики правого толка тоже твердили: Тарлабаши – драгоценность, которую надо сохранить. Ходили слухи, что в этом районе построят отели, торговые центры и небоскребы.

Мевлют никогда на самом деле не считал, что здесь подходящее для него место, но за последние несколько лет эти улицы настолько изменились, что чувство отчужденности лишь усилилось. После свадьбы дочери он стал отрезан от этого района. Старые плотники, кузнецы, ремонтники и лавочники, выученные армянами и греками, давно уехали, так же как и те трудолюбивые семьи, которые брались за любую работу, чтобы выжить, а теперь и айсоры исчезли – их сменила новая поросль: наркодилеры, мигранты, заселявшие брошенные квартиры, бездомные, гангстеры и сутенеры. Каждый раз, когда он ходил в какую-нибудь другую часть города и люди спрашивали его, как он может еще жить в Тарлабаши, Мевлют утверждал, что все эти люди обитают в верхних кварталах, на стороне Бейоглу. Однажды ночью хорошо одетый молодой человек остановил Мевлюта и нервно спросил: «У тебя есть сахар, дядя?» Все знали, что «сахар» означает «наркотики». К этому времени даже во тьме ночи Мевлюту было достаточно беглого взгляда, чтобы заметить толкачей, которые иногда добегали до его улицы, спасаясь от полицейских облав, и дилеров, прятавших свой товар под днищем припаркованных машин, чтобы не попасться с ним. Он всегда мог узнать мускулистых трансвеститов в париках, которые работали в борделях около Бейоглу.

Раньше на Тарлабаши и Бейоглу эти крайне доходные пороки были в руках организованной мафии, но теперь начинающие банды из Мардина и Диярбакыра палили друг в друга на улицах, деля рынок. Мевлют подозревал, что Ферхат пал жертвой такой же разборки. Однажды он видел Джезми из Джизре, самого знаменитого бандита среди гангстеров, проходившего по району во главе какой-то процессии, окруженного приспешниками и шумными, охваченными благоговейным страхом детьми.

Из-за новых людей, которые развешивали сушиться свое белье на веревках, протянутых над улицами, и превратили таким образом весь район в одну большую прачечную, Мевлюту казалось, что он здесь чужой. Никогда на Тарлабаши не было так много торговых тележек, но ему не нравились новые уличные торговцы. Он также подозревал, что гангстерского вида типы – его так называемые арендодатели (которые менялись каждые пять или шесть лет) – могут внезапно исчезнуть и оставить дом брокерам недвижимости, спекулянтам, застройщикам, торопящимся строить отели, или какой-нибудь другой банде, как это уже кое-где случалось в последние два года. Кроме того, он боялся, что не сможет угнаться за постоянно растущими ценами на аренду. Ранее никем не замечаемый район внезапно стал точкой притяжения для всех печалей Стамбула. В двух домах от него, в квартире на втором этаже, поселилась одна иранская семья, снявшая квартиру на время, чтобы дождаться от консульства визы, которая позволила бы ей эмигрировать в Америку. Когда в ночь землетрясения три года назад все в панике выбегали на улицы, Мевлют был изумлен, узнав, что в той крохотной квартирке живут почти двадцать человек. Но сейчас он уже начал привыкать к мысли, что Тарлабаши является просто временной стоянкой на пути долгих странствий.

Куда ему можно было уехать? Он много думал об этом, иногда размышляя логически, иногда просто мечтая. Если он снимет жилье в районе Садуллах-бея в Кадырге, он будет ближе к Февзие. Захочет ли Самиха жить в таком месте? Все равно его туда никто не звал. Кроме того, аренда там слишком дорогая и это место слишком далеко расположено от его работы в клубе на Меджидиекёе. Он начал думать о месте поближе к работе. Идеальным решением, конечно, был бы дом на Кюльтепе, где он провел детство с отцом. Поначалу он думал попросить Сулеймана помочь ему выселить нынешних нанимателей, чтобы он мог вернуться туда сам. Время от времени он представлял себе, как они живут там с Самихой.

Как раз в это время произошло событие, которое так обрадовало Мевлюта, что он решился повидаться с Самихой вновь. Все случилось на организованном ассоциацией футбольном матче между командами из различных деревень.

Ребенком Мевлют играл в футбол от случая к случаю – игра ему никогда особо не нравилась. К тому же он не умел хорошо играть. Когда он бил по мячу, тот редко летел туда, куда хотелось пареньку, и в свою команду Мевлюта никто не брал. В ранние годы в Стамбуле у него никогда не было времени, желания или лишних ботинок, чтобы присоединиться к тем, кто гонял в футбол на улицах и пустырях. По телевизору Мевлют смотрел матчи только потому, что все делали это. Так что когда он пришел посмотреть финал турнира ассоциации мигрантов, который Коркут считал крайне важным для объединения всех деревень, то появился только потому, что знал – там соберутся все.

Места для зрителей были на противоположных сторонах огражденного проволокой игрового поля. Мевлют выбрал место подальше от остальных зрителей и тихо сидел, наблюдая за игрой.

Матч был между деревнями Гюмюш-Дере и Чифте-Каваклар. Более молодая команда из Чифте-Каваклара подошла к игре очень серьезно. Не важно, что некоторые из игроков были в костюмных брюках, но, по крайней мере, все надели одинаковые футболки. Б'oльшая часть команды из Гюмюш-Дере состояла из взрослых мужчин, бегающих в обычной удобной домашней одежде. Мевлют узнал мускулистого, толстопузого бывшего продавца йогурта из поколения его отца (каждый раз, когда тот бил по мячу, зрители смеялись и аплодировали) и его сына, который, казалось, вознамерился показать все свое мастерство; Мевлют встречал его раньше – они сталкивались, продавая йогурт на Дуттепе, а также на всех свадьбах, на которых присутствовал Мевлют. Тридцать пять лет назад сын этого человека тоже приехал в Стамбул продавать йогурт и продолжать учебу (он окончил среднюю школу). Теперь у него было два маленьких фургона, на которых он развозил оливки и сыр по бакалейным магазинам, а также два сына и две дочери (дети аплодировали отцу с трибуны), жена с крашеными волосами под платком, которая выбежала посреди матча на поле, чтобы дать мужу салфетку вытереть пот со лба, и еще, как заметил Мевлют после окончания матча, автомобиль «мурат» последней модели, в который поместились все шестеро.

Мевлют быстро понял, почему поля с искусственной травой выросли по всему городу, появляясь на каждом пустыре, парковке или незанятом куске земли. Многие стамбульцы на футболе просто помешались. К тому же зрителям нравилось представлять, что они смотрят как бы настоящий футбольный матч, вроде тех, что показывают по телевизору. Когда игрок совершал нарушение, болельщики орали судье: «Гнать его с поля!» или «Пенальти!». Толпа могла одобрительно реветь и обниматься при каждом голе, а забившая команда изображала длительную праздничную пантомиму. Всю игру зрители декламировали речовки и выкрикивали имена своих любимцев.