Мои Великие старики
Шрифт:
22 мая 1970 года А. Вольпин вместе с Буковским, Якиром, Вишневской и другими обратился к правительству Советского Союза и в ООН с призывом об освобождении Андрея Амальрика, арестованного за сочинение «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».
4 июня 1970 года группа научных сотрудников АН СССР обратилась к ученым, научным и творческим работникам всего мира с призывом организовать широкий и всесторонний бойкот научным, техническим и культурным связям с официальными властями и учреждениями СССР, приостановить сотрудничество и отказаться от всех культурных контактов, пока Жорес Медведев, ученый-биолог с мировым именем, не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное насилие. Письмо-протест министру здравоохранения СССР, министру внутренних дел СССР и Генеральному прокурору СССР организовал и подписал Александр Вольпин. Рядом стояли имена А. Сахарова, И. Тамма, М. Леонтовича, В. Чалидзе.
– История правозащитного движения в Москве,
– Вы довольны своей работой, тем, как развивалась ваша научная карьера?
– Преподавал в SUNY (Стейт юниверсити, Нью-Йорк, Буффало), затем в Бостоне в университете. Был на «грантах» – это такая форма поддержки ученых. Все время что-то переводил для заработка, получал премии, всякие пособия. Теперь мне необходимо заканчивать свой давний труд. И мне нужен покой. Предложите любую регулярную работу – откажусь, пока труд не будет закончен. Я работал над ним много лет, и мне надо поставить точку. Скоро мне предстоит выход на пенсию, которая даст возможность вообще плевать на все, что делается вокруг, и делать свое дело. Дело должно быть завершено.
– Приходилось ли вам сталкиваться в американской среде со славой вашего отца, Сергея Есенина? Знают ли в Америке, что был такой великий поэт в России?
– Естественно, он очень известен и там. Разумеется, менее чем в Советском Союзе, но более чем можно было бы ожидать. А вообще-то, если уж говорить о русской поэзии по именам, то в Америке ее знают слабо. Был смешной случай. Захожу в один дом. Никто ни слова по-русски не знает, хозяева – эмигранты-евреи из Персии. Живут хорошо, много книг. Вдруг слышу: «Пушкин! Пушкин!» Прибегает большой черный пес. Он и был Пушкиным. Больше ничего о Пушкине они не знают. Так что есть над чем посмеяться. И этот псиный акцент – на всех их сведениях о нашей литературе густо чувствуется.
– Не приходилось ли вам встречаться с людьми, которые помнили вашего отца по его приезду в Америку?
– Мне только сообщили, что он был проездом в Бостоне в 1923 году, что он останавливался на Бикон-Хилл, в центральной части Бостона, холмистый такой район. Где-то там была гостиница, а может, и сейчас есть, я точно не знаю. Пробыл всего несколько дней – подумаешь, событие… Мало ли я по городам ездил и мне было бы смешно, если бы кто-то вспоминал мою жизнь через десятилетия. Эта гостиница или та? В чужом городе… проездом. Эка невидаль, событие… Конечно, есть собиратели брюк, мебельных ручек и всего другого, но к этой категории людей я не отношусь.
– Удивительно, что за свою короткую жизнь ваш отец успел побывать и в США.
– Да, побывал. Он писал, что это страна нефти – сплошной Баку. Но тут я с ним не согласен. Америка, Соединенные Штаты – это далеко не сплошной Баку. Города нормальные, в них можно жить по-человечески – зеленые, цветные. Конечно, не среди небоскребов. А в основном в Штатах двух-трехэтажные домики, довольно аккуратные, какой же тут Баку?
– Я знаю, вы пишете стихи. Они публиковались?
– В 1961 году в Америке вышла книга «Весенний лист». В ней всего 30 стихотворений: половина из того, что я написал. А вообще-то я не люблю говорить о своих стихах.
Но если я проживу столько, сколько моя мама, ну пусть меньше, то постараюсь вернуться к ним на склоне лет.
Александр Сергеевич посмотрел на маму, которая сидела здесь же в комнате и молча слушала наш разговор.
– Это хорошо, – вмешалась Надежда Давыдовна, – что мой сын считает себя молодым. Это значит, что и я молодая. А родился мой сын в мае 1924 года. Сперва мы жили на Знаменской, а потом на 13-й линии Васильевского острова. Когда ему было восемь лет, мы переехали в Москву.
Надежда Давыдовна задумалась, будто решая: говорить или не говорить, но все-таки заговорила на больную для нее тему.
– С Есениным я рассорилась из-за того, что он не хотел ребенка. И чтобы он не вмешивался в это дело, я уехала в Ленинград. Он очень хотел, чтобы я освободилась от беременности. Сознался, что у него не двое, а трое детей, и что дети его широким кругам не известны. А я в этом вопросе была решительна: я хотела ребенка. Помню Ленинград той поры: полупустой город, многие люди уехали за рубеж, в квартирах самые большие комнаты превращались в кухни, чтобы не оплачивать. Жизнь была нелегкая. Так и жила с сыном…
– А кто предложил назвать сына Александром?
– В еврейских семьях принято называть не по живущим родственникам, а по покойным. Незадолго до рождения Саши умер мой любимый дядя, младший брат отца. И чтобы доставить удовольствие отцу, я назвала сына Александром. Так что он оказался Александром Сергеевичем, но не Пушкиным, а Есениным, но и не Сергеем.
– Александр Сергеевич, общаетесь ли вы с литераторами в Америке?
– Практически нет. Иногда, правда, меня зовут на какое-нибудь литературное мероприятие. Прихожу, разговариваю, если что знаю. Но литература довольно далека от предмета моих занятий, и уж совсем не идет мне, когда меня связывают хоть в какой-то степени с имажинизмом. Тут уж, прошу прощения… Чтобы не испортить светлое дело имажинизма, я лучше побуду от него в стороне.
Надежда Давыдовна:
– Считаю, что есенинский «Пугачев» – надгробный памятник имажинизму. Там каждая строчка с образом, каждая. Это был его взлет.
А. С. Есенин-Вольпин:
– Это был максимум, после чего Есенин отходит от позиции имажинизма.
Надежда Давыдовна:
– Как поэт он навсегда остался с тем, с чего начинал.
Встреча с сыном Сергея Есенина для меня была волнующей. Легендарный человек Александр Есенин-Вольпин, гениальный математик, мужественный правозащитник, талантливый поэт. Его мать, мать сына Сергея Есенина – переводчица, поэтесса, член Союза писателей СССР с 1934 года.
Конечно же, мне хотелось, чтобы Александр Сергеевич прочитал свои новые стихи, но попросить об этом я не решился. Из нашей беседы мне стало ясно, что он на это не пойдет. Что собственное стихотворчество для него – дело прошлое.
Да, Америка приютила изгнанного из родной страны Александра Есенина. Но раз в десять лет он приезжает на могилу отца на Ваганьковское кладбище.
1989
Из стихов А. Есенина-Вольпина:
Лежит неубранный солдатВ канаве у дороги,Как деревянные торчатЕго босые ноги.Лежит, как вымокшая жердь,Он в луже лиловатой……Во что вы превратили смерть,Жестокие солдаты!…Стремглав за тридевять земельТолпой несутся кони;Но и за тридцать верст отсельКоней мутит от вони,Гниет под мертвыми земля,Сырые камни алы,И всех не сложат в штабеля —Иных съедят шакалы……Я вспомнил светлый детский страх.В тиши лампады меркли.Лежала девочка в цветахСреди высокой церкви…И все стояли у крыльцаИ ждали отпеванья, —А я смотрел, как у лицаМенялись очертанья,Как будто сердце умерло,А ткань еще боролась…И терпеливо и теплоЗапел протяжный голос,И тихо в ней светила смерть,Как темный блеск агата……В гнилой воде лежит как жердьРазутый труп солдата… Горевал я на чужбине,Вот опять она, Москва —Только нет во мне, скотине,Даже тени торжества.Горечь прежняя забыта —И, была бы воля мне,С торжеством космополитаЯ бы жил в чужой стране.Весенний лист, подарок непогоды,Влетел, кружась, в тюремное окно…Не я ли говорил, что для природыЖить больше дня не стоит все равно?..Не я ли объявлял мое желаньеЛюбить и жить – лишь рвеньем к новизне?Не говорил ли, что хочу страданья,И что весны, весны не надо мне?…Был василек – и он попал мне в руки,Его поднес я к носу – он не пах,Но искривился и застыл от муки,Как девочка, убитая в кустах…– Его теперь мне жаль! Его волненьеИ стыд – не те ли, что владеют мной,И здесь, в тюрьме, я понял умиленьеПеред природой бедной и простой!…Но я схитрю – и буду я на волеРвать и топтать счастливые цветы!И хохотать над тем, что, кроме боли,Я никакой не знаю красоты…