Мои Великие старики
Шрифт:
– Нет, но моя жена снимала его в Швейцарии, и на снимках он смеется. Это очень редкая фотография – смеющийся Солженицын.
– Вы считаете его политическим писателем?
– Я сужу как американец, в этой стране он считается политическим писателем, потому что именно здесь, в США, одна из самых главных партий – теократическая. Вера в Бога для Америки – это много значит. Если мы не можем поговорить с Богом, то нужно спросить человека, который знает Бога.
– В Советском Союзе слово писателя, художника по-прежнему много значит. Для некоторых читателей тот или иной писатель – бог.
– Может быть, кое-кто из нас
– Сейчас Солженицына в СССР стали печатать. И очень много читателей ждали этого часа…
– Я считаю, что сегодня в мире два писателя самых знаменитых и значительных – это Маркес и Солженицын… (пауза, хитроватая улыбка в усах)… И я…
– А есть у вас такое предчувствие, что в Америке должен появиться еще один выдающийся писатель, пророк?
– История нас учит, что предсказывать такое нельзя. Это случайность. Может быть, даже тайна. Кто это может предсказать? Обыкновенный американец знает немецких писателей, итальянских, японских, скандинавских. Он редко видит живых русских писателей, но зато самая влиятельная литература для него – русская. Толстой и Достоевский для него важнее, чем Марк Твен или Мелвилл.
Автошарж Воннегута с автографом
Я могу спросить любого американского автора: кем бы он хотел быть в истории литературы? И он ответит: «Чеховым!»
– А вы?
– Мой самый любимый автор – Гоголь. Вот Гоголем я хотел бы быть!
– Почему так влиятельна русская литература в США?
– Потому что американцы находят русский опыт универсальным, приемлемым для всех. Я недавно узнал, что в наших школах не разрешают читать некоторые вещи Марка Твена. Например, «Жизнь на Миссисипи» дети могут читать после пятнадцати лет. А в Советском Союзе Твена читают двенадцатилетние!
…Хотя нас, американцев, считают нетерпимыми по отношению к другим расам и национальностям, я с этим согласиться не могу, мы замечательны именно тем, что для нас не важно, к какой национальности или расе принадлежит человек. Скажем, если бы мы встретились на каком-то пароходе и поговорили час, и вы говорили бы по-английски, мы бы подружились. Наверное, зашел бы разговор о наших детях, о семейных делах, и я бы даже не задумался, кто передо мной: немец, вьетнамец или русский. Это, в конечном счете, неинтересно.
– Вы не собираетесь снова в Советский Союз?
– Я стесняюсь, что не умею говорить по-русски. Раньше я приезжал навещать Риту Райт, но она скончалась, и теперь мне было бы трудно. По образованию я биолог, и мне, конечно, интересно посетить озеро Байкал. Один ученый мне много рассказывал о том, что он придумал нечто такое, что может помочь сберечь этот уникум природы… Но моя страна такая колоссальная, и мне еще предстоит много увидеть, поездить по ней, чтобы о чем-то потом написать. Что касается людей, то мне не надо ехать в СССР, чтобы именно там увидеть веселых или грустных, счастливых или не совсем счастливых советских людей. Многое я понимаю и отсюда.
Август 1989
Один из самых известных американских прозаиков XX века, культовый писатель советской интеллигенции Курт Воннегут скончался 11 апреля 2007 года в Нью-Йорке в возрасте 84 лет из-за последствий черепно-мозговой травмы, полученной у себя дома.
Глава 10.
В Торонто, у Куликовского-Романова – племянника Николая II«На месте убиения царя должен стоять святой храм»
– Вы знаете, как хочется, чтобы снова был на свете город Екатеринбург [10] … Чтобы на месте убиения царя-мученика и его семьи стоял святой храм. Это цель наша сегодня… Ничего, кажется, не пожалели бы для этого, людей бы подняли. Поверьте, мы можем здесь кое-что собрать…
Они были искренни, я это видел. Говорили, почти перебивая друг друга, горячо, взволнованно:
– Отдадим самое ценное, что у нас есть. Вот эту икону… Вы только посмотрите, Троеручица… Из дома Ипатьева. Они молились на нее в последние часы жизни…
10
Городу Екатеринбургу в 1991 году вернули историческое название. С 1924 по 1991 год он назывался Свердловском.
Государю императору Николаю II он приходится родным племянником. Его мать – великая княгиня Ольга Александровна, младшая сестра последнего русского самодержца.
Разыскивая по свету оставшихся в живых членов царского дома, будучи в Канаде, я был рекомендован Тихону Николаевичу Куликовскому-Романову и супруге его Ольге Николаевне.
В своей невеликой квартире на окраине Торонто они живут несуетной частной жизнью. Скромный и деликатный, Тихон Николаевич не лезет на люди, не кричит о своем происхождении. Больше всего поразили меня в его доме не монархические реликвии, не бережно хранимые семейные фотографии, меня убила наповал огромная коллекция оловянных солдатиков, собранных хозяином в память о доблестной русской армии. Коллекционирование – всегда страсть, за этой страстью виден живой человек.
Тихон Куликовский-Романов у портрета деда – царя Александра III
Мама не хотела принимать датского подданства
– Моя мама была шефом двенадцатого гусарского полка, – улыбается Тихон Николаевич. – Сам же я – унтер-офицер.
Важным событием в его жизни стало официальное приглашение из Финляндии на столетие охотничьего домика в местечке Лангинкоски, того самого домика, в котором жил, приезжая на охоту, его дед император Александр III.
Тихон Куликовский-Романов родился в Крыму в 1917-м году. Когда началась Гражданская война, родители бежали в Сербию, далее через Европу в Данию. Там жили до 1928 года, до смерти бабушки Марии Федоровны. А потом – Берлин, Париж и далее, как говорится, везде. Школа, служба рядовым солдатом в гвардейском полку. Потом Канада. Работа в магазине, а последние 22 года – служба в министерстве путей сообщения. Сейчас на пенсии. Вот и вся жизнь.
– А возможно ли сегодня такое? Как вы думаете? Екатеринбург… И храм святой на месте мученической гибели. Мы бы передали эту реликвию…
Он служил офицером датского короля, а его мать не принимала датское подданство. Не хотела, не желала.
– Первый Куликовский, Прокопий Васильевич, пришел в Россию гонцом от князей молдавских к Петру Великому, – углубляется в свою родословную мой собеседник…
Он мне – про дела давно минувших лет. Я ему – про перестройку.
– Нет ничего страшнее сегодняшней демократии, – воспламеняется Тихон Николаевич, – она безлична, безответственна, а в монархии же известно, кто несет ответ перед народом.