Молчаливый гром

Он с надеждой глянул на Мори, но тот лишь кивнул в знак приветствия и заторопился к себе. Главной проблемой в таком бизнесе, как «Волшебная дыра», были фиксированные расходы. Так, старику приходилось выплачивать жалованье женщине за дощатой перегородкой, платить и за аренду оборудования и местной шайке рекетиров. У частного детектива единственной и постоянной издержкой была арендная плата. Услуги он оплачивал разово. Карманных денег ему всегда хватало на сигареты, китайскую лапшу, пиво и сакэ…

Мори замер. Дверь его офиса была приоткрыта, оттуда слышалось слабое фырканье, какое издают во сне некоторые собаки. Дождь лил и лил. Фырканье прекратилось, но Мори окончательно вымок.

Выждав две-три минуты, он распахнул ногой дверь и юркнул за косяк. Ничего. Медленно и осторожно он раздвинул веерообразное окно над дверью, заглянул и различил тело человека, лежащего рядом с диваном. Его голова почти касалась тараканьей западни. Мори вошел, включил свет. Человек выглядел ужасно. Кровь сочилась из носа и рта, а лицо было в синяках и резаных ранах. Сильно поранены пальцы левой руки. От света он шевельнулся, и снова послышался фыркающий звук, характерный для человека, в горле которого кровь.

Мори помог избитому сесть, подогрел воды, и лишь когда тот умылся, опознал в нем старшего Каваду, горделивого предводителя семьи новых якудза.

Горячая вода оживила его. Веки, подрагивая, раскрылись, в глазах смешались страх и злость.

— Скоты, — побулькал он окровавленным ртом и снова закрыл глаза.

Мори промыл его раны, снял окровавленную рубашку и влил ему в горло четверть бутылки виски. Тот окончательно пришел в себя.

Кавада, оказывается, явился вызвать Мори на поединок — отомстить за бесчестье сына, обнаруженного в гостинице любви уборщицей в одиннадцать утра. Дверь в офис Мори была открыта, и когда Кавада вошел, его встретили четверо во главе с Тору Накамурой из синдиката «Кавасита».

Накамура потребовал сказать, где сейчас Мори. Кавада ответил, что понятия не имеет об этом. Ему не поверили и предположили, что он, должно быть, работает вместе с Мори.

В общем, они вчетвером стали его избивать — медленно, методично Кавада не сопротивлялся — это было бесполезно. И еще он подумал, что им надоест. Но им не надоедало. Он понял, что им все равно, убьют они его или нет, и он испугался.

Мори дал ему час — очухаться. За это время Кавада выпил еще четверть бутылки виски «Сантори уайт». У него были сломаны два ребра и выбиты передние зубы. Других существенных повреждений не было. Мори отвез его домой на «хонде». В пути они оба молчали.

Кавада жил в деревянном домике между складом машинного оборудования и бетонным путепроводом. Крыша была покрыта рифленым железом, сад представлял собой узенький участок грязи. Здесь, вероятно, не было ванной и выхода к канализации. Дверь открыл сын. Он взглянул на Мори, на изуродованное лицо старшего Кавады и ринулся, размахивая кулаками.

— Стой! — закричал отец. — Это не его работа. Оставь его в покое.

Из задней комнаты появились две женщины. Одна средних лет, другая вдвое моложе. Где-то захныкал ребенок. Глаза молодой раскрылись. Старшая зло сжала губы.

— Тебе все мало, — тихо сказала она мужу с горечью в голосе. — Мог уже тысячу раз подыскать работу. Не слушаешь. И сына превратил в какого-то бродягу. На обоих противно смотреть.

— Здесь вопрос чести, — запротестовал сын, вымокший под дождем. — Приходится защищать честь синдиката Кавада.

— Честь синдиката? Ха! Весь мир смеется над вами, не видите?

Неожиданно заговорил старший Кавада. Его голос дрожал:

— Простите меня, — прошамкал он и заковылял в дом.

Мори кивнул остальным и пошел к машине. В свете ее фар переламывались полосы косого дождя.

Следующая остановка Мори была в десяти километрах, но здесь был другой мир. Увитый плющом многоквартирный дом был выстроен в рощице, среди травы и деревьев мелькали скамейки и площадки с детскими песочницами. Даже сегодня жара не казалась столь безжалостной. Министерство финансов едва ли выделяло достаточные средства на жилищные нужды своих сотрудников, но атмосфера здесь казалась приятной и спокойной, в особенности после городской суеты.

Мори, постоял, с наслаждением наблюдая, как дождь капает в маленький, заросший лотосом пруд, слушая лягушачий концерт и вдыхая запах мокрого мха. Несколько недель назад госпожа Хара показалась хрупкой, забитой. Потом, в кафе — холодной и выдержанной. Это весьма неожиданно. Впрочем, и ее муж был таким же.

— Мори-сан, я вас не ждала, — сказала она, открыв ему дверь.

В комнате на полу стояло несколько упакованных чемоданов. Шторы, ковры, украшения и большую часть мебели вывезли. Цветы, стоявшие, когда-то на радиаторе, исчезли, и трещина на стене казалась особенно длинной и безобразной.

— Я уезжаю, — объяснила госпожа Хара. — Теперь уже не будет никакой связи с министерством.

Мори сочувственно кивнул. Они дали ей немного времени.

— Прошу извинить за беспокойство, — сказал он. — Я задам несколько дополнительных вопросов.

— О чем?

В ней чувствовались энергия и решимость. По-видимому, она горела желанием переехать. Мори украдкой взглянул на ее левую руку: кольца исчезли.

— О вашем муже и вашем брате. Как они ладили между собой?

— Какое это имеет отношение к самоубийству мужа?

— Вероятно, никакого, — осторожно сказал Мори. — Пытаюсь понять психологические мотивы.

Госпожа Хара вздохнула.

— Может, сначала выпьете? У меня, к сожалению, только пиво.

— Пиво — это прекрасно, — сказал Мори.

Они присели на чемоданы и откупорили пару банок «Сантори мэлтс». Мори предложил ей сигарету «Майлд сэвн», и она закурила, держа сигарету, как пиротехническое устройство, готовое воспламениться. Она сидела, положив ногу на ногу, и Мори заметил, что она покрасила ногти на ногах.

История была невеселой и обычной. С будущим мужем ее свел высокопоставленный чиновник из министерства финансов. Вначале ее отец сомневался. Руководя старейшей крупной и престижной судовой компанией, он не был в восторге, узнав о скромной семье Хары. Однако Хара, в конце концов, был молодым человеком с блестящим будущим. И потом, это была вторая дочь, а сын и старшая дочь уже вошли в хорошие семьи.

Брак состоялся, но семья, по сути, не приняла Хару. Особенно брат. Хотя Хара был годом старше, Ёсимура относился к нему, как к подчиненному, и называл его за глаза «деревенщиной». Равным образом и Хара не скрывал своего презрения к Ёсимуре и его работе в «Ниппон инфосистемс». Дома упоминания имени Иванаги было достаточно, чтобы испортить его настроение.