Молчание пирамид

— Что говорят папа с мамой? — спросил он.

— Они ничего не знают. И ничего пока не узнают. Папа у меня грозный, не поймет.

— Погоди, ты хоть сказала, что теперь здорова?

— Сказала. Даже снимок УЗИ по факсу отослала. И про тебя сказала… А больше ничего они знать не должны.

— Почему?

— Как ты не понимаешь? Я устала от их опеки за эти годы. Папа с мамой у меня… они же конвоиры! Мне очень важно, что ты скажешь.

— Все зависит от того, куда ты пойдешь работать и ради чего.

— Хочу напроситься в ученицы к Наседкину!

— Ого!..

— Я поняла — это судьба! Болезнь, долгие мытарства по клиникам и это чудесное исцеление, все подсказывает мне путь. Мой тайный путь!.. Я должна лечить людей! Я должна научиться, перенять опыт, секреты, овладеть магией звезд и планет… Николай Васильевич уже старенький!

Переубеждать ее не имело смысла, юношеский максимализм, разогретый избавлением от тяжелого и унижающего женскую сущность недуга, стал бы противиться всякому разумному слову.

— Мне показалось, Наседкин не берет учеников, — попытался остудить ее Самохин. — И никому не открывает тайн.

— Почему ты так решил?

— Кто действительно владеет талантом целителя и сакральными знаниями, обычно не распространяет их.

— Такого не может быть! Это же естественно — передавать науку другим поколениям!.. Или ты что-то знаешь о нем?

В справке ФСБ, полученной Самохиным, значилось, что несмотря на общительность и доступность Наседкина, вести наблюдение за ним проблематично, ибо он никого не подпускает к тайнам своего целительства и, опасаясь конкуренции, не заводит учеников.

— Ничего особенного не знаю, но догадываюсь, что к нему не подступиться.

— Чтоб так говорить, надо иметь веские причины!

Ее тон и ставший холодным голос взбадривали, как утренний туман на лугу.

— Понимаешь, в чем дело… Чаще всего дар врачевания дается только одному конкретному человеку. И научить этому просто невозможно. И по наследству не передать… Истинных целителей, ясновидящих и предсказателей всего единицы! Они рождаются раз в сто лет, а то и реже.

— Откуда ты это знаешь?

— Ну, интересовался…

— Нет, ты говоришь как-то… профессионально. Кстати, чем ты занимаешься?

— Работаю в одном проектном бюро.

— Ты не похож на инженера. Это я говорю как без пяти минут юрист.

— А на кого я похож?

— На какого-нибудь сыщика.

— Просто я пытливый и любознательный человек.

— Возможно… Значит, ты не веришь, что меня возьмут в ученицы?

— Не верю. Да и не нужно тебе это.

Она несколько сникла, съежилась и на минуту отвернулась.

— Я ждала поддержки… Думала, ты одобришь. И поможешь мне… Нет, ты не сыщик. И не пытливый. Ты просто закоренелый прагматик! Никакой романтики!

Самохин погладил ее по голове.

— Ты же просила мудрого совета? А мудрость начинается тогда, когда заканчивается период романтизма. Я не хочу, чтобы ты разочаровалась.

— Ладно, вот приедем к Наседкину, и станет все ясно! — заключила Саша и молчала уже всю дорогу.

На лестничной площадке перед дверью лечебницы стояло человек пятнадцать — мужчины, женщины, подростки, а у молодой мамаши на руках плакал грудной ребенок. Самохин спросил крайнего, прикидывая, сколько же времени придется отстоять в очереди, но тетка с костылем сказала, что целитель сегодня не принимает.

— Что же вы ждете? — непроизвольно изумился он.

Ответ был коротким, но прочувствованным и исполненным надежды:

— Чуда.

Тем временем Саша ловко протиснулась между страждущими и проскользнула за дверь, вызвав глуховатый и недолгий ропот, мол, не лезь без вызова, все равно прогонит.

Сашу он не прогнал, и мало того, через минуту она выглянула и поманила Самохина рукой. Наседкин сидел на диванчике без халата, в расстегнутой до живота рубахе, понурый, бледный, взгляд был тяжелым и заторможенным.

Сначала показалось, что он пьяный…

— Я же сказал, не принимаю, — вяло проговорил целитель.

— Мы по другому поводу, Николай Васильевич. — Саша присела рядом и взяла его опущенную руку. — Вы меня помните? Четыре дня назад я была у вас…

— Помню, помню, камень в почках… Но не принимаю.

— Теперь у меня все в порядке! — она погладила безвольную руку. — Николай Васильевич!.. Возьмите меня в ученики! Я буду послушной и стану делать все, что нужно! Я хочу лечить людей, как вы!

— Не беру учеников, — сразу же ответил он. — Не ходите и не просите.

— Но почему, Николай Васильевич? Вам же нужно передать все свои знания!

— Умирать не собираюсь. Мне еще жить сорок два года. Зачем мне ученики?

— Я бы помогала вам! Возьмите хотя бы уборщицей, санитаркой. Вон как у вас грязно и пыльно. Вам же самому некогда, а я бы все вымыла, вычистила…

— Где ты грязь-то увидела?.. Здесь у меня порядок. Вот только люди плохие, грязные.

— Что случилось? — осторожно спросил Самохин.

Наседкин поднял мутный взор и узнал его, хотя видел, может быть, пять минут.

— Язву-то теперь чуешь — нет?

— Кажется, все прошло…

— И больше не заболит. Организм молодой, зарубцевалась… А встречаются тяжелые, по пять раз приходится лечить. Но больше подлые встречаются…

— Вас кто-нибудь обидел?

— Меня обидеть невозможно, — вздохнул целитель. — Разрушили равновесие звезд.

— Это как же?

— Украли несколько моих камней. От остальных отщипнули по кусочку и нарушили целостность. И я теперь не могу лечить. А люди приезжают и стоят за дверью… Должно быть равновесие планетных материалов, как в солнечной системе. А его теперь нет… Хуже того, начнется дисбаланс.

— Я бы охраняла! — безнадежно воскликнула Саша и вдруг заплакала. — Я готова жить здесь…

— Мне никого не нужно! — с неожиданным гневом проговорил Наседкин. — И не просись! Все, идите отсюда!

Самохин внутренние собрался в комок: метеоритов в лечебнице оказалось более восьмисот, и целитель физически не смог бы проверить каждый, да еще заметить мизерную утрату частиц, тем более что помощник работал очень аккуратно.

— Как же поправить дело? — спросил Сергей Николаевич. — Чем помочь? Говорите, не стесняйтесь. Если нужны деньги…