Молчание золота

Эмир. Ты так говоришь, как будто это я убивал. Ковердейл дошла до того, что через барыг купила российский паспорт с узбекской визой, понимаешь? Она собиралась к нам, в Ташкент или в Самарканд! Я тебе сколько говорил, Арбен, чтобы ты при ней меньше трепал языком!

Густери (холодно). Не забывай, с кем разговариваешь. Не повышай голос, дорогой.

Эмир. Ее рано или поздно нужно было убирать, вот я и устроил ей романтическую картину К несчастью, исполнитель не все успел: облить и поджечь ее он успел, а вот забрать российский паспорт, который обнаружил в ее сумочке, и снять с ее руки браслет, который ты ей сам и подарил, не успел.

Густери. А ты еще говорил, что Голова топорно работает, черт возьми! А сам, а сам!.. И кто отрабатывал Аню?

Эмир. Кто отрабатывал, того уже самого исполнили, урода. Теперь у журналюг будет несчетно пищи для выдумок, еще бы — один и тот же браслет сняли с двух убитых женщин, шутка ли? Ну да шайтан с ним, с браслетом. Ковердейл, говорю, все равно нужно было ликвидировать, и это большая удача, что она поехала в Москву Конечно, еще легче было бы убрать ее, явись она прямо в Узбекистан, как она и хотела. Но это уже было бы слишком… Зачем засвечивать самаркандские корни всех этих дел?

Густери. Эмир, ты в своем репертуаре. Вроде и много слов сказал, а вроде бы ничего и не говорил, остался при своих. Хитер ты! Ладно. Про Аньку сам все знаю, баба совсем с катушек сорвалась, как будто «заряд» по линии Мантикоры — это ей игрушки. Дурища. Аккуратнее надо работать, вот что я хочу сказать! Да что теперь толку… Подчищайте там, в Москве. Мне-то высовываться по-прежнему не резон. И найдите мне Ламбера, найдите во что бы то ни стало, если он еще жив!.. Эмир. Если жив — найдем. И он у меня не смолчит, скажет, где золото. У меня бы и само золото заговорило…»

II

Бывший капитан медицинской службы Иван Перегудов, он же Док, явился в закрытую клинику, курируемую ФСБ, для посещения содержавшегося там вот уже четвертый месяц Леона Ламбера, гражданина Французской Республики. Дока принял заведующий отделением, где лежал Ламбер — доктор Гольдин.

— Да, — сказал доктор Гольдин, — есть у нас такой француз. Попал в какую-то страшенную автокатастрофу — потом его буквально по частям собирали. Ну а как собрали — перевели сюда, к нам. Когда состояние стало относительно сносным. Диагноз по нашей части? Ну тут, собственно, двух мнений быть не может: нормальная парамнезия как следствие перенесенной черепно-мозговой травмы. Собственно, человек должен бы радоваться, что остался жив или не получил тотального расстройства памяти и рассудка. Ну а что касается парамнезии?.. — Гольдин с сомнением посмотрел на Дока: стоит ли грузить подробностями пришедшего с улицы человека. Решил просветить посетителя, явившегося неизвестно от кого. — Если поточнее, то можно констатировать определенную разновидность криптомнезии. Криптомнезия, уважаемый, — популярно пояснял доктор Гольдин, глядя на Дока поверх очков, — это такое нарушение памяти, при котором выпадение отдельных памятных блоков сопровождается исчезновением различий между действительно происходившими событиями и событиями, скажем, увиденными во сне, либо теми, о которых больной читал либо слышал…

— Спасибо, но я, — попытался прервать эту лекцию Док, но вошедшего во вкус Гольдина было уже не остановить.

— Помимо этого, — академично продолжал он, расхаживая по кабинету с заложенными за спину руками, — помимо этого у больного наблюдаются совершенно очевидные симптомы такой разновидности нарушения памятных структур, как конфабуляция. Переводя этот термин в практическую плоскость, поясню: конфабуляция подразумевает такое нарушение памяти, при котором ее пробелы восполняются фантастическими выдумками или…

— Спасибо, Виктор Евсеевич, — наконец сумел вставить и свою реплику Перегудов, — но у меня тоже медицинское образование, так что вовсе не обязательно так подробно все разжевывать. Правда, я по образованию не психиатр, а военный хирург, но тем не менее…

— А! Ну что же вы сразу не сказали? — сказал Гольдин с досадой. Док едва не поперхнулся. — Этот человек, которым так интересуется и прокуратура, и даже спецслужбы, если исходить из того, что он помещен именно к нам, — тут доктор Гольдин весьма выразительно глянул на Дока, — чрезвычайно любопытный тип. Я провел достаточное время у его постели, чтобы понять, что случай с этим Ламбером в самом деле очень любопытен. Дело в том, что в бреду он сравнивал себя не с кем иным, как с… кстати, как вы думаете с кем?

— Да я, собственно, сюда и пришел для того, чтобы получить от вас максимально полную информацию об этом пациенте, — терпеливо остановил его Док.

— Да? Ну что ж, ваше право. Так вот, любопытно, что в бреду он именовал себя Тимуром. Понимаете, любезный?

— Ну что ж, не такое уж и редкое имя.

— Нет-нет! Не тот Тимур, не пионер. А тот, что был известен под именем Тамерлан. Характерно, что Тамерлана называли Железным хромцом, а моему пациенту при хирургической операции вшили в ногу металлический элемент для укрепления сломанной в нескольких местах берцовой кости. Доктор Травников, оперировавший француза, утверждает, что он даже в самом лучшем случае будет прихрамывать на правую ногу. При этом пациент в бреду упоминал такие вещи, которые мало кому известны в нынешнее время. Интересные особенности жизни в четырнадцатом веке, какие-то элементы быта… Я потом проверял по энциклопедиям что мог, и вы знаете — все совпало!

Живые темные глаза доктора Гольдина заблестели.

— Вообще-то это не такая уж и редкость, когда человек непонятно как начинает выдавать сведения, которые он не может знать по определению. В моей практике было несколько подобных случаев. К примеру, три года назад к нам поступила женщина, малограмотная, работала приемщицей на пункте стеклотары. Там сами понимаете, какое образование — из языков знают только русский матерный, и то со словарем. А вот у нас в палате она ни с того ни с сего заговорила на языке, которого никто не понимал. Никто, понимаете, хотя в палате лежал профессор филологии, выдающий себя за жену Достоевского. Образованнейший человек, между прочим, знал с десяток языков, мы пригласили серьезного специалиста, и что вы думаете? Он сказал, что женщина говорит на самом что ни на есть чистом средневековом провансальском, на котором роздана великая литература трубадуров. Какой-то там Бертран де Борн, золотые серенады!..

По всей видимости, доктор Гольдин полагал себя эрудитом и потому мог разглагольствовать решительно на все темы. Впрочем, Док не стал поощрять эту его склонность и поспешил перевести разговор в практическую плоскость.

— А когда, доктор, по вашему мнению, этот человек может прийти в себя? Проще говоря, есть ли вообще надежда, что когда-либо он будет полностью вменяем… адекватен?

Гольдин пожал плечами:

— Хирурги собирали по кусочкам его лицо и тело, и точно так же я собираю по кусочкам его рассудок и разум. Тут гораздо сложнее прогнозировать, понимаете? Как военный хирург, вы должны понимать, что…

— Доктор!

— Конечно, конечно, так вот, голубчик, этот пациент, чрезвычайно интересный, должен признаться, может находиться в своем нынешнем состоянии годами. Насколько я понимаю, вы пришли, чтобы выведать у него хоть какие-то подробности о постигшей его катастрофе, в результате которой он, собственно, и попал к нам сюда? Так вот, должен вас разочаровать, точнее, трезво предупредить, чтобы вы не обольщались: ему нельзя верить. Даже те данные, которые вы сможете вытянуть из него, когда он находится в полном сознании, не всегда могут быть приняты на веру. Хотя сам он может, ничуть не кривя душой, полагать, что все сказанное им — чистейшая правда. Ах, эти нарушения памяти — сложнейшее и интереснейшее поле для исследований. Представьте себе, голубчик, в моей практике был такой случай, когда…

Экзальтированный доктор Гольдин, вне всякого сомнения, имел все шансы доконать своими излияниями несчастного Дока. Но в этот момент вошел другой врач и проговорил:

— Виктор Евсеевич, француз, кажется, пришел в себя. Доктор Гольдин с живостью потер маленькие ручки, и в его темных глазах вспыхнули веселые колючие искорки. Он взглянул на Перегудова и проговорил:

— Ну вот видите! Все к лучшему, все к лучшему. Я должен пройти к пациенту.

— Я с вами.

— Да? — Гольдин удивленно поднял брови. — Но это никак, решительно никак невозможно!