Молчание

«Всем сердцем, всей душой слушайте Господа...» 40

Он стал священником, чтобы служить Всевышнему.

Постепенно кудахтанье кур и мычание коров сменилось стуком гэта, призывными криками уличных торговцев, скрипом колес, бранчливыми голосами - и Родригес понял, что они вошли в город.

Его не занимала предстоящая встреча. Опять его будут спрашивать об одном и том же. Чиновникам вовсе не важно, что он ответит. Они задают вопрос не для того, чтоб услышать ответ, - как царь Ирод, допрашивавший Иисуса. Священник никак не мог взять в толк, почему Иноуэ сохранил ему жизнь, зачем держит его в заточении, не милуя и не казня? Но докапываться до причин означало растравлять себе душу.

40

Второзаконие 30:10

– Ну, вот мы и на месте!
– Отирая пот со лба, переводчик поднял шторку. Родригес выбрался из паланкина; незаметно спустился вечер; предзакатное солнце окрасило мир пурпурной краской. Оглядевшись, Родригес увидел приставленного к нему тюремщика. Видно, чиновники опасались, как бы пленник не сбежал по дороге...

Каменные ступени вели наверх, к храмовым воротам. За храмом, озаренным садящимся солнцем, чернела горная круча. По темному монастырскому двору неторопливо разгуливали куры.

Вышел юный послушник, окинул священника полным враждебности взглядом и молча исчез, даже не поклонившись переводчику.

– Бонзы не жалуют католических падре, - не без удовольствия отметил переводчик, любуясь изысканным садом.
– Знаете, падре, это губительно для здоровья - так изнурять себя думами. С вами много хлопот, однако помните, бессмысленное упрямство еще никому не приносило добра...

Но Родригес пропустил мимо ушей колкости переводчика. Сейчас его занимало другое: среди запахов монастырских жилых покоев - аромата курительных палочек и японской еды - его нос уловил нечто чуждое этому месту. Пахло вареным мясом. Родригес так долго постился, что стал чувствителен к едва различимому запаху мяса.

Вдалеке раздались шаги. Кто-то шел по длинному коррид ору.

– Ну, догадались?

Священник похолодел. Впервые за весь этот день он кивнул переводчику. У него невольно задрожали колени. Родригес знал, что наступит час этой встречи, но не ожидал, что она состоится в подобном месте.

– Пора вам обоим встретиться, - наслаждаясь смятеньем Родригеса, сказал переводчик.
– Это приказ губернатора.

– Иноуэ?

– Да. И он тоже искал встречи с вами.

За пожилым монахом в дверях, потупившись, появился Феррейра. Он был в черном кимоно. Коротышка-монах шествовал, важно выпятив грудь. Рядом с ним рослый Феррейра казался униженно-подобострастным. И походил на упирающегося мула, которого хозяин тащит силком на веревке.

Монах остановился, и Феррейра, окинув взглядом Родригеса, сел, скрестив ноги.

– Падре, - дрожащими губами выговорил Родригес.
– Падре!

Феррейра взглянул на него исподлобья. На его лице промелькнула виновато-угодливая улыбка, но уже в следующее мгновение он с вызовом вскинул голову и посмотрел прямо в глаза Родригесу. Тот искал и не находил слов. Сердце сжало отчаяние: любые слова будут ложью. К тому же ему не хотелось тешить жадно прислушивающихся японцев. Щемящая нежность, тоска, гнев, печаль, ненависть, боль - все сплелось, все смешалось в его душе. «Зачем эта маска?
– безмолвно кричало все его существо.
– Я не стану судить вас. Не хочу обвинять. Я сам не герой...» Он попытался сложить губы в улыбку, но улыбки не получилось. Слезинка сверкнула и медленно поползла по щеке.

– Как давно мы не виделись, падре...
– сказал он, сознавая нелепость этих слов, но ничего другого придумать не смог.

Феррейра упорно молчал, и дерзкая вызывающая улыбка не сходила с его лица. Родригесу были понятны причины подобных метаморфоз, но именно потому он был готов провалиться сквозь землю.

– Сжальтесь... Скажите хоть слово, - задыхаясь попросил он.
– Хоть одно слово...

И вдруг - он едва удержался, чтобы не воскликнуть: «Вы сбрили бороду, падре?» Родригес и сам удивился, как могла прийти ему в голову такая дикая мысль. В прошлом Феррейра - учитель Феррейра - носил бороду; пышная и холеная, она придавала всему его облику особенное достоинство. Но сейчас лицо его было тщательно выбрито, и Родригес почувствовал, что не в силах оторвать глаз: голые губы Феррейры выглядели чудовищно непристойно.

– Мне нечего вам сказать.

– Вы лжете себе, учитель.

– Я лгу? А что еще мне осталось?

Разговор шел на португальском, и переводчик даже привстал, весь подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. Пара кур вспорхнула с земли на веранду, шумно захлопав крыльями.

– Вы здесь давно?

– Почти год.

– Где мы?

– В храме Сайсёдзи.

При слове «Сайсёдзи» старый монах, восседавший, как каменный Будда, оживился и посмотрел на Феррейру.

– А меня держат в темнице. В окрестностях Нагасаки. Где, толком и сам не знаю.

– За городом, в Сотомати.

– Чем вы тут занимаетесь, падре?

Черты Феррейры исказились; он нервно потер гладко выбритый подбородок.

– Достопочтенный Савано изволит писать трактат, - ответил за него переводчик.

– По приказу правителя я перелагаю на японский язык наставление по астрономии, - поспешно сказал Феррейра, словно стараясь опередить переводчика.
– Да, я тружусь. Я приношу пользу. Я полезен народу этой страны. Японцы преуспели во многих науках, но в астрономии и медицине они нуждаются в знаниях европейцев - таких, как я, например. Разумеется, у них есть китайская медицина, но опыт западной хирургии им тоже весьма полезен, так же как и познания в астрономии. Поэтому я заказал капитану голландского судна оптические стекла и зрительную трубу. Да, я нужен этой стране. Я приношу ей пользу!

Родригес ошеломленно смотрел на говорившего без умолку Феррейру. Что с ним? Откуда такая словоохотливость? Хотя, пожалуй, можно было понять его желание уверить Родригеса, что он нужен Японии. Ведь речи Феррейры предназначались не только священнику, но также и переводчику с бонзой. А кроме того, без сомнения, ему страстно хотелось оправдаться перед самим же собой. «Я нужен этой стране. Я приношу ей пользу!»

Родригес с грустью смотрел на Феррейру. Единственное желание, всепоглощающая страсть служителя Божьего - быть нужным людям. Горе пастырю, если овцы его не нуждаются в нем. И Родригес понял, что Феррейра, отрекшись, все же не смог побороть этой старинной привычки; он был жалок, как неразумная мать, сующая грудь своему выросшему дитяте.

– И вы счастливы?
– прошептал Родригес.

В глазах Феррейры вновь вспыхнул злой огонек.

– Счастье все понимают по-разному.

«Когда-то вы рассуждали иначе», - подумал священник, но ничего не сказал: у него вдруг пропало желание говорить. В конце концов не ему осуждать Феррейру, не ему судить его за предательство. Зачем лить смолу на открытую рану? Переводчик всунул ухмыляющуюся физиономию между Родригесом и Феррейрой.

– Он говорит правду. Он в самом деле полезен для нас. Мы даже дали ему японское имя - Савано Тюан. Кстати, достопочтенный Савано трудится еще над одним сочинением, где опровергает учение Дэуса и успешно доказывает его ложность. Он так и назвал этот труд «Кэнгироку» - «Записки о лжи».

На сей раз Феррейра оказался не столь проворен. Отвернувшись, он с притворным вниманием стал разглядывать суетившихся кур.

– Господин губернатор прочел его сочинение и остался весьма доволен.
– Переводчик повернулся к Родригесу: - Я бы и вам посоветовал ознакомиться с ним - на досуге.

Теперь было ясно, зачем так пылко и так многословно Феррейра твердил о переводах из астрономии. Каждый день по приказу Иноуэ он должен садиться за стол и писать о ложности вероучения, которому посвятил свою жизнь... Родригесу представилась согбенная спина Феррейры, склонившегося над чистым листом.