Молчащий

— Мать Анико, отведай сама и дай всем, кто к тебе пришёл, мяса. Моему отцу скажи, что живу помаленьку, растут сыновья. Двое в школе, учатся жить по-другому. Совсем не так, как мы с ним. Передай ему, что осенью, когда у оленей будет хорошая шкура, я забью быков, шкуры он найдёт на священном месте у Хара-Пэ. Ему хватит на малицу.

Отец Пассы, работая батраком у Яка, не имел хорошей малицы, не говоря уже о саваке, и однажды в ночном сильно простудился. Через полгода его похоронили. Родные не могли ему на прощание справить новую малицу. Это навсегда запомнилось Пассе, тогда ещё мальчику. Отца положили в гроб в плохонькой, истасканной одежонке, и сыну всё время казалось, что отец мёрзнет. Пасса уже несколько раз забивал быков на разных священных местах, оставляя шкуры отцу на малицу: так он старался загладить перед ним вину родных и свою.

Помолчав, Пасса добавил:

— А за отца Анико не бойся. Сама знаешь, хорошо жили. И оленя делили, и чай, а теперь горе его, как еду, поделим.

Алёшка, опустив голову, сидит рядом с Себеруем. Совсем мало лун прошло с тех пор, когда он вот так же, как Пасса, говорил с покойным отцом. Обещал ему жалеть мать, помочь стать братишкам настоящими охотниками.

— У тебя, мать Анико, сыновей не было, — неожиданно говорит Алёшка. — Я помню, как ты называла меня сыном, когда я ещё маленьким был. Я буду дедушке Себерую сыном. Отец мой к тебе пришёл. Пусть он это слышит. И ещё: я обещал отцу, что помогу братишкам стать охотниками. Я не хочу обманывать его. Стал вот по-другому думать. Был я у геологов. Такие же парни, как и я. И по всей нашей земле ищут нефть. Из неё керосин делают. Иногда в посёлке его не достанешь. А найдём нефть — будет свой керосин.

Алёшка специально говорил про керосин, хотя знал, что из нефти можно сделать много и других нужных вещей. Но покойная Некочи и его отец знали только керосин.

Все внимательно слушали Алёшку, заметив это, он с увлечением продолжал:

— Мы, ненцы, лучше знаем свою землю. И если мои братишки выучатся на геологов, то им будет легче. И комаров они не боятся.

— Да, это правильно, — подтвердил Пасса. Ему очень понравилась мысль о керосине.

Сварилось мясо, и Алёшкина мать разложила куски по тарелкам, расставила их у головы и ног Некочи. Раздала и всем сидящим у костра по тарелке бульона. Бульон пробовали и остатки выливали на землю вокруг гроба.

Себеруй угощал тех, кто пришёл встречать умершую в подземном стойбище. Он машинально сыпал табак, брал мясо, а сердце ныло, горело. Старик смотрел на костёр, на пылающие головёшки: ему казалось, что это его жизнь выпала из рук доброго Идола и теперь обугливается, шипит.

«Доченька... Жена... Их нет». Голоса людей привели его в себя, и он долго смотрел запавшими глазами на сидящих у костра, стараясь понять смысл слов.

Пасса внимательно следил за ним.

«То, что случилось, словами не объяснишь. Да, этот день поистине чёрен в своей черноте. И дай, Идол жизни, силу Себерую, чтобы он вынес этот день», — так думал Пасса, ухаживая за другом. Думал он и о Тэмуйко, любимом олене Некочи. Алёшка сказал, что оленей не было, они разбежались, почуяв волка. Но что стало с Тэмуйко?

Солнце садилось. Надо завершать обряд, пока на землю идут лучи жизни. Потом людей здесь не должно быть; придёт время других, тех, кто не провожает, а встречает покойников.

Пасса с Алёшкой выбрали место, где поставят гроб. Снег ещё глубокий. Придётся пока вбить ножки в снег, а весной сделать всё как полагается.

Алёшка приготовил гвозди, чтобы забить крышку, и вдруг застыл: Себеруй смотрел на него так, что ему захотелось бросить молоток и бежать отсюда.

Долго держался Себеруй. Мужественно вёл себя и вчера, и сегодня. И когда тела любимых людей положил в холодный ящик, и когда ночью караулил их вечный сон.

А сейчас схватился за голову: «Один-одинёшенек...»

Человек понимает это остро лишь тогда, когда действительно остаётся один. Сирота среди людей — как пень среди густого леса.

— Я один, — прошептал Себеруй, и сказанное прозвучало настолько ясно и глубоко, ясно до обнажённого режущего страха, что он вздрогнул и только сейчас по-настоящему понял, что случилось непоправимое.

Умерли жена и дочь. Значит, нет ни прошлого, ни буду-

щего. Если у человека нет будущего, он опирается на прошлое и этим живёт. И вдруг темно и впереди, и сзади. Как и для чего жить дальше?

Последний луч солнца ещё прощался с землёй, когда всё было закончено.

Люди тушили костёр, негромко повторяя хором:

— Мать Анико, не обижайся, это не мы тушим огонь, а снежный буран.

Алёшка вдруг подтолкнул Пассу:

— Смотри!

Пасса вздрогнул. В лучах уходящего солнца, гордо неся голову, шёл олень. Тэмуйко!

Да, это Тэмуйко. Ночью он попал в чужое стадо, остался там до утра. А теперь торопился к людям. Подойдя, олень осмотрел всех. Взгляд его задержался на Себеруе, казалось, он спрашивал: «Где мать? Где хозяйка?» Потом приблизился к саркофагу, обрадовался — нашёл свою хозяйку. Потёрся мордой о доски, устало опустился рядом.

Себеруй боком, пытаясь скрыть от людей слёзы, подошёл к нему, чтобы попрощаться. Тэмуйко был самым любимым оленем Некочи. Она должна его взять с собой. Таков обычай.

Олень обдал теплом ладонь Себеруя и опять опустил морду. Он устал и хотел спать. Хозяйка была рядом, почему не отдохнуть? Пасса подхватил топор, собрал в кольцо аркан, подозвал Алёшку:

— Пойдём, поможешь.

Себеруя они отстранили молча. Тот хотел что-то сказать, но только бессильно махнул рукой.

Тэмуйко не двинулся, когда к нему подошли. Пасса накинул петлю. Тэмуйко не испугался, тряхнул головой, чтобы петля удобно сидела и не тёрла шею.

Суров закон тундры. Кто уходит из жизни, забирает своё. Не отдашь — покойный придёт за ним. Бывало, целые стойбища забирал.

Боль сдавила горло Тэмуйко. Он вскочил, зашатался, пытаясь утвердиться на уходящей из-под ног земле.

Себеруй отвернулся, но тут же, задыхаясь, крикнул:

— Стойте! Не надо! Я беру грех на себя. Пусть живёт. Она его грудью кормила.

Пасса будто ждал этих слов. Бросив аркан, сказал Алёшке:

— Отпусти.

ой ночью, когда Тэмуйко был с матерью-хозяй-кой, он в снежном буране потерял дорогу и остановился. Хозяйка распрягла оленей, ласково потрепала своего любимца по шее и ушла к нарте. Тэмуйко слышал оттуда её голос.

Потом случилось неожиданное. Олень, что был в упряжке крайним, шарахнулся и пропал в снежном вихре. Вскоре и остальные учуяли запах волка, разлетелись в разные стороны. В беге повернув голову, Тэмуйко совсем близко заметил тень и даже услышал лязг зубов и нервное дыхание волка.

Тэмуйко бежал легко. Спасали длинные ноги. Не отставал и Хромой Дьявол. Немного погодя олень взглянул в ту сторону, откуда ждал нападения. Волк медлил, как-то нелепо готовясь к прыжку.

Хромой Дьявол не мог решиться. Прыжки давались ему трудно, к тому же сейчас сбивал дыхание азарт.

Сильный порыв ветра спас Тэмуйко. В то время как волк распластался в прыжке, ветер ударил так резко, что Хромого Дьявола отшвырнуло в полёте на несколько метров.

Бой Тэмуйко решил не принимать. Он то ускорял бег, то еле шагал, тяжело раздувая бока, будто совсем выбился из сил. Хромой Дьявол понимал оленя и, обманывая себя, плёлся за ним.

Ушли довольно далеко. Потянуло дымом, и Тэмуйко умчался к стойбищу. Волк бросился было за ним, но тут же остановился и, задрав морду, завыл от бессилия и отчаяния. В глазах его была тоска, злая, голодная. Но плакал Хромой Дьявол недолго. Вспомнив о чём-то, замолк и повернул назад по свежему, ещё не совсем занесённому следу.