Молитва об Оуэне Мини

Мистер Фиш нашел викария. Преподобный Дадли Виггин занимался рождественскими свечками; он измерял их одну за другой, отбирая те, что еще сгодятся для следующего года. Дадли Виггина здоровый инстинкт летчика заставлял смотреть только вперед; он не сосредоточивался на текущем — особенно на неприятном. Он бы в жизни не стал звонить Дэну и просить поговорить с Оуэном; а значит, можно было считать, Оуэну «позволено» приходить в церковь Христа без всяких согласований.

— Мне здорово понравилось, как Иосиф с Марией выносят новорожденного Иисуса из яслей, — поделился с викарием мистер Фиш.

— А, правда? Ага, да-да, — очнулся викарий.

— Концовка получилась замечательная. Очень яркая и драматичная, — заметил мистер Фиш.

— Да, правда, вы тоже так считаете? — сказал викарий. — Возможно, в следующем году мы ее повторим.

— Конечно, для такой роли нужно уметь производить впечатление, как Оуэн, — размышлял мистер Фиш. — Наверняка такой Младенец Христос у вас бывает не каждый год.

— Да уж, — согласился викарий.

— Он самородок! — добавил мистер Фиш.

— Что и говорить! — ответил мистер Виггин.

— Вы смотрели «Рождественскую песнь»? — спросил мистер Фиш.

— В этом году еще нет, — сказал викарий.

— А что вы делаете в сочельник? — спросил его мистер Фиш.

Я прекрасно знал, что бы мне хотелось делать в сочельник: оказаться в Сойере вместе с мамой и ждать, когда с полуночным поездом приедет Дэн. Так проходили все наши сочельники с тех пор, как мама стала встречаться с Дэном. Мы с мамой вовсю пользовались гостеприимством Истмэнов, я привычно изматывал себя в играх с моими неистовыми двоюродными братьями и сестрой, а Дэн присоединялся к нам после заключительного спектакля своей любительской труппы, приуроченного к сочельнику. В доме Истмэнов никто — даже наша бабушка — не ложился, дожидаясь, пока уставший Дэн приедет с полуночным грейвсендским поездом, и тогда дядя Алфред наливал Дэну стаканчик на сон грядущий, а мама с тетей Мартой отправляли нас, детей, спать.

В четверть двенадцатого мы с Хестер, Саймоном и Ноем одевались потеплее и отправлялись на станцию через дорогу. Погода в «северном краю» в сочельник, да еще ближе к полуночи, мало привлекала взрослых — и те с удовольствием предоставляли нам, детям, встречать Дэна с поезда. Мы любили прийти на платформу заранее, чтобы заготовить побольше снежков. В те времена поезд всегда приходил точно по расписанию; народу в вагонах сидело немного, а в Сойере выходил едва ли не один Дэн, и мы с ходу принимались забрасывать его снежками. Каким бы усталым Дэн ни был, он тут же вступал с нами в отчаянную перестрелку.

Тем же вечером чуть раньше мама с тетей Мартой пели рождественские гимны; иногда к ним присоединялась бабушка. Мы, дети, знали слова почти всех начальных строф; а вот когда дело доходило до продолжения, тут уж ставились на кон годы, проведенные мамой и тетей Мартой в хоре конгрегационалистской церкви. Соревнование всегда выигрывала моя мама; она знала каждое слово в каждом стихе, так что по мере продвижения к концу гимна сначала из игры выбывала бабушка, потом все меньше и меньше слов вспоминала тетя Марта. Наконец замолкала и она, и последние куплеты мама допевала сама.

— Ну и зря, Табби! — говаривала тетя Марта. — Только память зря транжирить на все эти строфы, которые все равно никто никогда не поет!

— А на что мне еще нужна память? — спрашивала мама, и они улыбались друг другу — уж как хотелось тете Марте проникнуть в тот уголок маминой памяти, где хранится ответ на вопрос: кто же все-таки мой отец. На самом деле мамина идеальная память на рождественские гимны досаждала тете Марте тем, что в результате последние стихи мама пела соло; и даже дядя Алфред, что бы он ни делал, всегда останавливался и замирал, слушая мамин голос.

Я помню — это было на маминых похоронах — преподобный Льюис Меррил сказал моей бабушке, что он лишился маминого голоса дважды. Первый раз — когда Марта вышла замуж, потому что после этого сестры стали проводить рождественские каникулы в Сойере. Мама по-прежнему репетировала гимны вместе с церковным хором, но в последнее воскресенье перед Рождеством, когда служат рождественскую вечерню, она обыкновенно уже была в гостях у сестры. Второй раз пастор Меррил лишился маминого голоса, когда она перешла в церковь Христа, — и вот тогда-то он лишился его окончательно и бесповоротно. Но я почувствовал утрату ее голоса только в сочельник 1953 года, когда город, в котором я родился и вырос, показался мне вдруг совсем незнакомым. Ведь до сих пор Грейвсенд и сочельник существовали для меня по отдельности.

Слава богу, конечно, мне было чем заняться. Хотя я ходил до этого на каждое представление «Рождественской песни», включая генеральную репетицию, — каким утешением мне стало то, что вечером накануне Рождества я мог уйти из дома на заключительный спектакль. Думаю, мы с Дэном оба одинаково стремились чем-то занять свое время в сочельник. После спектакля Дэн объявил, что собирается устроить вечеринку для актеров, — и я его понимал зачем: он хотел хоть как-нибудь истратить каждую минутку до полуночи, а может, и после полуночи, чтобы некогда было вспоминать о поездках в Сойер и о маме, ждавшей его в теплом доме у Истмэнов. Мне не составляло труда вообразить, как тяжко будет в сочельник и самим Истмэнам и как тетя Марта будет мучиться с каждым гимном после первого же стиха.

Дэн сперва хотел устроить эту вечеринку в доме 80 на Центральной улице — и тут тоже все понятно: он хотел растормошить бабушку. Разумеется, он понимал, что в итоге она останется недовольна шумными гостями и столь «разношерстным» списком приглашенных — ведь Дэн набирал в свою труппу людей самых разных сословий, не оглядываясь на их положение в обществе; зато бабушка отвлеклась бы. Однако ничего не вышло: бабушка отказалась, и Дэну пришлось уговаривать ее хотя бы сходить посмотреть постановку.

Поначалу бабушка приводила разные доводы против: она, мол, не может оставить Лидию одну; Лидия заболела, у нее образовалась какая-то закупорка не то легких, не то бронхов, так что не может быть и речи, чтобы Лидия тоже отправилась на спектакль. Кроме того, сказала бабушка, на все праздники она отпустила Этель съездить повидаться с родными (Этели не будет ни в Рождество, ни на следующий день), а ведь Дэн прекрасно знает, как Лидия не любит, когда ее оставляют одну с Джермейн.

Дэн в ответ заметил, что, по его понятию, Джермейн как раз специально для того и наняли, чтобы она ухаживала за Лидией. Да, кивнула бабушка, верно, и все же эта девушка — слишком суеверный и унылый собеседник, а ведь в сочельник Лидия ни в чем не будет так нуждаться, как в приятном общении. Но, вежливо возразил Дэн, ведь именно ради того, чтобы бабушка пообщалась с людьми, он и хочет пригласить ее посмотреть «Рождественскую песнь», а после этого, может быть, даже немного повеселиться вместе с его актерами на вечеринке. Поскольку бабушка отказалась предоставить Дэну дом 80 на Центральной, он празднично украсил весь третий этаж Уотерхаус-Холла, открыв для своих актеров несколько мальчишечьих комнат поопрятнее и комнату отдыха, — в его крошечной квартирке всем вместе было бы слишком тесно. Он предупредил Бринкер-Смитов, что двумя этажами выше намечается небольшой тарарам, так что они могут либо присоединиться к празднеству, либо заткнуть своим двойняшкам уши ватой — как захотят.

Бабушка поначалу не сочла нужным участвовать в этом дурацком мероприятии, но, тронутая упорными попытками Дэна выманить ее из проверенной годами надменной замкнутости, согласилась сходить на представление; что до актерской вечеринки, тут бабушка сказала, что решит после спектакля, смотря по самочувствию. А мне выпало сопровождать бабушку в здание грейвсендского городского совета на заключительную постановку «Рождественской песни». Я предпринял все мыслимые меры предосторожности, чтобы бабушка, упаси бог, не сломала бедро, — хотя все пешеходные дорожки были тщательно посыпаны песком, нового снегопада не предвиделось, и самым скользким местом, которое могло поджидать бабушку за пределами ее дома, оказался натертый паркет старого зала городских собраний.