Молодой человек

Добровольцы подходили к Аскольду, а он говорил:

— Покажи руки!

И если были мозоли, он доверял, а если не было — не доверял.

Я тоже подошел к нему.

— Можно, я с вами пойду?

Он пронзительно взглянул мне в глаза, как бы проверяя мое социальное происхождение. Я уже знал этот стальной взгляд, и холодок прошел по спине.

— Не пролетарий, — сказал я виновато.

— Учи меня! — сказал Аскольд. Он подумал. — Трудовой стаж есть?

— Нет еще.

— У маменьки коврижки ел?

— Я учился, — сказал я.

— Что, «пифагоровы штаны»?

Я опустил глаза. Мне было стыдно, что я занимался такими пустяками, как «пифагоровы штаны», а не имел рабочей закалки.

— Ладно, становись, только смотри.

А что «смотри», он не сказал. Но по тому, как он взглянул на меня, видно было, что он беспокоится, как бы «пифагоровы штаны», изученные в отрыве от производства, не нарушили классовой солидарности.

— Внимание! Стройся! — скомандовал Аскольд, и подростки в замасленных цеховых рубашках разобрались по росту. Я услышал близко кислый запах жести, ржавчины, глубоко вдохнул воздух и почувствовал себя в классовых рядах. — Смирно!.. — Аскольд строго оглядел застывший строй, прошелся слева направо и назад, справа налево. — По два рассчитайся!

И в ответ звонкие, восторженные, к небу взывающие, взвинченные голоса:

— Первый-второй… первый-второй… первый-второй!..

А он строго-внимательно и даже как-то несколько печально слушал перекличку.

— Сдвойся!.. Шагом арш!

И мы пошли.

О! Это был твердый шаг. Мы печатали шаг с упоением, с бесконечной верой, что мы, только мы имеем право так твердо шагать по земле. Мы идем, и все принадлежит нам, и никому не уступим дороги.

— Запевай!..

И басовитый, ломающийся голос подростка воззвал: «По морям, по волнам…»

«Нынче здесь, завтра там…» — весело, обнадеживающе подхватил строй.

Извозчичьи кони шарахались в сторону. Прохожие останавливались и долго смотрели вслед. Автомобили гудели сиренами. Трамваи звонили так, будто летели в ад.

А мы печатали шаг. «По морям, по волнам…»

Несколько беспризорных, игравших под асфальтовым котлом в карты, услышав песню и топот, вылезли и, не поняв, в чем дело, пристроились и завопили: «Нынче здесь, завтра там…»

— Отчаливай, — сказал Аскольд, — люмпен!

Огольцы с недоверием посмотрели на него, отстали и тут же сели играть в «свои козыри».

Несколько ирисников с лотками тоже было пристроились к нам, но Аскольд закричал:

— Эй, частный сектор, отставить!

И мы запели: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой…»

5. «Сыч и сыновья»

Наконец мы пришли. И увидели дом с большой вывеской, будто выложенной толстыми золотыми кренделями, «Сыч и сыновья».

Как принято было в те годы, это было комбинированное предприятие. В подвальных, пыльных, зарешеченных окнах гудели машины, и оттуда тянуло собачьим смрадом, а в больших парадных витринах были развешаны веселые гирлянды бубликов.

Здесь же в доме работал и сын Сыча, Альберт Сыч, дантист, и на вывеске был изображен иноземный франт с новыми зубами; и дочь Сыча, Ариадна Сыч, — «Плиссе-пико», и у нее была вывеска — печальная дама с прической «Буби-Копф». Говорили, что еще есть брат Сыча, который печатает фальшивые червонцы, но у него не было никакой вывески, и этот Сыч открещивался от того, говоря, что тот и не христианин, а принял мусульманство, а бог его — аллах и Магомет — пророк.

У парадного хода стоял хлюпик в пиджачке с короткими рукавчиками.

— Эй ты, ублюдок! — позвал Аскольд.

— Это кто, я? — спросил хлюпик.

— А кто ты, если не ублюдок? — сказал Аскольд.

— Ты говори, да не заговаривайся.

— Тебя как зовут? — спросил Аскольд.

— Жан, — ответил хлюпик.

— Ну вот что, Жан-ублюдок, пойди и скажи папаше, что мы тут.

— И кто вы такие, чтобы беспокоить папашу?

— Я тебе говорю, Жан-ублюдок, иди и скажи. Не твоего ума дело рассуждать, — приказал Аскольд.

Тот посмотрел на него куриными глазками и покорно поплелся.

Было очень тихо. Мы стояли, и дом стоял молча. Никто из него не выходил. Скорее всего Жан пошел спать.

— Эй, «пифагоровы штаны», — сказал Аскольд мне, — давай зайди, возьми хозяина «на пушку»!

Я открыл дверь в подвал, и мне показалось, что я открыл дверь в ад, о котором столько рассказывал мне дед. В густом пару кипели огромные, подвешенные на крюках к потолку котлы, над ними стояли дюжие бородатые мужики и черными баграми мешали в котлах. Полуголые мальчишки со свистом носились от котла к котлу с рогожными мешками. А в углу пила с визгом резала длинные бруски мыла, выбрасывая их в корзины.

У меня закружилась голова.

— С пути! — закричал какой-то мальчишка и больно пихнул меня.

Другой тут же подставил ножку, я полетел в жижу, в туман и услышал свист и хохот.

— Ты что здесь путешествуешь? — пропищал румяный человечек.

Странно было даже видеть такого румяного человечка в аду. Толстые пальцы его были унизаны перстнями.

— Вы хозяин? — спросил я.

— Все ищут хозяина! — раскричался он.

Я снял кепку.

— Здравствуйте, — сказал я, — если вы хозяин.

Он даже не пошевелился.

— Здравствуйте, — сказал я снова, уверенный, что меня не услышали.

— Чего тебе надо, мальчик с пальчик? Чего ты тут разздравствовался?

— Мне сказали, что вам нужны подростки.

— Конечно! — закричал он. — Мне нужен миллион мальчиков. И еще один миллион!

— Я хочу поступить на работу, — сказал я.

— Лучшей новости ты мне не мог принести?

— Так у вас нет работы?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Тебя прими, ты тут же побежишь жаловаться в профсоюз.

— Зачем же мне жаловаться?

— А это я уже тебя должен спросить.

Я пожал плечами.

— Вот видишь, ты пожимаешь плечами, а потом я буду пожимать плечами. Тебе сколько лет?

— Скоро пятнадцать.

— Когда это скоро? Через три года?

— Это у меня такой маленький рост.

— Тогда подрасти, потом придешь. Я не хочу, чтобы на меня собак вешали.

— Я не буду вешать.

— Ну, приходи в следующий раз, я подумаю.

— А, так вы все-таки принимаете без биржи труда? — сказал вдруг непонятно откуда появившийся Аскольд.