Молодые львы

– Я сейчас выйду.

Она повернулась к Ною.

– Оставайся здесь, я вернусь через минуту.

Поцеловав его в ухо, она открыла дверь и вышла. Ной лежал на спине и смотрел сквозь полузакрытые веки на грязный потолок. Его клонило ко сну. За окном подходил к концу навевавший дремоту теплый воскресный день, где-то далеко раздавались свистки паровозов и слышны были голоса томящихся от скуки солдат, напевающих знакомую песенку: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать». Сквозь дремоту до Ноя дошло, что он слышал эту песню раньше. Он вспомнил Роджера, вспомнил, что его уже нет в живых, но тут мысли его оборвались, и он уснул.

Он проснулся от скрипа медленно открываемой двери. Чуть приоткрыв глаза, он увидел стоящую перед ним Хоуп и нежно улыбнулся.

– Ной, – сказала она, – тебе придется встать.

– Погоди, – ответил он, – еще рано. Иди ко мне.

– Нет, – сказала она, и ее голос звучал решительно, – вставай сейчас же.

Ной поднялся и сел в постели.

– Что случилось?

– Хозяйка требует, чтобы мы сейчас же оставили ее дом.

Ной встряхнул головой, стараясь понять, в чем дело.

– Ну-ка повтори, что ты сказала.

– Хозяйка требует, чтобы мы оставили ее дом.

– Дорогая, – терпеливо проговорил он, – ты, должно быть, что-то перепутала.

– Я ничего не перепутала. – Лицо Хоуп выражало с трудом сдерживаемое волнение. – Все совершенно ясно. Нам придется отсюда уйти.

– Почему? Разве ты не сняла комнату на неделю?

– Да, – ответила Хоуп, – я сняла ее на неделю, но хозяйка заявляет, что я получила ее обманным путем: она, видите ли, не знала, что мы евреи.

Ной встал и медленно прошел к туалетному столику. Он взглянул на свое улыбающееся лицо на фотографии под нарциссами, которые уже начали вянуть и засыхать по краям.

– Она сказала, – продолжала Хоуп, – что вначале у нее возникло подозрение из-за фамилии, но я не похожа на еврейку. А когда она увидела тебя, то заинтересовалась и спросила меня. Я, конечно, ответила, что мы евреи.

– Бедная Хоуп, – нежно произнес Ной, – извини меня.

– Не дури, – ответила она, – я не хочу больше слышать от тебя ничего подобного и прошу тебя никогда и ни за что не извиняться передо мной.

– Хорошо, – сказал Ной, рассеянно перебирая пальцами нежные увядшие цветы. – Давай собирать вещи.

– Да, – согласилась Хоуп. Она достала свой чемодан, положила его на кровать и открыла. – Лично к вам у меня претензий нет, сказала хозяйка, это просто правило моего дома.

– Рад узнать, что лично к нам претензий нет, – ответил Ной.

– Ничего страшного. – Хоуп начала, как всегда, аккуратно складывать в чемодан нежно-розовое белье. – Сейчас пойдем в город и найдем другое место.

Ной потрогал щетку для волос на туалетном столике. Обратная сторона ее была украшена серебряной пластинкой с полустершимся грубоватым старомодным орнаментом из листьев, которая тускло поблескивала в пыльном полумраке комнаты.

– Нет, – сказал он, – мы не станем искать другое место.

– Но ведь мы не можем здесь оставаться…

– Мы не останемся здесь и не будем искать другого места, – сказал Ной, стараясь говорить спокойно и не выдавать своего волнения.

– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – Хоуп перестала укладывать вещи и посмотрела на него.

– Я хочу сказать, что мы пойдем на автобусную станцию, узнаем, когда отходит автобус на Нью-Йорк, и ты уедешь на нем.

В комнате наступила тишина. Хоуп стояла печальная и задумчивая, уставившись на уложенное в чемодан розовое белье.

– Ты знаешь, – прошептала она, – мне с таким трудом удалось вырвать эту неделю, и бог знает, когда еще мы встретимся и что будет с тобой. Может быть, через неделю тебя отправят в Африку, на Гуадалканал или еще куда-нибудь и…

– По-моему, есть автобус, который отходит в пять часов, – проговорил Ной.

– Дорогой… – Хоуп по-прежнему стояла в спокойной, задумчивой позе перед кроватью… – Я уверена, что мы могли бы найти другое место в этом городе…

– И я уверен, – сказал Ной, – но мы не будем искать. Я не хочу, чтобы ты оставалась в этом городе, я хочу остаться один – вот и все. Я не могу любить тебя в этом городе. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, и чем скорей, тем лучше! Я готов поджечь этот город или сбросить на него бомбы, но любить тебя здесь я отказываюсь!

Хоуп быстро подошла к нему, обхватила его руками.

– Ной, милый, – с жаром проговорила она, тряся его за плечи, – что с тобой случилось? Что они с тобой делают?

– Ничего, – крикнул Ной, – ничего! Я скажу тебе после войны! А теперь собирай свои вещи и пойдем отсюда!

Хоуп опустила руки.

– Хорошо, – упавшим голосом сказала она и снова стала свертывать белье и аккуратно укладывать его в чемодан.

Через десять минут они были готовы. Ной вышел, неся ее чемодан и свою брезентовую сумку, в которой лежала чистая рубашка и бритвенный прибор. Выходя из комнаты, он ни разу не оглянулся. Хоуп же, дойдя до двери, обернулась. Косые лучи заходящего солнца проникали через щели ставней и рассыпались мелкой золотистой пылью. Оставшиеся на туалетном столике нарциссы еще ниже склонили свои головки словно в ожидании приближающейся смерти. В остальном комната была такой же, как и тогда, когда она в первый раз вошла в нее. Хоуп осторожно закрыла дверь и пошла по лестнице вслед за Ноем.

Хозяйка стояла на крыльце все в том же сером фартуке. Она ничего не сказала, когда Ной уплатил ей деньги, и продолжала молча стоять, распространяя запах пота, помоев и старости, с сознанием своей правоты глядя вслед солдату и молодой женщине, медленно уходившим по тихой улице к автобусной остановке.

Когда Ной вернулся в казарму, несколько человек уже спало. Около двери храпел пьяный Доннелли, но никто не обращал на него внимания. Ной снял свой вещевой мешок и еще раз тщательно проверил его содержимое: запасную пару ботинок, шерстяные рубашки, чистую рабочую форму, зеленые шерстяные перчатки, баночку сапожного крема – денег не было. Потом он взял другой вещевой мешок и проверил его. Денег не было и там. Время от времени он резко оглядывался, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, но все крепко спали, издавая громкий, отвратительный храп. «Ну ладно, – подумал он, – если только я замечу, что кто-то из них наблюдает за мной, я его убью».

Он сложил в мешки разбросанные вещи, достал коробку со своими канцелярскими принадлежностями и написал короткую записку. Положив коробку на койку, он быстро направился к ротной канцелярии. На доске, висевшей перед канцелярией, наряду с объявлениями о городских публичных домах, которые запрещалось посещать, с правилами, определяющими, в каких случаях носить ту или иную форму одежды, и со списком повышений в чине, поступивших за неделю, имелось свободное место для объявлений о пропажах и находках. Ной прикрепил кнопками свой листочек бумаги поверх просьбы рядового первого класса О'Рейли возвратить ему перочинный нож с шестью лезвиями, который был взят из его тумбочки. При тусклом свете лампы, висевшей у входа в канцелярию, Ной перечитал свое объявление.