Молох морали
Шрифт:
– - О, мой Бог, - помрачнел Юлиан, напряжённо вглядываясь в лицо брата, рука его судорожно вцепилась в подлокотник ландо, - что-то с отцом? Как он? С тётей?
– - Нет, - поспешно покачал головой Валериан, - отец здоров, тётушка тоже. Я как сказал ей, что ты приедешь сегодня - тут же понеслась в ювелирный к Ружо. Я про девицу. Вот фотокарточка.
– Он быстрым, почти неуловимым движением вынул из внутреннего кармана фото, и, казалось, сдерживая смех, обронил: - Я не знаю, я говорил Дрентельну, но...
Виноватый тон брата заставил Юлиана Нальянова бросить на него ещё один внимательный взгляд, взять снимок и вглядеться в него. С него смотрела светловолосая безбровая девушка с чуть выпученными светлыми глазами и пухлыми губами-варениками.
Валериан продолжил всё тем же извиняющимся тоном.
– - Левицкий свидетельствует, что девица мнительна и возбудима без повода. Нарушен сон, сердечная недостаточность, мелкая дрожь пальцев и рук, повышенный аппетит...
– Он умолк, заметив саркастичный взгляд брата.
– Чего ты?
– - Стул-то, надеюсь, нормальный?
– язвительно заметил Юлиан, давая понять братцу, что перечисленные им подробности ему вовсе ни к чему, и, не сводя глаз с фото, спросил: - У неё, что, базедова болезнь?
– - Нет, - покачал головой Валериан, - просто глаза от вспышки вытаращила. Но самое главное, девица, видимо, весьма влюбчива: наш Тюфяк, он узнал её по карточке, говорит, что в кругах бомбистов её негласно среди мужчин знают как Варюшу-Круглую попку. У неё там и разведённая сестра крутится. У девицы было несколько визитов к дамским врачам, один из визитов, как я понял, имел фатальные последствия. Впрочем, дети там никому и не нужны. Но, Тюфяк сказал, страстно мечтает о великой любви. Идеал - Вера Павловна и Кирсанов. Была любовницей Константина Трубникова, Михаила Иванова, Андрея Любатовича. Все они, девицей попользовавшись, исчезали. Ныне двое из них - Трубников и Любатович арестованы и сосланы, а вот Иванов, скорее всего, в Польше. Был ли Вергольд её любовником - неизвестно, но романтика бомбового дела для многих девиц, сам знаешь, как мёд для мух. Мужиков там много крутится, идеалы в этом "стане погибающих за великое дело любви" возвышенные, чернышевские, и это в немалой мере способствует увлечению пустоголовых девиц бомбизмом.
– - Мечтает о великой любви...
– тон Юлиана стал вдруг на октаву ниже, в его голосе снова, как на парижском вокзале, проступило что-то палаческое, он злобно рыкнул, - это надо же! Месит нитроглицерин с магнезией, готовит динамит, разрывающий в клочья ближних, и мечтает о великой любви, о, женщины...
– Он недоумённо покачал головой.
– А что Соловьёв? Слышал что-нибудь? Он допрошен?
– - Да, признал себя виновным уже при дознании, говорит, действовал самостоятельно, но в духе программы своей партии. Котляревский слышал, как судебному следователю, уверявшему, что чистосердечное признание облегчит его участь, он сказал: "Не старайтесь ничего вызнать, к тому же, если бы я сознался, меня бы убили соучастники - даже в этой тюрьме". И больше от него не добились ни слова. Ну, тут ничего удивительного. Вся эта братия суть орден висельников. Но я, хоть убей, не понимаю, почему бредовая идея убийства императора обладает столь притягательной силой?
– - Количество ересей вовсе не бесконечно, братец, - поучительно заметил Юлиан, однако глаза его внимательно оглядывали Невский проспект, и думал он, казалось, о чём-то другом.
– Из века в век в любом обществе появляются люди-бациллы, несущие в себе распад - душ, семей, общества. Они не могут созидать, не способны творить, и, поняв это, начинают разрушать существующее, мстя за собственное бесплодие, или надеясь лучше устроиться на руинах общества, в котором оказались ненужными. Идеи разрушения в веках похожи, как две капли воды. Император -- воплощение порядка, голова общества, и им кажется, что, убив его, они обезглавят и само общество, - Юлиан вздохнул.
– А связи Соловьёва проследили?
– - Ночь со Страстной пятницы на субботу был у проститутки, Пасху провёл у неё же на квартире, ушёл около восьми часов утра второго апреля. Это проверено.
Нальянов брезгливо поморщился, но никакого удивления не выказал,
точно он только того и ждал.– - Страстную пятницу провёл на бляди?
– Он кивнул, точно доказав что-то самому себе.
– И тоже, наверное, мечтал о великой любви или спасении России?
– Нальянов вздохнул.
– Что в головах у этих людей? Нитроглицерин? Что у них в душах? Магнезия? Серная кислота? Черви?
Нальянов-младший пожал плечами. Лицо его хранило всё то же выражение равнодушия к суетным делам странного века сего, между тем голос Юлиана стал деловым и каким-то плотоядным.
– - И где мне встретить эту Варюшу? Кем представиться?
– - Ты - молодой врач, приехал к другу, Вениамину Левицкому, по приглашению. Он в курсе, ждёт. Левицкий сказал, что задержит девицу на пару дней, да и ей самой не резон мелькать на улице. Она предпочтёт отлежаться. Ну, а дальше, - Валериан насмешливо взглянул на брата, - тебя ли учить?
– Он помолчал, потом продолжил: - Я боюсь одного. Девицы обычно глупы, как пробки, каждая мнит себя красавицей, и всё же... Сможет ли Варюша-Круглая попка поверить, что в неё влюбился такой Селадон, как ты? Я и Дрентельну это говорил, но Андрей Романович уверен, что тебе всё по плечу.
Старший из братьев, всё ещё держа в руках карточку и брезгливо косясь на девицу, уверенно кивнул.
– - Сможет ли поверить? Сможет, и дело не во мне. Женщины-бомбистки верят в то, что хаос динамитных взрывов может породить мировую гармонию. Такие поверят во что угодно и тем охотнее, чем невероятнее оно будет. А что не красотка, - он с легкомысленным видом парижского щёголя пожал плечами, - laissons les jolies femmes aux hommes sans imagination. Я уже почти влюблён, - он продолжал смотреть на снимок глазами томного поклонника Прекрасной Дамы, и только губы его гадливо кривились.
– - Гаер, - усмехнулся Валериан, покачав головой. Он явно любовался братом, тем более что лицо Юлиана странно преобразилось. Валериан знал, что братец актёрствует, но убери из его монолога шутовской тон, проступит что-то совсем иное, не поддающееся определению, гипнотическое, завораживающее, почти колдовское. Сколько раз он наблюдал брата и никогда не мог понять этого поразительного, магнетического обаяния Юлиана.
Тут Валериан опомнился:
– - Ты французским-то в клинике не злоупотребляй. Зовут тебя Антоном Серебряковым, ты - из обедневших дворян Орловской губернии, учился в Москве на медицинском вместе в Левицким. Хорошо бы успеть за пару дней.
В ответ на это Юлиан вяло зевнул, прикрыв рот парой лайковых перчаток. Валериан смерил его странным долгим взглядом и вздохнул. На Шпалерной у четырёхэтажного особняка с входом, окружённым классической колоннадой, ландо остановилось.
Дибич с вокзала приехал к себе на Троицкую. Дом его примыкал к одной из кондитерских Филиппова. В ста шагах от парадного, у ресторана "Квисисана" - дурного тона, с тухлыми котлетами на маргарине, разбитым пианино и жидким кофе, он натолкнулся на смуглую бродяжку-цыганку, коих терпеть не мог. Та настойчиво и нудно клянчила "монетку" и предлагала погадать. Андрей Данилович резко бросил ей "отстань", но тут девка вдруг проговорила, словно прокаркала: "Не к добру ты влюбился, барин, ох, не к добру. Мнишь себя умным, а ведь под носом ничего не видишь..." От визгливого смешка уличной девки Дибича вдруг проморозило. Мерзкая ведьма!
Но швейцар уже распахнул перед ним двери, и чертовка отвязалась.
Дома Андрей Данилович скоро успокоился, принял ванну, перекусил и выслушал от слуги Викентия скупые домашние новости. Их родича, Серафима Павловича, разбил паралич. Даниил Павлович, как услышали-с, сильно расстроились. В каминном зале, где раньше стоял рояль Ларисы Витальевны - крыша протекла и потолок в потёках. Экипаж с ремонта у каретника вернулся, рессоры уже не скрипят, сидения тоже хорошо перетянул. На имя молодого барина пришли три письма. Дибич поднял глаза на лежащие на подносе конверты, просмотрел, увидел почерк и вздохнул.