Молоко волчицы

А купание коней в вечерней тихой воде! Голые казачата смело направляются туда, где коню с головой и от коней видны только ноздри и уши.

Коней любили до бешенства. Зимой бегали в конюшню проведать любимцев - щель соломой заткнуть, сена подкинуть, сунуть корку хлеба в мягкие подвижные губы или просто прикоснуться к атласной шее четвероногого члена семьи.

Невесту так не готовили к венцу, как коня на службу!

Конь, крылатый, - эмблема, герб самой Поэзии!

Наряду с изображением императоров, звезд, волн, солнца, на золоте и серебре древних монет чеканились конские головы.

А бессмертные всадники Апокалипсика - Война, Чума, Смерть - давят людей конями: красным, черным, бледным.

В табуне темногривых коней одного заарканю, маня. Жаром глаз, семицветных камней, он осыпет, храпящий, меня. Роет, злится, встает на дыбы, золотые грызет удила... На таком бы скакать от судьбы, да другое любовь мне дала. А поеду я славу копить. В буре снежный закружится прах. Песня звонко взлетит с-под копыт. Промелькнет силуэт мой в горах.

Отшумят наши годы вдали - там, где травы никто не косил. Светлой ночью за гранью земли упадет мой товарищ без сил. И заблещут испугом глаза в изумрудном сиянье луны, и покатится быстро слеза - далеко, не дойти, табуны.

Кинет верное стремя нога. Скакуна на чужой стороне отпущу в заливные луга, он заржет, прижимаясь ко мне. Я пойду, попрощавшись навек с тем, кто вынес к вершинам меня. На разливах бушующих рек боевого припомню коня.

А когда в море солнечных лет будет песня допета моя - я увижу в горах силуэт: всадник мчит в голубые края...

Океаноход шел на малых оборотах к рейду. Кони догоняли его, выбиваясь из сил на свежеющей волне.

Тысячи людей замерли на палубе и берегу.

Казак Малахов зачем-то снял шапку. Галиной кусал оловянные от ветра губы.

Зорька захлебывалась соленой, враждебной водой.

Жутко ржал желтоглазый жеребец.

Спиридон Васильевич целился тщательно, с руки.

Треснул выстрел. Белая челка кобылы потемнела. Мощные водяные бугры от гребного бинта кружили кобылу, как щепку. Обезумевшая, она гребла к хозяину. И спешила, захлебываясь, навстречу пулям.

Сотня стреляла бегло и торопливо - братьев убивали. Только башкирец, снайпер, ни разу не промахнулся, выискивая пулями своих красавцев, которых мечтал привести в башкирские степи и породнить с тамошними конями. Кончив стрелять, Галиной матерно выругался.

Кони тонули в подкормовых бурунах.

То ли от солнца, напоровшегося на стальные мачты кораблей, то ли от крови буруны покраснели.

Долго на воде держался грудастый серый конь с маленьким седлом на спине. По нему стреляли все, но он продолжал держаться.

Спиридон втягивал в себя воздух, как на морозе, в мелком ознобе. Он снял и бросил в море кольт, погоны и подаренную Арбелиным шашку.

Шабаш войне.

ВРЕМЯ ЖИТЬ

И точно такую же шашку Михея Есаулова положили на алый бархат в музей.

Шабаш войне.

Дни были наполнены величайшей работой. Надо было победить семилетнюю разруху, прорвать фронт голода, блокаду тифа, цепи невежества - самого страшного зла человечества.

В эти дни Михей редко видел мать, забыл о жене, отдалился от родственников. Изредка мелькнет в голове тот или другой пропавший брат.

Потом младший брат отыскался.

Свадебный каравай Васнецова и Горепекиной был замешан на крови Дениса Коршака. На столе вместо вилок лежали наганы, вместо чарок - гранаты, а вместо песен - клятва верности революционному долгу. В свадебное путешествие захватили тройную норму боепайка - патронов. Молодожены решили, если будет сын, назвать его Крастерром, а дочь - Крастеррой Красный Террор, против мировой контрреволюции, дезертиров, буржуев, спекулянтов, саботажников, валютчиков, единоличников, верующих в богов и царей. После неудачных первых родов - беременную ранили в бою - Фроня затяжелела опять. Пришлось ей отказаться от мужской одежды и подружиться с бабами, знающими толк в родах. Но обязанностей своих Горепекина не забывала.

– Здорово, браток!
– приветливо тронул за плечо Глеба Васнецов. Старый знакомый!

– Не помню, - перепугался Глеб. Черт дернул его выйти из кунацкой горницы знакомого муллы и торговать на аульном торжке шерстью.

– Ну как же, станичник! Документы!
– потребовал чекист.

– Я из татар, - мямлил Глеб, одетый горским чабаном.

– Не валяй дурака!
– подошла Горепекина.

По документам выходило, что Глеб Есаулов должен находиться при мельнице.

– Мы тебя давно ищем, - доверительно сообщил Васнецов.
– Что же ты уехал, а за муку и отруби не отчитался?

– Дак я...

– И должен твой год проходить мобилизацию. Одногодки твои уже вернулись, а ты все никак не отслужишь положенное каждому гражданину. Топай!

Председателю Совдепа позвонил начальник уездной ЧК:

– Михей Васильевич, забежи к нам на минутку!

– Зачем?
– насторожился Михей.

– Брата твоего поймали, Глеба, от мобилизации скрывался.

– Запомни, Быков, у меня братьев нет!

– Он в трибунал попадет, просил тебе сообщить.

– Я сказал: у меня братьев нет, есть враги!

Михей положил трубку. Он знал, чем пахнет трибунал. Немного подумав, позвонил Быкову и попросил его не сообщать ничего матери о Глебе, пусть Глеб так и числится в бегах.

В трибунале разбирались скоро.

– Первая категория, - сказали.

– Чего?
– не понял Глеб.

Потом понял.

Выдав себя за мужа Марии Синенкиной, Глеб укрывался в семье карачаевцев, издавна связанной дружбой с родом Синенкиных. А начиналась дружба так.

Высоко жил в горах мулла. Ценил он книги, как и ружья. Вся сакля в надписях была и золотым цвела оружьем. В косматых бурках чабаны, подкумской двигаясь долиной, его гоняли табуны с Джинала до горы Змеиной.

Водой кристальной из кумгана свершив намаз, он у кургана молился на день так раз пять - он был высок ислама духом - и можно было тут распять муллу, он не повел бы ухом. Он от дружины боевой уединился с богом рано. Но стих священный - стих Корана - горел на шашке у него. На камне выточив кинжал, порой в долины наезжал - бить серн, медведей, барсуков, а попадись - и казаков. В седельных сумах не овес - возил арканы и колодку...

Однажды в бурке он привез с охоты русскую молодку. Давал из Персии купец динары, шелк - отдать без крику б. Но умолил ее отец муллу принять казачий выкуп.

С горою встретится гора, пока сберешь - казак невесел - двенадцать фунтов серебра. Он взял костыль, мешок навесил. И так по миру, яко наг, ходил невольный раб-кунак. Ходил-сбирал не от добра двенадцать фунтов серебра. Двенадцать лет он спину гнул. И вот приехали в аул, запасшись стражей и подарком.

Скала. Ущелье. Поворот. Вот сакля. По двору идет в шальварах розовых татарка. За ней табунчик татарчат. Кинжал и нож с боков горчат. По-горски заплетенный волос. Под шалью бархатный чепец...