Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Какой-то шустрый мальчонка верхом на хворостине помчался за ним и запустил голышом в спину. Председатель погрозил ему пальцем. Не драться же ему с калеками и детьми. Он и сам был в детстве отчаянным сорванцом, заводилой, которого взрослые, затевая драку, пускают наперед.

– Хорошие зубы, что кисель едят!
– кто-то победно бросил вслед председателю.

Вдруг и Анисим прокричал Михею совсем не библейское, частушку, недавно слышанную на улице:

Раньше были времена,

А теперь моменты.

Даже кошка у кота

Просит алименты...

Ваня Летчик опять пошел на смычку с

пророком, забормотал, приплясывая с калачом в руке:

У попа - у попа

У попа Евгения

Сидит муха на носу,

Пишет заявление...

Это подвигнуло и Ваньку Хмелева:

Был я у тещи,

Пил я квас.

Дай-ка, теща,

Еще раз...

ВОСКРЕСЕНИЕ

У матери в амбаре пусто. Сидит, гадает, чем покормить сына. Но Глеб только отобедал у Луней. Не знает сын, какой ценой кормила его мать в навозной башне - и сальце ел, и пышечки на сметане, а Прасковья Харитоновна жмых в ступке толкла, водой запивала.

– Что же, Михей не помогает вам?
– спрашивает сын.

– От своего пайка только.

– В атаманах ходит, хлеб распределяет, могло бы и прилипнуть к рукам для родной-то матери.

– Не, он и крошки казенной не берет. Уля жалилась, токо-токо свои граммы приносит, такой уродился. А надысь пайков не хватило Колесниковым, он свой отдал.

– Без ума рай, - говорит любимую поговорку Глеб.
– Дураков не сеют, не жнут - сами родятся. Ну, ничего, мама, мы голодовать не будем, если оставят меня в станице. Дядя Анисим пророчит голод.

– Голод уже давно, конины не найти, воробьев поели.

– Останется в станице последний кусок, съедим его мы, Есауловы, вы, мама. Хлеб есть, в ставропольских селах у мужиков. Маруся ездила, отдают недорого, но не за бумажки, за золотые и мануфактуру разную. Надо ехать глушью, проселками. Как Машка?

– Кобыла еще дебелая, но ослепла совсем.

– Ход целый?

– Нет, военного фургона половина валяется, два колеса и дышло, я приволокла от кузни, вижу: день лежит, два, хозяев вроде нет, я и притащила его на баз ночью... Идет! Миша! Мать пресвятая богородица!.. Молись, сынок!..

Глеб сделал лицо постным, покорливым, виноватым.

– Здорово, мама!
– вошел Михей и поперхнулся. В загробную мистику Михей давно не верил, но все же диковатые мураши по спине полезли.
– Ты?

– Я.

– Тебя не расходовали?

– Расходовали, и в могиле лежал.

– Брешешь! Кто это, мам?

– Братец твой. Чего ты, Миша?

– Как - чего? Да я акт о его смерти читал! Ну и тигр - с одного раза не собьешь! То-то вы голосите за Спиридоном, а об этом голубчике молчок! Значит, прятали? Ответите по закону! Ну, иди сюда, дурак бешеный!
– И не удержался, крепко поцеловал воскресшего, засмеялся, слезы на глазах - все же брат!
– Мам, видали вы казака - с энтого света! Как же теперь его числить по бумагам? Подробно опишешь все...

– Миша!
– кинулась к старшему мать.
– Не трогайте братца, одного загнали за можай, оставьте хоть этого, пожалей мою старость, нехай он меня доглядит, ты же им заместо отца был, может, где они ошиблись, пожалей, возьмете его - задушусь, все равно голодом помирать, пухну, гляди, показала руки.

– Я им еще в восемнадцатом году говорил: бросьте казаковать, становитесь

за Советскую власть, Спиридон уже был бы комбригом - у белых и то дошел до полковника, а теперь с шулерами и налетчиками землю роет в исправдоме!

Прасковья Харитоновна упала в ноги председателю стансовета.

Михей побелел, дрогнул, торопливо поднял с пола мать - какая же она маленькая и легкая!
– посадил на лавку, как дитя.

– Я вам принес вот, - выложил на стол ржавую селедку, ломоть черного хлеба и горстку сахарного песку на бумажке. Умылся. Разговор продолжать не хочет. Однако и не ушел, шинель повесил на гвоздик. На груди орден, на поясе серебряный кольт из кобуры выглядывает.

– Давайте вечерять, - старается замять неловкость Прасковья Харитоновна, доставая из печи пареный бурак.
– Выпьете?

– Есть разве?
– поднял черные глаза Михей.

– У матери всегда есть, это у сынов нету.
– Мать шумно суетится, вроде ничего не случилось, достала из-за иконы штоф в паутине, довоенный спирт, сохраняла на конец германской - не пришлось собрать сынов, на конец гражданской - тоже не собрала всех, но живы все, слава богу.

– Чего стоишь, как в гостях!
– прикрикнул старший на младшего. Чисть селедку!.. Так стреляли тебя?

– Ага, восемь человек нас было, - взялся Глеб за дело.

– Кто видал?

– Кто видал, тот в ломках закопан: Хавронька стояла рядом.

– Плохо. Бумаги сохраняются. Тебе можно выдать только одну справку: что ты мертвый.

– Бумаги руками пишутся.

– Не понял.

– Можно и вычеркнуть, другую фамилию на номер поставить.

– Я в этом не мастак. Заведует отделом Горепекина, и зовут ее теперь не Хавронька, а Фроня. Договоришься с ней - твое счастье, дадим паспорт. Станичникам говори: вернулся из эмиграции, таких не притесняют, позавчера грог пришли из Бухары, один из Германии вернулся. Получится у тебя, мой тебе совет: держись ближе к новой жизни. Хозяйствовать думаешь?

– Мы наукам не обучены, хозяиновать буду. На, в лесу нашел, протянул он брату браунинг-кастет.

Я покамест отсеялся, возьми у меня борону, может, и Ульяне поможешь когда в саду, - любуется Михей заграничной вещью - хороша штучка!

– Братец, да хоть в батраки меня бери, век буду бога молить.

– Бога нет, и скоро не будет батраков. А пока, - глянул на брата пронзительно черными, от матери, глазами, - дозволяется нанимать двоих в подбивку и на покосе. Но лучше тебе вступить в коммуну - тут тебе вроде амнистии будет. Понял?

– А как же! Я и корову уже сдал, Маруся отвела.

– Корову?
– приятно удивился Михей.

– Я не против жизни.

– Еще по одной, - разливает спирт Прасковья Харитоновна, на впалых щеках румянец радости и хмеля.

– Да, вот Маруся, - говорит Михей, - она о тебе знает?

– Повенчаться надумали мы...

– И она, значит, знала и встречалась с тобой?

– Нет, она не знала.

– А когда же венчаться надумали?

– Теперь уже, днями.

– Вот и иди с ней в коммуну. Запомни: богатства не наживай. Сколько веревочка ни вейся, конец будет. Богатые станут в почете у Советской власти, когда на земле не останется ни одного бедного, а богатство станет общим.

Поделиться с друзьями: