Молотов. Полудержавный властелин
Шрифт:
— Могли и ваши личные недруги поработать против вас.
— Так, безусловно, были. Были, были.
Среди членов Политбюро открытых противников я не имел, а скрытые были, конечно.
А потом ее отправили в ссылку, в Казахстан.
— А куда там, не знаете?
— Как же, знаю. Как это называется, самый хлебный район в Казахстане… Кустанай!
— Вообще как-то странно: вы — второй человек в государстве, а жена арестована…
— У Калинина тоже жена была арестована… Она ничего из себя не представляла, но, вероятно, путалась с разными людьми. Мнительность такая, мнительность. Но на кого же он мог
Некоторые считают, что Сталина убил Берия. Я думаю, это не исключено. Потому что на кого Сталин мог опереться, если мне не доверял и видел, что другие не особенно твердо стоят?
— Западные радиостанции подробно рассказывали о «деле врачей», что суд над ними должен был состояться пятого марта, и как раз в этот день умирает Сталин. Прозрачный намек, что его умертвили.
— Возможно. Не исключено, конечно. Берия был коварный, ненадежный. Да просто за свою шкуру он мог. Тут клубок очень запутанный. Я тоже держусь такого мнения, что Сталин умер не своей смертью. Ничем особенно не болел. Работал все время… Живой был, и очень.
…Я засиделся дотемна и стал собираться.
— Времени много? — спросил Молотов.
— Четверть восьмого.
— Так должно быть светло.
— Нет, почему же? Там уже темно.
— Пока еще, видимо, не прояснилось. Там не уже темно, а еще темно. Еще темно — должно уже быть светло! Через полчаса уже будет светло!
Тут я понял, что он перепутал утро и вечер.
— А я думал, что мы утром еще заседаем, — засмеялся Молотов, — как в Политбюро бывало. Бывало, бывало.
11.03.1983
«С точки зрения революционной»
— Так я говорю, что Сталин взял на себя такой груз, что, конечно, устал, ему было уже очень трудно в последние годы, когда он состарился, а главное, уже был очень утомлен, почти не лечился человек, он боялся лечиться. Для этого тоже были свои основания, потому что могли подсунуть — врагов у Сталина было достаточно. И он боялся, что через кого-нибудь ему что-нибудь подсунут либо в еду, либо в лекарство, — до крайностей доходил. В известной степени это можно понять, потому что действительно очень трудно было все это вынести на своих плечах. У него различные сомнения, видимо, возникали, а если кто-нибудь еще подначивал это дело, не хватало терпения, воли, чтоб все это перенести. Вот его положение.
Несмотря на то что ко мне очень близко подходили события эти, я мог бы не уцелеть, если бы он еще пожил, я его считал и считаю великим человеком, выполнившим такие колоссальные и трудные задачи, которые не мог выполнить ни один из нас, ни один из тех, которые были тогда в партии.
Говорить о Кирове, как о каком-то его заместителе в этом деле, — это такой абсурд для каждого грамотного, знающего дело коммуниста! Это настолько противоречило взаимоотношениям между Сталиным и Кировым и, прежде всего, мнению самого Кирова о своих возможностях! Это настолько противоречило, что только такой уголовный тип, как Никита, мог договориться до того, что Сталин будто бы имел специальную цель покончить с Кировым…
В двадцатые годы и в начале тридцатых шла открытая, в печати,
борьба идейного порядка, борьба пером, но без конца вести эту борьбу — это же за счет государства, за счет рабочего класса, сколько можно! Если пожалеть рабочий класс — люди трудятся и хотят улучшить свое положение, а мы продолжаем все время схватки и борьбу наверху и в печати — это, знаете, опаснейшее дело!— В связи с этим один чисто психологический вопрос, конечно, он имеет ближайшее отношение к политике, но все-таки психологический. Вы сказали, что могло случиться, что репрессии могли бы дойти и до вас, если бы…
— Да, могли.
— Могли?
— Могли.
— Тем более что Полина Семеновна…
— Подкапывались здорово, — соглашается Молотов.
— Вы представляете себе положение ваше: человек, который прошел огромный путь в партии, отдал здоровье, жизнь, все делу партии и строительству социализма, и вдруг бы вам пришлось оказаться за колючей проволокой!
— Ну что ж такого? О господи! Я смотрю на это дело с точки зрения революционной, — спокойно отвечает Молотов. — Я мог не раз погибнуть за все эти годы — и до революции, и после.
— Но ведь в данном случае не было ничего такого, что…
— Вот я вам говорю, была моя определенная ошибка одна, а вероятно, не одна, еще кое-что заметили…
…Собеседником Молотова на сей раз был человек, мягко говоря, не симпатизировавший ни Сталину, ни Молотову. Он долго просил меня устроить эту встречу, и мне, в свою очередь, стоило немалых усилий уговорить Молотова, который отмахивался: «Надоело мне всю жизнь бороться с оппонентами!» И все-таки согласился принять еще одного.
Беседа продолжалась около четырех часов, были заданы самые острые вопросы, ни один не остался без ответа.
После встречи по дороге к электричке собеседник сказал: «Побывать у Молотова — все равно что впервые попасть за границу. Если человек был настроен антисоветски, он еще более станет антисоветским, если убежден просоветски, сильней укрепится в своем убеждении. Любить его я не стал, но я потрясен его умом и реакцией. Да, этим ребятам, — задумался он, — пальца в рот не клади — отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов…»
03.02.1972
«Распускать организацию…»
— Я не за то, чтобы всех жуликов сажать, а чтоб было время и с ними поиграть немножко. Играли с Троцким, играли с Бухариным. И сейчас тем более надо, так сказать, проявить неторопливость, а разумность.
08.03.1975
Говорим об оставшемся на Западе заместителе министра авиационной промышленности Федосееве.
— Нестойкий? — говорит Молотов. — Жулик. Человек не признавал этого строя и считал, что все это ненадолго, поэтому хватай, бери, воруй! Как устояла Советская власть?.. Все это выдержать надо было. Сколько всякой гнили, дряни около власти бывает!
…Говорим о Щелокове, о жуликах, попавших под суд.
— Они подлежат расстрелу, — говорит Молотов. — Где была партийная организация, членами которой они были, почему это не обсуждается?
— Руководство не критикуют. Знаете, как сейчас выбирают?