Молотов. Полудержавный властелин

— Для меня очень важно — современность, — говорит Леонов.

— Да, очень интересно, — соглашается Молотов.

— Интересно, как на пожаре, — продолжает Леонов. — Я был в Америке. Сотрудник института общественного мнения попросил меня рассказать последний московский анекдот. Самим анекдотом они не интересовались, а интересовались, какой анекдот я им буду рассказывать, о чем и как. Я понял, что они умеют слушать, умно глядели, умно слушали.

— Это да, — говорит Молотов, — у них умных людей не меньше, чем у нас, во всяком случае. Главное, у нас хорошая база создана. Я каждый день гуляю в лесу, там у меня знакомые встречаются раз-другой. С одним третий год разговариваю. Молодой, лет сорока, работник Внешторга, на коллегии бывает. Какие у него откровенные думы? Не рано ли мы сделали Октябрьскую революцию?

— А чуть попозже было бы лучше, что ли, или совсем не надо? — спрашивает Алексеев.

— «Вон на Западе всего полно, — он мне говорит, — там производительность труда выше, чем у нас». Через два года его встретил, он при том же мнении. А относится ко мне хорошо. «Не рано ли?» Конечно, и писатели есть такие, я в этом не сомневаюсь.

— Осуждают колхозы, диссертации на этом защищают, — говорит Шота Иванович, — а что бы смогла страна без колхоза, как бы промышленность подняли? Крестьянин-единоличник никогда бы хлеб не отдал! Да и если война, все мужчины на фронте, некому было бы этот хлеб растить!

— Я сейчас отвлекаюсь от методов коллективизации, у меня есть своя точка зрения на этот счет. В прошлом году весной я в свое село приехал, страда посевная идет. Едут за трактором ДТ-54, значит, пятьдесят четыре лошадиные силы. Я вдруг себе представил, что было бы, если б в доколхозные времена пятьдесят четыре лошади подохли во время посевной! А сейчас утопили трактор, только ухнули, никто и не заметил! Остался под водой… Комбайн забыли в поле, — рассказывает Алексеев.

— Интересно, как на пожаре, — рассуждает Леонов. — У нас универмаг сгорел! Миллионов на двадцать будет. Пришли, подписали бумаги и разошлись.

— Универмаги сами поджигают, — добавляет Стаднюк.

— У меня зять художник, — говорит Леонов, — сидит вверху, в горах, милая такая тишина. Пишет этюды. Слышит: треск. Тракторист ехал, свалился вместе с трактором, но уцелел. Это только у нас в стране может быть такое…

— Закаленный народ! — восклицает Молотов.

— Закаленный народ, — подтверждает Леонов. — Подходит пьяный, спрашивает: «Чего тут делаешь?» Я считаю, что это хорошее, оптимистическое явление. Он не чувствует этого ущерба, смело и бодро глядит вперед. Но все-таки…

— Несколько лет тому назад один английский экономист путешествовал по Советскому Союзу, года два изучал нашу экономику, — начинает Алексеев, но в это время появляется жена Стаднюка, Галина Митрофановна:

— Добрый день! Я вас приглашаю попить чайку!

— Вот докладчик закончит, — говорит Молотов.

— Свою книгу этот англичанин завершил следующими словами: при такой-то чудовищной бесхозяйственности они еще идут вперед! Что будет, если они научатся хоть мало-мальски хозяйствовать?

— Вот это очень правильная мысль, очень правильная, — закругляет Молотов, и мы переходим к обеденному столу, где под занавес, кажется, был и чай, но я точно не помню.

Прощались во дворе дачи, у ворот. Прекрасная погода, май — все-таки один из лучших месяцев в Москве. Зелень, птицы, жизнь…

Больше мы никогда не соберемся в таком составе.

21.05.1975

В следующий раз я встретился с Молотовым 17 июля 1975 года. Приехали с Шотой. Беседовали на открытой дачной террасе, обедали, километра три гуляли по лесу. Встретилась какая-то парочка, шли впереди нас, часто оборачивались, пытались сфотографировать.

— Вы читали роман «Вечный зов» Иванова? — спрашивает Молотов. — А что такое вечный зов? Шота Иванович художественной литературой не интересуется, он слишком историк. А я политик…

— Я тоже политик, — утверждает Кванталиани.

— Ну, для политика вам еще нужно немножко подучиться. А художественная литература, она для политики очень имеет значение, с моей точки зрения. Вот я наблюдал за Сталиным. Он постоянно читал. Исторические книги и очень много художественной литературы. Вот идеология и появляется.

— Немец на пороге Москвы, вы рассказывали, и, когда вы спускались в метро «Кировская», видели, как он на лестнице читал…

— Не на лестнице, а прохаживался и читал все время в этом, как называется… бомбоубежище.

— В метро «Кировская»?

— Сначала не было кремлевского, а потом в Кремле сделали, небольшое, несколько комнат, но удобное.

— Вы начали насчет «Вечного зова» Анатолия Иванова…

— А вы не обратили внимания? Кружилин там говорит именно об этом. Там хороший такой человек, секретарь райкома… Передаю общую мысль: в конце концов приходит время, когда в каждом человеке просыпается хорошее.

— Даже в плохом?

— В каждом. И можно заранее сказать, что Федор, который ради богатства женился на бывшей кулацкой дочке, тоже сделается хорошим. Там один герой вспоминает Льва Николаевича, — тот говорил, что много плохих людей на свете, но хороших-то больше, вот если хорошие будут действовать вместе, тогда все будет по-другому. Но так же не бывает. В жизни в какой-то мере может быть, но для марксистов-то надо не просто в душе иметь хорошее, а строй иметь другой общественный, вот в чем дело! Без души тоже, конечно, ничего не выйдет. Но без хорошего строя настоящие, хорошие люди не смогут ничего сделать.

— В жизни бывает и так, что много хороших и мало плохих, а плохие одерживают верх.

— В том-то и дело. В этом суть марксизма. А Толстой, наоборот, не хотел менять строй, — говорит Молотов.

— Вот вы революционер. Вы мирный путь перехода к социализму признаете?

— Признаю, только не получается, — сожалеет Молотов.

17.07.1975

«О большевиках есть хороший роман?»

— Сейчас я читаю: весь народ пошел за ленинской идеологией. Это абсурд! Из двадцати миллионов коммунистов полмиллиона настоящих не найдется. И ученые говорят чушь! — утверждает Молотов. — Нужна дисциплина, но дисциплина тоже должна быть сознательной. Другой дисциплины не может быть при социализме.

Для этого нужна гораздо большая организованность, гораздо большая ответственность сверху. И сверху донизу. Ленин в 1902 году говорил в брошюре «Что делать?»: дайте мне организацию революционеров, и мы перевернем Россию. Он и перевернул. А много ли из этих революционеров были действительно вполне сознательны, вполне организованы? А перевернул! Не силой. Как Пастернак потом писал: «Он управлял теченьем мысли и потому — страной». (Цитирует по памяти. — Ф. Ч.)Пастернак почуял.