Момент

Выбежав на берлинский асфальт, я удивился тому, как быстро вспомнились старые навыки. Я будто снова услышал голос своего школьного тренера из Нью-Йорка, бывшего морского пехотинца, мистера Тула:

— Четыре шага бегом, затем четыре выдоха, еще четыре шага, еще четыре выдоха. И никогда, никогда не сбивай этот ритм. Стоит забыть про «четыре на четыре», так сразу полетит дыхалка, и ты потеряешь шаг, скорость, силу. Начнешь делать глупости — вроде того, чтобы задержать дыхание, а я видел, как даже маститые марафонцы невольно допускали такую ошибку, — и все, можешь сходить с дистанции. В беге дыхание — это энергия, и я буду жестоко наказывать тебя, Несбитт, если ты об этом забудешь.

Но я не забыл, и сейчас, когда бежал по Кройцбергу, повторял про себя ту же мантру.

Четыре шага, четыре выдоха. Выдыхай медленно через нос. Четыре шага, четыре выдоха. И никогда, никогда не задерживай дыхание дольше, чем нужно.

Молодость — великий дар… но оценить его мы можем лишь спустя годы, когда тело воздает нам по заслугам за наши излишества. Преодолев первую отметку в один километр, все, о чем я подумал, больше походило на издевку: выходит, я могу курить и бегать.

Город становится другим, когда бежишь. Расстояния, прежде казавшиеся длинными, поразительно сокращаются, вот и до станции метро на Хайнрих-Хайнештрассе от моего дома, как я обнаружил, было рукой подать. Я бежал, и мне не мешали ни прохожие, ни машины, а ориентиром для меня была Стена. Мой маршрут получился зигзагообразным, и я то приближался к ней, то отклонялся, спускаясь вниз по улочкам, и Стена все больше напоминала мне бесконечное препятствие. Я мог свернуть налево, но никак не направо. Повторяя ее траекторию, я в конце концов уперся в Бранденбургские ворота и руины Рейхстага. Поворот налево — и я оказался в Тиргартене, общественном парке, печально знаменитом факельными шествиями нацистов, а до поджога Рейхстага, в период экзальтированного декаданса Веймарской республики, известном как излюбленное место встреч проституток обоих полов. Теперь здесь обитали тени имперского и фашистского прошлого, а красоту безжалостно уничтожила уродливая линия идеологической демаркации.

Но эти мысли пришли позже. А пока Тиргартен был для меня лишь зеленой лужайкой, которую надо было пройти марафонским шагом… все так, но голод дал о себе знать, и я почувствовал тяжесть в ногах. В горле пересохло, и сдавило грудь. Я остановился, опустил голову, положил руки на колени, и из моих прокуренных легких в рот поползла лава флегмы. Но я утешил себя тем, что после пятилетнего перерыва все-таки умудрился пробежать сорок минут без остановки. Посмотрев на часы, поднял руку и поймал такси до дома.

Через несколько часов, свежий и гладко выбритый, в черных джинсах, черной кожаной куртке и черной водолазке, я пешком за двадцать минут добрался до кафе «Анкара». Петра была права: в сравнении с моим, пусть и неряшливым, но полным жизни уголком Кройцберга, ее окраина была совсем уж ветхой и депрессивной. Безликие кварталы дешевого жилья с вкраплениями уцелевших зданий постройки конца девятнадцатого века, редкие торговые точки — бакалейная лавка, прачечная, грустный хозяйственный с допотопной утварью, магазин одежды, ориентированный на турчанок (судя по странным манекенам в витрине), которые здесь разгуливали в чадре, нисколько не оживляли общую атмосферу уныния.

С другого конца улицы на меня смотрели такие же уродливые коробки жилых домов Восточного Берлина. Хотя они стояли метрах в ста от Стены, казалось, будто они составляют единое целое с этим кварталом Кройцберга. И снова я задался вопросом: каково это — жить в этих сталинских застенках, где с балконов, обращенных на запад, открывался панорамный вид на Запретный город? Надо ли быть высокопоставленным партийным аппаратчиком, чтобы получить такой привилегированный вид из окна? Или же власти нарочно селили в этих домах политически неблагонадежных граждан, с иезуитской жестокостью напоминая им о том, что, хотя географически они так близки к вожделенному Западу, им никогда туда не выбраться?

Кафе «Анкара» я бы назвал деградированным филиалом кафе «Стамбул» (и надо было очень постараться, чтобы довести его до такого состояния). Грязный линолеум с цветочным орнаментом. Драные, пожелтевшие от табачного дыма цветастые обои. Те же пластиковые столики, как и в моей местной забегаловке. Такие же лампы дневного света. Та же вонь от дешевых сигарет, переваренного турецкого кофе и подгоревшего масла. И ни одного посетителя, если не считать меня.

Я выбрал столик за перегородкой, посмотрел на часы и убедился в том, что пришел на пять минут раньше. Я был чертовски взволнован, мне так хотелось произвести хорошее впечатление, предстать спокойным и уверенным в себе, поэтому быстро достал из кармана кисет с табаком и скрутил сигарету. Парень из-за стойки крикнул: «Что будете?», и я заказал турецкий кофе «средний», то есть с половиной чайной ложки сахара, а не с тремя, как обычно подают в «Стамбуле»; «сладкая» версия этой убойной по содержанию кофеина жидкости вызывала зависимость сродни наркотической. Положил на стол блокнот и начал записывать свои мысли, которые пришли в голову во время пробежки вдоль Стены. Принесли кофе. Я закурил. И продолжал строчить в блокноте, в надежде, что за работой беспокойство уляжется. Авторучка торопливо скользила по узким страницам. Кофеин с никотином вполне справлялись с нервозностью. Я как раз увлеченно описывал момент своей капитуляции в Тиргартене, когда услышал ее голос:

— So viele W"orter.

Как много слов.

Я поднял голову. Это была она, Петра. В темно-сером твидовом пальто, коричневом кардигане, короткой юбке из зеленого вельвета и черных колготках все с той же зацепкой на левой коленке. Я с трудом заставил себя произнести как можно более непринужденно:

— Ja, so viele W"orter. Aber vielleicht sind die ganzen W"orter Abfall.

Да, как много слов. Но, возможно, что все эти слова — мусор.

Петра рассмеялась и села напротив. Я заметил, что она пришла с черной виниловой сумкой через плечо; из сумки она достала пачку сигарет «НВ». Я тоже потянулся к своему кисету.

— Никогда не знала, что американцы курят самокрутки, — сказала она, выбив сигарету из пачки и протянув руку к зажигалке, лежавшей на столе. — Разве что в романах Джона Стейнбека.

— Я пристрастился к ним в колледже. Тем более что они были гораздо дешевле, чем настоящие сигареты.

— Но не такие вкусные. Хотя для того, кто вырос на суррогате, который там выдавали за сигареты…

— Как «f6»?

— Ах да, я забыла, что ты упоминал эту марку в своем эссе. Мне понравился образ «индустриальной мощи». Очень точно схвачено.

— А в остальном?

Она снова улыбнулась:

— Мы вернемся к этому чуть позже. А сначала я хочу выпить пива.

— Я, пожалуй, тоже заслужил. Только что пробежался, впервые за пять лет.

— От кого бежал?

— От действительности. Оттого, что курю слишком много, а когда-то преодолевал десять километров меньше чем за час.

— Это правда?

— Да, было дело в юности.

— Лично я не представляю жизни без сигарет.

— Серьезное заявление.

— Я заядлая курильщица.

— И сколько выкуриваешь за день?

— Две пачки.

— Никогда не пыталась бросить?

— Это вторая самая большая любовь моей жизни.

— А какая первая?

Она сделала паузу и глубоко затянулась сигаретой.

— Скажу, когда узнаю тебя чуть лучше. Но пива мне все-таки хочется…

Я махнул рукой официанту. Когда он подошел, я сказал: