Монахиня Адель из Ада
Шрифт:
— Выходит, нас в Швейцарию гоняли зря?
— Зря. Каюсь. Он, мразь лживая, дерюжная, просто издевался. Уверен был, пузатый врун, что не сыщете вы злодея, даже вчетвером…
— Что лживый — то лживый, — поддакнула Маринка, — отец ведь лжи он, как-никак…
— А почему он всё время у вас «пузатый» и «дерюжный»? Он же может и другую внешность на себя напялить? — спросил Мася.
— Так ему для имиджа сподручнее — под скромного косить. И Сталин с Мао так выделывались, и я, козлиха старая, драной клоунессой сколько лет отходила… Тьфу, идиотка…
Дальше бабка, минут пять, лаяла себя саму, тоже с непечатными
— Слушай, милая, тебе ведь теперь трудно, а я, чёрствая душа, всё никак не верну твой подарок…
Она сходила в спальню, принесла старинное колье. Бриллиантов на нём было!
— Вот, хорошо, что не сдала в ломбард, а то зубы планировала сделать…
Старуха окончательно протрезвилась.
— Ещё чего! Подарки забирать! А зубы я тебе щас и так сделаю! Есть тут хоть одна комната с креслом?..
Она достала одну из палочек, выданных ей «Робертом де Ниро», потрясла ею в воздухе…
Через полчаса баба Маша сидела за столом, сверкая голливудским прикусом, кусая всё подряд, даже каменные сухари — и с большим успехом!
На зубы, как вы поняли, ушла часть волшебной палочки, которая и не палочкой была вовсе, а сгустком «универсальной материальной энергии» — делай из неё, что хошь. По крайней мере, экс-привратница ухитрялась делать.
— Хорошо, что хоть Силантий не сукой оказался, приберёг мне немного добра, отбил у заговорщиков…
— Силантий — это который с родинкой? — снова проявил смекалку Максим.
— С родинкой, с родинкой… Такой родной… Когда теперь свидимся…
Мадам всплакнула, вытерла глаза, обняла Максимку.
— Все они, кроме Силантия, мне завидовали, все… А я завидую тебе, малыш…
— Мне-е-е?!
— Тебе-тебе, не удивляйся, ведь ты с мамой Лялей на «ты», а она мне… Ка-а-ак «выкнет» тогда, да как выгонит, да как дверь захлопнет… А я с «Евангелием» пришла, по-доброму, чтоб не сразу въехала, что я… из этого… ну, из ада… или как его там…
— Да как его ещё называть-то, коли там шастает сам сатана! — вскочила со стула Маринка.
Мася приготовился слушать проповедь. И таки проповедь была.
— Ты, сестра, напрасно убиваешься о потере связи с дочерью, ибо любая потеря, любая скорбь идёт во благо, направлена на очищение души. И если ты, сестра, раскаиваешься во всём содеянном… Кстати, как тебя зовут?
Этот вопрос застал врасплох абсолютно всех присутствующих, включая и мадам. Она, видишь ли, не помнила своего имени, причём, не помнила давно. Ибо не пользовалась. А зачем? «Привратницей» в болотном зазеркалье быть престижно. Это главное. При чём тут какое-то имя.
— А паспорт-то у тебя есть? — не унималась Маринка. — Без паспорта теперь даже в монастырь не примут…
— Да нафига ей паспорт, когда она гипнозом кого хочешь заморочит, везде пройдёт… как танк…
Максимке показалось, что его реплика прозвучала весело. Но никто не улыбнулся. Тогда он решил исправиться.
— Нет, я просто подумал, что… Если мадам привратнице вдруг захочется переселиться, то её палочки — хороший строительный материал для чего угодно… Вон, киргизы юрты за собой через всю степь таскают — и то не сильно кряхтят, нам об этом в этнографическом музее говорили. А мадам себе не только юрту, но и клёвое американское бунгало где хошь соорудит. Так ведь можно и по всему миру путешествовать! На границе, к примеру, гипноз
применять, а в остальное время — в разных домиках кайфовать. Ведь эти палочки — всё равно что пластилин, лепи, что хочешь!..И снова никто не улыбнулся. А Маринка — та вообще давно думала о своём, минут уже несколько. Наконец, выдала:
— Как бы тебя ни звали, сестра, коль имеешь ты свойства необычные, начинай помогать людям…
— Это как? — оторвалась от фляги мадам.
— Да путей-то множество… Вон, у нас в деревне один рабочий, пожилой уже, скит себе построил на отшибе, уединился, стал усердно молитвы читать…
— Грешил, наверное, в молодости много? — поинтересовалась баба Маша.
— Не знаю, осуждать — не наше дело. Главное, что в конце жизни образумился, уверовал крепко, даже прозорливцем стал. В один прекрасный день люди к нему пошли за советом… И не только к нему!
— А к кому ещё-то? — не удержался Мася.
— У него на подворье коты-подростки бегают, так они, представляете — тоже вещать повадились…
— А это как? — снова изумилась мадам.
— Да ничего… в этом… удивительного… нету, — въедливо ответила Маринка, выливая в блюдце остатки чая из чашки. — Придёшь, бывалоча, в старый монастырь, да и в не очень старый — без разницы, а тебе навстречу пара: кошка с только что пойманным голубем в зубах. Если бедолага вырвется — значит и вас, наблюдающих сцену, неприятность минет, а если нет — пиши пропало…
Беседа так бы и текла весь вечер плавно, с переходом в утро — Маринка умеет укачивать. Но к бабе Маше вдруг идея подвалила:
— Слышь, сестра ты моя, благодетельница, а поселяйся-ка ты у меня, ась? Будешь чудеса свои прямо здесь творить: хочешь — кошек с голубями строй, хочешь — собаками командуй, а хочешь — людям вещай, всё, что знаешь про них… А знаешь-то ты много, не сомневаюсь…
— Соглашайтесь, соглашайтесь, тут вам будет хорошо! Можете всё время спать на моей кровати! — вскочил со своего места Мася и помчался к шкафу за свежим бельём.
Мадам сначала было воодушевилась, но потом снова скисла.
— А как же дочь моя?
— Что — дочь твоя? — в момент отреагировала баба Маша. — Боишься, что будет чураться тебя, и что, Господи прости, перестанет даже ко мне ездить?
Старуха промолчала, но по лицу было видно, что боится она именно этого.
Маринка снова вынула мобилку.
— Погоди! Сейчас я её подготовлю…
— Прямо сейчас?! — вздрогнула мадам.
— А чего тянуть? Сделаем! — поддержала тёть-Марину баба Маша. — Обещаю даже не ревновать, ведь я бабка, а ты — мать! Извини, что стихами вышло… Щас обработаем тебе дочуру в лучшем виде, чтоб тебе ночью лучше спалось, на Максимкиной-то подушке, заодно и мысли все узнаешь этого сорванца, чего он там удумал на следующий раз… Говорят, если на чьей-то подушке поспишь — мысли его узнаешь!
— Прекрати, Маша, православный человек, а всякую муть колдовскую городишь, — цыкнула Маринка.
— А чё здесь колдовского-то? Если человек спит, он одновременно колдовать не может…
Бабульки спорили, цифирьки телефона попискивали, все четверо не сводили глаз с мобильника, но на том конце трубку никто не брал. Раз пять или шесть перенабрала номер Маринка.
Наконец, ответ поступил, но неожиданный. Ляля рыдала, а Юры вообще дома не было. Все удивились. Кроме Максимки.